И с праведниками твоими он возрадуется

В понедельник Джастин все занятие глаз с Брайана не сводил, и Брайан никак понять не мог, каких целей он добивается — взбесить его или заставить в штаны кончить? Ни того, ни другого не случилось, но он был достаточно близок по обоим пунктам. Брайану пришлось сидя проводить сначала само занятие, а потом краткий пересказ трех последних Таинств. Если его и выгонят с этой работы, то пусть хотя бы не за стояк во время урока. Тридцатиминутное занятие так Брайана утомило, что отпустил класс на час раньше. Если кто-то из учеников и заподозрил неладное, то никак себя не проявил, все быстренько сгребли тетради и устремились на выход. За секунду буквально все исчезли. Все, кроме Джастина, разумеется, он остался сидеть, настороженно прислушиваясь к входной двери. Вот она хлопнула, потом ещё раз, и Джастин уже начал подниматься со стула, но тут в дверь просунула голову Дафни. — Ты идешь? — Я собираюсь, — не сводя глаз с Брайана ответил Джастин. Слова явно предназначались ему и в сочетании с острым взглядом и интонацией звучали не констатацией, а обещанием. Джастин поерзал на сидении, и Дафни напомнила о себе, прокашлявшись. Джастин, кажется, и правда о ней забыл — повернулся, растерянно моргнул. — В смысле, ты иди, я ещё не собрался. Пока! — Ну лааадно, — Дафни удивленно подняла брови и явно решила, что Джастин не в себе, но ничего не сказала, вышла. Они остались одни. Через несколько секунд хлопок входной двери возвестил, что Дафни покинула здание, и Джастин буквально метнулся через всю комнату, с лету впился в губы Брайана, скользнул в рот языком. Брайан был не способен этому сопротивляться. И только когда руки Джастина принялись расстегивать его ремень, опомнился. — Джастин… — Не проси меня остановиться, — губы Джастина прижимались к шее Брайана, пальцы торопливо вытаскивали полы рубашки из-под ремня, чтобы добраться до теплой кожи. Брайан отшатнулся, поймал Джастина за подбородок и невольно засмотрелся на раскрасневшееся от возбуждения лицо с расширенными зрачками. — В мой кабинет, — быстро сказал он. — Там дверь запирается. Кабинет был через две двери по коридору, но они все равно бежали. Брайан из опасения, что кто-нибудь заглянет сюда и увидит их обоих с оттопыренными ширинками. Такое трудно понять неправильно. И только когда дверь была закрыта и заперта, Джастин снова прижался к Брайану, торопливо расстегивая его рубашку, стаскивая её с плеч, и плевать, куда она там упадет. — У меня стоит весь день, — пробормотал он. — Я не могу перестать думать о тебе. — И я, — признал Брайан и тут же ахнул в голос, потому что Джастин коротко сжал зубами его сосок и теперь зализывал его языком. Брайан развернул их обоих так, чтобы Джастин оказался прижат задницей к столу, быстро расстегнул и стащил с себя брюки и трусы, Джастин тоже сообразил скинуть обувь с носками и начал выбираться из брюк. Этот мелкий нахал, оказалось, и белья не надевал! Брайан даже подумал, не оставить ли наглеца без секса в воспитательных целях. Но нет. Не сегодня. И уж тем более не сейчас, когда Джастин уселся на стол и бесстыже раздвинул ноги. — Презерватив есть? — с трудом выговорил Брайан, наклоняясь поцеловать Джастина снова, голова кружилась. И тут же замер, потому что увидел, как тот страдальчески зажмурился. — Чееееерт, — Джастин помотал головой, не веря в происходящее. — Я гребаный идиот! Я забыл, забыл, блядь! От муки на лице Джастина Брайан не знал, смеяться или плакать. В итоге не стал делать ни того, ни другого, а прижал ладонь ко рту Джастина. — Оближи. Джастин, все ещё совершенно убитый своей промашкой, лизать, тем не менее, начал, влажный язык щекотал ладонь, покрывая её слюной. Брайан другой рукой придвинул Джастина ближе к краю стола, усаживая его так, как нужно, чтобы увлажненная так, как нужно, ладонь могла обхватить сразу оба члена так, как нужно - и застонал от обжигающего контакта. Джастин прогнулся в спине и едва не опрокинулся. В попытке хоть за что-то ухватиться закинул назад руки, оперся ими на стопку бумаг, ладони разъехались, и Джастин шлепнулся на спину. