***
Ма Как же так вышло, что нам выпало это тяжёлое испытание? Это неправильно, невероятно, что у такой святой женщины, напрочь лишённой дурных мыслей, любящей, светлой, радушной случилась эта страшная болезнь. Я не фаталист, но не могу избавиться от мерзкого чувства собственной вины во всем этом безумии, что тебе приходится выносить. Говорят, что дети болеют в наказание родителям, расплачиваясь за их грехи. Они не страдают, нет, они уже ангелы и уходят прямиком под крыло Спасителя, оставляя в унынии и одиночестве наказанных грешников, потерявших дитя. Но как же в нашем случае, ма? Возможно ли такое, что мои собственные грехи и причинённое другим зло чудовищной эринией отрикошетило в тебя – единственного близкого и родного мне человека? И все мои деньги и связи обесценились на этой территории расплаты. С каждым днём ты стремительно исчезаешь под этим опадающим одеялом, давно растеряв свои длинные волосы и красивые зубы, так похожие на мои. Старуха с косой стоит у твоей постели, я слышу её смрадное ледяное дыхание, но не торопится, смакует, с ухмылкой превращая кожу в бледный сухой пергамент в россыпи пятен сепсиса, наполняя лёгкие жидкостью, парализуя конечности. Нам повезло, ма, если, конечно, это слово уместно в данной ситуации, - рак мозга редко даёт метастазы. Твоё тело не болит, оно просто слабое и безвольное. Неуправляемое. Господи, сколько же надежд и попыток позади! Израиль, Германия, США. Все старания просто наполнили твою жизнь дополнительными мучениями в водовороте химий, лучей, биопсий, кибер-ножей, бесконечного забора крови. А так хочется верить и бороться.. Ты помнишь, ма, мы даже содой тебя отпаивали. Отчаявшаяся душа идёт на самые невероятные шаги, пытаясь уцепиться за малейшую глупость, обещающую спасение. Ма, я порой думаю, не гуманней ли эвтаназия для таких людей, которые уже готовы, но чьё тело упорно цепляется за жизнь, стараясь продлить агонию? Но нет, я бы никогда так не поступил – будем рядом ровно столько, сколько писано свыше. Прости. Ты так и не узнала настоящего меня. Я навсегда остался для тебя тем беспомощным мальчишкой, которому нужно периодически подтирать нос и подкладывать ланч-боксы и презервативы в рюкзак. Ты думала, что я скромный ранимый мальчик, теряющийся в обществе девушек – а я просто гей. Прости, ма. Ты думала, мне надёжно в тёплом кресле кабинета, напичканного электроникой; сорокачасовая рабочая неделя, страховка, отпуск на материке раз в год – я начинал под пулями в подворотнях, и по сей день они меня преследуют, застревая в спинах телохранителей и царапая бронированный авто. Большой вопрос, кто из нас двоих окажется Там раньше. Прости, ма. Ты боялась, что этот мир обидит меня и разобьёт мне сердце – обижать и разбивать сердца теперь моё главное ремесло, оплачивающее все наши счета и, чего уж там, абсолютно удовлетворяющее мою жажду разрушения. Прости, ма. Прости, что так и не стал тем, как ты мечтала. И ничем не помог тебе, всё-таки оказавшись беспомощным пустым местом. Я даже оплакать тебя не смогу, потому что давно разучился. Прости. Джим скомкал очередное прощальное письмо, которое переписывал ежедневно. Ему всё казалось, что он многого не досказал, и этот экземпляр ещё совсем сырой и не достоин, чтобы сопровождать маму в последнем её пути. А может, выкидывая последние слова, в которых так тесно на бумаге, он продляет её жизнь ещё на день? Он взглянул на часы: без пятнадцати одиннадцать. У него этот странный сеанс у этого странного доктора, на который он не понятно зачем вчера согласился - дел и без того по горло. Но не в его правилах спонтанно отказываться от договорённостей и предприятий, так что пришлось устроить выходной. Он облачился в безликие тряпки айтишника, в которых всегда появлялся перед мамой, и вызвал такси. Джон ждал его, как и договорились, в ординаторской, попивая поздний чай и разминая затёкшую шею. Джим заглянул в дверь, тихо поздоровавшись с персоналом, и доктор поспешно ухватил какую-то коробку и покинул кабинет. - Привет, Джим. Как ваше самочувствие? – Джон уже быстро спускался по ступенькам, оглядываясь на спутника, плохо поспевающего за ним. - Привет, доктор. Это что, уже начало нашей терапии? Думаете, на бегу я выложу больше информации? Даже не знаю, как ответить на этот вопрос.. - Нет, это обыкновенный будничный вопрос. И для нашей терапии важно ваше нормальное самочувствие, иначе придётся перенести. - Я уже нервничаю, доктор, - хмыкнул Джим. – Как вы сказали, телесно-ориентированная? Звучит, эм-м, двусмысленно. – Джим принялся рассматривать спину и мелькающий профиль доктора. Не в его вкусе, конечно, но магнетизм присутствует. И пахнет приятно. Удивительно, как можно с таким достоинством вышагивать с костылём? Его размышления прервал хлопок двери за спиной и проворот ключа. Он непроизвольно сглотнул и передёрнул плечами от укола внизу живота, растёкшегося томлением – только секса в хосписе ему и не хватало. - Джим, разувайтесь на скамейке, раздевайтесь до майки и штанов, носки тоже снимите. Это зал ЛФК, тут нам будет удобнее – место позволяет. – Джон подключал стереосистему, перебирал диски в коробке, притащил откуда-то синий коврик из винил-пены, одеяло. Джиму становилось всё интереснее. Всё было готово, и Джим двинулся в сторону протянутой руки, уселся по-турецки на коврик, не зная, чего ожидать от доктора – скручивающих поз из йоги или страстных поцелуев. - Джим, сейчас я проведу с вами сеанс танатотерапии. Это терапия смерти, если перевести дословно. Наша основная цель на сегодня – расслабить ваше тело, выявить зажимы и поработать с ними. Плюсом, эта терапия помогает прививать культуру правильного умирания и понимать состояние физической смерти, в котором нет ничего страшного. Весь сеанс проходит в полной тишине, вам надо максимально расслабиться – я вам помогу. Если в процессе захочется спать, смеяться, плакать и так далее – это нормально, вы всё это можете делать. – Джим выглядел настороженным и не понимающим, чего от него хотят. Поэтому Джон просто включил пультом тихую музыку из разряда «мы ебанутые последователи Виссариона» и уложил Джима на коврик, вытянув его руки вдоль тела, чуть разведя ноги в стороны и удобно устроив голову, дал знак закрыть глаза. Далее происходили странные вещи. Доктор просто сидел у его головы, не двигаясь и размеренно дыша. Потом Джим почувствовал слабое тепло около правой руки, но касания не последовало. Тепло согревало, через пару минут мягко перетекая в осторожное прикосновение – сложенная лодочкой ладонь приняла его ладонь, чуть раскачивая из стороны в сторону, увеличивая амплитуду. Связки противились, стопорились – доктор снова начинал с начала, со слабого раскачивания. Прошло около пяти минут, когда кисть Джима уже свободно вращалась в чужой руке в разные стороны, будто лишённая костей. Дальше вторая рука осторожно коснулась локтя – доктор начал «подступаться» к половине руки, пытаясь вращать её в разные стороны. Через несколько же минут и эти зажимы были сняты, а ещё через пять – и с оставшейся половины до плеча. Джон приподнял полностью расслабленную и подчиняющуюся его рукам руку под локоть и запястье и просто держал её на весу, создав жёсткую опору. Потом мягко вернул обратно. Руки отнял не сразу, а немного продлил прикосновение, осторожно убрав их до расстояния тепла, а после и вовсе. Очень тихо перебрался на другую сторону и проделал всё то же с другой рукой. У Джима начался удушливый кашель, он попытался сесть – доктор его придержал и слегка повернул на бок – стало легче. Потом настала очередь ног. Джон так же осторожно расслаблял ступни, затем вращал ногу от колена, а после – от бедра. И снова, на опоре своих рук долго держал на весу полностью сдавшуюся конечность. К своему стыду, Джим почувствовал растущую эрекцию, но доктор будто бы не обратил на это внимания. Наконец, он переместился к голове. Тёплые ладони легли на затылок, приподнимая её и тихонько вращая. Очень долго не выходило – голова не подчинялась, мышцы тянуло и сводило, Джим даже застонал от неприятных ощущений. Но доктор был терпелив, почти незаметно покачивая зажатые мышцы шеи. Через полчаса «борьбы» Джим сказал: «Я не могу», в очередной раз напрягаясь и приподнимаясь после попытки Джона уместить уже полностью расслабленную голову в опоре рук. Доктор не стал настаивать, а укрыл Джима с головой одеялом, посидев ещё около него, а после, выключил музыку и велел открыть глаза. - Как самочувствие? – Джон озабоченно вглядывался в его лицо сверху. – Расскажите про свои ощущения. - После вашей терапии мне хочется завалиться на ваше плечо и закурить. – Он, что, это вслух сказал? – Доктор, мне всё понравилось, хотелось бы повторить. Я так понимаю, зажим, о котором вы говорили, вышел вместе с кашлем.. Э-эм, и я бы поспал сейчас. – Он поднялся, док, естественно, помог. А не слишком ли часто он трогает его для просто терапевта? – Пойду домой, включу какую-нибудь сопливую мелодраму. Надо проверить эффект. - Хорошо. Эффект может проявиться в течение недели-двух. Но я сомневаюсь, что он будет, необходимо несколько сеансов. Да и в вашем случае, думаю, нужно что-то более радикальное. Ваше тело не позволяет помочь ему, не пускает – нужно физическое воздействие. Знаете, я подберу вам пару упражнений, если хотите. - Хочу. - Тогда до следующего воскресенья? - До воскресенья.***
Ма Знаешь, как я счастлив иметь такую маму, как ты? Только теперь я понимаю, скольких трудов, терпения и любви было необходимо, чтобы я прилежно учился, был всегда красиво и опрятно одет, получал все желанные подарки на Рождество и чувствовал дома покой и уют. Банальные вещи, но, лишившись их, понимаю их истинную ценность. Бесценность. Кто ещё сможет так беспокоиться обо мне, всегда прощать и называть своим, какую бы гадость я ни вытворил? Скоро придёт тот день, когда моя привлекательность, прозорливость, власть закончатся – и всё моё квазинадёжное окружение песком сквозь пальцы исчезнет, а у меня ведь даже сына не будет, который вот так приходил бы ко мне.. Спасибо, ма. Спасибо за то… Будильник на часах звонко пропищал – пол одиннадцатого, воскресенье. Ему пора на терапию. Джим скомкал только начатое письмо, в целом довольный ходу собственных мыслей. Может, поговорить об этом с доктором?.. Наверное, маме приятнее знать то, каким достойным она вырастила сына, который ей благодарен и всё понимает, а не то, какой он жалкий лицемер. Эдакий домашний тиран – бьёт, а потом в коленях валяется со своим никому не нужным «прости». В прошлый сеанс доктор попросил его взять удобную сменную одежду, не сковывающую движений. Халат что ли захватить? Он остановился на мешковатых штанах и футболке с неприличной надписью: «Who’s your big mother fucking boss?» Джон уже ждал его в зале, разминая у зеркала шею и подпевая очередному: «Джая Джая Шива Шамбо». Джим разулся и переоделся, подошёл к нему, улыбаясь и протягивая кофе: - Привет, Джон. Вы тут благовония или чего поинтереснее раскуривали? - Привет, Джим! Да, вот, решил добавить обонятельный раздражитель в ход нашей терапии. Как настроение? Выглядите хорошо. - Опять шея? Тоже проблемы с доверием? – подмигнул ему Джим, выжидательно устраиваясь на синем коврике. – Я в порядке. - Мы здесь, чтобы помочь вам, Джим. А со своим доверием я как-нибудь сам разберусь, ладно? – Джон уселся рядом, ощупывая его спину, простукивая мышцы, хватая сзади шею и надавливая меж лопаток. По озабоченному бурчанию Джим понял, что дела у него совсем плохи, и сегодня предвидится нечто посерьёзнее тантрического секса, что устроил ему доктор в прошлый раз. Кстати, а эффект тогда действительно был – давненько его так не колотило в оргазме от дрочки в душе, он даже потерял равновесие и разбил бровь о кафель. - Неудачное падение? – будто прочитав его мысли, спросил Джон, кивая на бровь. - Ага, поскользнулся в душе после нашей прошлой терапии. Тотальная потеря контроля, - доверительно прошептал он доктору на ухо, пока тот тщательно его прощупывал и разминал. - О, это нормально, - на ушко, - у вас ещё и не такое случится, - Джиму казалось, или они действительно говорили об одном и том же? – А теперь маленький экскурс о том, чем мы сегодня займёмся. – Джон отполз и сел напротив. - Итак, сегодня мы изучим несколько поз из хатха-йоги. Да-да, мы восточными практиками тоже пользуемся, что вас удивляет? Мы сделаем растяжку позвоночника, усилим кровообращение в костном мозге и физически уберём блоки, что мешают энергии циркулировать и зажимают вам спину. Хорошо запоминайте – дома будете выполнять всё не менее часа. Первая асана – Плуг. Тут Джон лёг на спину рядом с ним, подобрал колени к лицу и поставил их на коврик над головой. Потрясающее зрелище. Джим поперхнулся слюной. Полмира отдать, чтобы просто провести рукой, а ещё лучше – щекой.. - Я так не смогу, доктор. Я вообще плохо сгибаюсь, - Джим занервничал, снова чувствуя эрекцию. А ведь они ещё ничего не делали, и доктор толком не трогал его. - Ещё как сможете! Но не так, а вот так, - Джон переставил колени к ушам. – Потом – медленный спуск, - ноги распрямились в исходное положение. – Поворот, - на живот. – А потом – по ходу пьесы ещё три асаны. Первая – основная, самая продолжительная и сложная. Приступаем! И тут начался этот ад с растяжкой. Всё, что смогла безболезненно выдать спина Джима – «берёзка» носочками в потолок, которую делают детишки после тихого часа в саду. Дальше – никак, адский ад. Джон принёс стул и стопку книг, подставив под тихо-тихо опускающиеся за голову ноги. Убирал по одной книге. Убрал стул, подставил своё колено. Убрал колено. Джиму казалось, что проходят часы: шею и спину меж лопаток пекло и тянуло. Джон сел сзади и слегка раскачивал его. Наконец, колени опустились около ушей, нос упёрся в грудь, а дыхание несколько затруднилось. - Сорок минут, - заключил доктор, встав и удалившись. Оставил его одного с нависшим над темечком членом. Прелесть! Джон отошёл к автомату с водой, надо было пройтись и развеяться. И охладиться как следует. Дурацкие мысли и желания лезли в голову; он слишком давно не был на свидании, и как результат - пялится на задницу парня, у которого умирает мама и который пришёл к нему за помощью. Отвратительно, Джон, убийственно. Да, нужно, наконец, устроить себе выходной: секс, наркотики, рок-н-ролл. Ну, да, конечно.. Скорее, готовка, секс и крепкий сон. Так, два раза – пока совпадение, третий раз промелькнёт «секс» - всё, Джон, суши вёсла – закономерность. Срочно на свидание! Джон напился холодной воды, зашёл в уборную и умылся для надёжности. Для пущей надёжности не доставало только снять напряжение определённого рода, но заниматься этим на работе, в юдоли скорби, было кощунственно. Тем более, смешно подумать - распалился из-за мальчишки. Бред. Скорее всего все эти телесные практики и необычная обстановка сыграли свою роль, вот это больше похоже на правду. А следующее занятие определённо следует перенести и устроить себе полноценный выходной. Джон застал Джима всё в той же скрученной позе – казалось, парень задремал, слегка накренившись в сторону. Доктор подошёл, тронул его за плечо, и тот дёрнулся и закашлялся. - Джон, что-то мне дурно, - задыхаясь выдавил он, - может, уже распутаете меня из этого узла? - Отлично! Чувствуете, как пошло расслабление? Организм извергает всю скопившуюся энергию. Думаю, у нас всё получится, Джим, - Джон выглядел довольным, помогая разогнуть спину, придерживая и покачивая его ноги, позвонок за позвонком укладывая в горизонтальное положение. – Теперь на живот, - естественно, помог. Хорошо, что штаны широкие, и на животе гораздо надёжнее скрыть отклик на эти неотрывающиеся от него ладони. – Руки вытяните над головой. - Асана Ребёнок, - рука Джона потянула его за талию назад и немного вверх, вторая придавливала под лопатки к коврику. Он лёг грудью на колени, точно в земном поклоне опершись лбом и вытянутыми руками в пол. – Пять минут. - Асана Кобра, - Джон накрыл его ладони своими. – Первыми скользят вперёд руки, а за ними и всё тело, живот всё время прижат к полу. Корпус отрываем и прогибаемся назад, стараясь увидеть заднюю стену. – Шею запекло ещё сильнее, плюсом добавилось мление и покалывание. – Пять минут. - Асана Кошка, - руки Джона припечатали его целиком к полу. – Теперь поднимаемся будто животом на колени и вытянутые руки и до упора прогибаем спину, будто вырос горб. А теперь прогибаем поясницу вниз в той же позиции, - ладонь надавила на поясницу, заставив Джима пошло выгнуться в анималистически принимающей позе. Не йога, а сплошное крышесносное порево! Ну, конечно, снова терпи, Джим, пять минут, а потом ебашь домой дрочить и биться зубами о сантехнику!! Наконец, не прошло и очередного часа, доктор над ним сжалился, разложил в позе бревна на коврике и снова укрыл знакомым одеялом, прибавив звука заунывному мычанию в колонках. В голове было на удивление светло и пусто – наверное, методика Джона по-своему работает, а значит, он с него ни за что не слезет и максимально употребит во всех смыслах. После был совместный обед из пластиковых контейнеров, что притащил с собой док - паровая морковь и ненавидимая Джимом брокколи, запеченный с травами и лимоном сибас, песочные курабьедес в сахарной пудре, начинённые рубленными фисташками. Он всё уничтожил, не моргнув и глазом, внимательно выслушав забавные студенческие истории, больничные казусы и просто последние новости в частной детективной практике. «Жаль, что нельзя вот так вот встречаться каждый день», - заключили оба мужчины про себя, когда их второй терапевтический сеанс подошёл к концу.***
В следующее воскресенье Джим долго и настойчиво колотил латунным молотком в дверь, дрожа и стуча зубами от холода, на пороге дома Джона на Бейкер-стрит. Дверь открыла привлекательная женщина за тридцать в фартуке и засученными на джемпере рукавами. Дамочка приподняла брови, изобразив чуть слышное: «Добрый день», и не двинулась с места, оставляя его на пороге объяснять причину визита. - Здравствуйте, мисс! Мне нужен Джон Уотсон, - снова спрятавшись с носом в шарф, пропыхтел Джим. - Джон заболел - разве вам не передали в клинике? Вы ведь тот парень из хосписа? Не обижайтесь, но ему нужен покой, он уже которую неделю пахал как проклятый в клинике.. и без выходных, - подчёркнуто. – Думаю, разумнее перенести вашу встречу ещё на неделю, ему должно стать лучше. – Дамочка со сдержанной улыбкой кивнула, явно намереваясь захлопнуть дверь. - Вы, должно быть, меня не поняли, мисс, - процедил Джим, уже чувствуя жар в теле от наглой манеры этой путающейся под ногами бабищи. – Мне нужен Джон. Я знаю, что он заболел, и я пришёл сюда позаботиться о нём. Если вы меня сейчас не впустите – я залезу в окно, и тогда вам придётся объясняться с доктором. Уверен, что этот ваш покровительственный тон изложения мысли как ветром сдует. А теперь позвольте я войду. Он танком двинул вперёд, и этой, как там её, Мэг пришлось отступить, пропустив его в дом. На кухне готовился обед в нескольких кастрюльках и сотейниках, пахло дезинфектом и хвоей, где-то наверху слышался кашель доктора. Джим, не раздеваясь, в несколько прыжков преодолел лестницу и постучал в дверь, игнорируя причитания стряпухи о грязной обуви и уличной одежде. - Заходи, - откликнулся Джон, и Джим зашёл. Доктор сидел за столом в домашнем халате и шарфе, пил что-то горячее и печатал в ноутбуке. - Мэг, тебе и правда не стоило так беспокоиться, я вполне справился бы и сам. - А я уж занервничал, что наехал на вашу жену, - хмыкнул Джим, вываливая на стол лимоны, доставая берестянку с мёдом, шерстяные вязаные носки и связку чеснока. – Привет, Джон! Тот подорвался, надевая стерильную повязку: - Джим! Вы здесь? Привет, привет! - Он потряс его руку, пододвинул стул, а сам уселся в кресло в дальнем углу комнаты. – Я звонил вам по номеру, что дала мне ваша мама, но не дозвонился. Извините, что вам пришлось прийти зря. - О, пустяки, Джон! Тот номер телефона только для мамы, я с незнакомых номеров не поднимаю. - Вам не стоило так беспокоиться, - царапая лимон, пробормотал Джон, - но мне крайне приятно, что вы навестили меня. Жаль только, что придётся перенести наши занятия, но мы вернёмся к ним, не переживайте. Может, чаю или какао? Что вы предпочитаете? – Джон поднялся, подошёл к двери и резко распахнул её, придерживая потерявшую равновесие Мэг, опиравшуюся ухом в дверь. - Чай с молоком без сахара, - ядовито улыбнувшись, протянул Джим дамочке. - И молоко с мёдом для меня, - глазами улыбнулся ей Джон, кивнув и снова закрыв дверь. - А вы тот ещё ухажёр, как я посмотрю! – хохотнул Джим, подрываясь с места и запирая дверь на ключ. – Джон, мне плохо. Помогите, я на грани уже – всё распирает внутри, а наружу не выходит. Сжимает вот тут, в груди, я даже есть не могу – больно. Сделайте что-нибудь, прошу.. Джон потёр ладонями лицо, явно раздумывая и шумно вздыхая, посмотрел на Джима в упор. Смотрел минуту, две, три и, наконец, выдал: - Кричи. - Что, простите? – Джим выпутался из шарфа и пальто и предвкушении чего-то интересненького. Нервно сглотнув, опять ощутил этот болезненный резиновый комок в горле. - Я сказал, кричи! – доктор сдвинул брови, озираясь по сторонам в поисках чего-то. - Что значит «кричи»? Я не могу – тут люди вокруг. Зачем кричать? Почему.. Джон в два шага уничтожил расстояние между ними, сорвал повязку и притянул Джима за шею, забирая у него поцелуй – сухой, сомкнутый, почти яростный. Губы же Джима, напротив, приоткрылись, и распластанный язык толкнулся вперёд; он слегка обмяк, зажмурился и утробно застонал, обнимая ладонями напряжённое лицо. - Понятно, - заключил так же стремительно оторвавшийся от него доктор, отойдя на исходное почтительное расстояние и вернув повязку на место. – Ну, хорошо!.. Он обошёл комнату по периметру, но так и не найдя ничего подходящего, вышел прочь. Через пару минут, сопровождавшихся жарким спором с Холмсом, доктор возвратился с кнутом в руке и прохрипел: - Джим, я не шучу. Или вы начнёте кричать, или.. – он красноречиво похлопал кнутом по ладони, уставившись немигающими глазами с красноватой сетью капилляров на оторопевшего Джима, всё ещё верящего, что это какой-то нелепый розыгрыш. Потерявший терпение доктор двинул к нему, вслух сетуя на то, что следует вернуть побиение розгами в процесс воспитания нынешней молодёжи, заставив гостя отпрыгнуть в сторону за секунду до свиста кнута в месте его бывшей локализации. - Вы с ума сошли?! – воскликнул бегающий вокруг стола Джим, ускоряющийся от ударов кнута о пол, ежесекундно производимых захворавшим дрессировщиком. – Да у вас горячка! Профессиональное выгорание! Бесноватость!! - Так уже лучше, но этого не достаточно, - рассуждал док, начиная прицельно лизать его пятки кожаным девайсом. – Известно ли вам, дорогой Джим, с какой целью Шерлок Холмс применяет данный инструмент исследований, а? – свист статично перемежается со вскриками. – Он хлещет им трупы, рассекая больше не знающую регенерации дерму и загоняя её фрагменты под чешуйки кнута. И, уж поверьте, пользуется он им довольно часто. Достаточно, чтобы вы десятки раз погибли до того, как покончить собой, истратив тонну моего времени на бесконечную вялотекущую терапию с вами. Разве я приказал тебе мямлить? Кричи!! Но тот только ошалело пялился на доктора, взвизгивая от припекающей боли в ногах, запыхавшись и раскрасневшись. Он явно не собирался помогать ни Джону, ни себе. - Заражение крови, сепсис, гнойная гангрена, некроз тканей, Джим, – гость начал зеленеть, прибавив скорости. – Но шанс выжить всё же есть – с нашей-то медициной! Только можно ли будет назвать это жизнью, с таким-то букетом заразы в организме? Капельница станет продолжением вашей руки, а утка.. ну вы поняли. Тут Джим не выдержал и перегнулся пополам, заливая новенький зелёный ковёр свидетельством удивительно плотного завтрака для человека с комом в горле. - Какая жалость, что Мэг покинула и ваш дом, и вашу жизнь, - выдавил Джим перед очередной порцией извержения. – Её помощь сейчас пришлась бы кстати, а так вам придётся самому всё вычищать. – Да это когда-нибудь закончится? – Впрочем, можете привлечь свою домоправительницу, что топчется за дверью с подносом в руках, выбирая, быть ли радушной хозяйкой и донести до нас чай или же тактично не вмешиваться. – Кажется, это был последний спазм, уже «сухой». - Не сработало, - устало вздохнул Джон, уже откинувший кнут и помогающий Джиму привести себя в порядок. – Осталось последнее доступное сейчас средство.. Это не научно и не профессионально, но поможет наверняка. Вы всё ещё доверяете мне как своему терапевту, Джим? - Конечно, Джон. После того, как я облевал вам ковёр, приперевшись без приглашения, а до этого часами стоял перед вами задницей кверху - вряд ли ещё что-то скомпрометирует меня больше.. Джон оторвал стакан с водой от его рта, взял за руку и повёл к постели. На полпути до Джима, наконец, дошла суть да дело, и он начал упираться и вырываться: - Вы это серьёзно? Хотите так заставить меня кричать? Или, не дай бог, плакать?! Это нечестно, Джон. Даже если бы мне этого и хотелось [что он несёт!], так точно не в рамках ваших провальных экспериментов! Это.. - ..не научно, не профессионально. Обойдёмся без ресторанов и кино, ладно? Тем более, раз вам этого хотелось. Клубника или банан? - Вы отвратительны, - сдаваясь, тихо шипел Джим, уже полностью раздетый доктором. – Если это не поможет – готовьте себе койко-место на своей работе, я уничтожу вашу безоблачную счастливую жизнь! – помог распутать узел на халате и скомкал сорванную маску с лица. - По рукам, - изрёк доктор, хлопнув крышкой на банке с клубничной смазкой, холодя и без того загрубевшую от мурашек кожу. Следующие два часа летели, словно кадры с плёночной киноленты Бертолуччи «Последнее танго в Париже». Джон сначала пытался вернуть маску на лицо, но Джим остервенело её сдёргивал, срываясь в поцелуи, и доктор, наконец, смирился с сентиментальностью любовника – впрочем, что такое банальный вирус простуды в сравнении с психосоматикой и депрессивным эпизодом? Это-то он лечит на раз-два! Всё шло по плану: первые оргазмы обозначили себя парой всхлипов вперемежку с рычанием, а значит, пятая шейная чакра Вишудха начала наливаться всеми оттенками индиго, проталкивая энергию ниже - к четвёртой, сердечной. Джон экспериментировал с темпом, диапазоном и эпюрой давления. Положением в пространстве. Заставлял становиться в изученные асаны и трахал так. Джим закричал впервые в позе Ребёнок – как символично для возрождения преисполненного чувствами тела! За хохот и мат во время минета в позе Верблюд он получил по губам и был наказан двадцатикратным повторением мантры ом мани падме хум с членом во рту. - Глаза закрыты, - послушная глотка прекрасно расслабилась и обволакивала мягкой периной. – Зрачки сведены над переносицей в третий глаз, - никакого труда разжать челюсть, надавить и заставить высунуться язык, змеёй заскользивший по упругости головки, толкающийся в маленькое отверстие на вершине, проходящийся по неровному шраму, оставленному демиургом при извлечении интимной кости, превратившейся после в предшественницу Евы - Лилит. – Теперь язык прижат к верхнему нёбу, - пришла очередь любимой доктором позы Кошка, а по-простому, догги-стайл с максимально прогнувшейся и медленно выгибающейся спиной, - и-и.. толкаем энергию интимными мышцами промежности, - весьма затрудняет вход, но, когда ты внутри, ощущения потрясающие: будто расслабленно лежишь на поверхности воды, а море по-матерински баюкает тебя. Слёзы пришли на второй минуте уже срывающего связки крика, причём, крика доктора. Так бывает, что в любовном ритуале личности перемешиваются, и ты уже не можешь понять, где чья рука, кто берёт, а кто сдаётся; и ты, как пятилетний, возвращаешься домой в разных носках и розовой майке. Джон периодически отпускал Джима: покурить на подоконнике и поплакать; сам же уходил ругаться с возмущенными домочадцами, а возвращался с подносом еды. Кстати, нос дока совершенно открылся и задышал, а температура спала – пропотеть в хаммаме любви суть лучшее лекарство от большинства земных хворей. - Помогло, - почти не ворочая языком, промычал Джим, обнимая ноги Джона и засыпая, чуть вздрагивая от узоров мандалы, что рисовал нос доктора на его ступне. - Я и не сомневался, - откликнулся Джон. – Давно надо было уложить тебя, столько времени потеряли. Волшебных снов, Джим.***
Дорогая Ма! Не представляешь, как я счастлив сейчас, и всё благодаря тебе, ведь это ты попросила Джона поговорить со мной тогда. Я знаю, смерти нет, пока мы в сердцах близких людей, пока существуем в цепочке поступков, изменивших чью-то жизнь. И пусть через сто лет наши имена будут забыты, всего одно слово, сказанное нами когда-то другому, обессмертит нас в последующих великих событиях. Я не прощаюсь с тобой. Знаю, что ты всегда будешь стоять за моей спиной и тихо нашёптывать, как правильно поступить, а я услышу тебя. Люблю. Навечно твой сын, Джим. Первая суббота октября монотонно моросила с самого раннего утра, заставляя плотное скопление зонтов на Хайгетском кладбище лосниться масляным чёрным. В центре траурной толпы под одним зонтом стояло двое мужчин, которых издали можно было принять за одного человека – их руки были переплетены, пальто слились в одно, а голова прижимала голову к плечу. Впрочем, зонт был достаточно глубоким, чтобы не обличать их не вполне уместную близость в этом скорбном месте; а платок в руке одного из них был надёжно запрятан в рукав, с целью скрыть от любопытных глаз излишнюю сентиментальность. Ведь вся команда, кольцом оцепившая их вокруг, знала наверняка – Джим Мориарти не умеет плакать, и в этой красноте глаз и громких сморканиях повинен пресловутый вирус простуды. А нарастающие порывы ветра, подхватывая ворох листьев с красного платана, разносили меж могил точно заевшие в кассетнике слова доктора: "Плачь, Джим. Теперь можно".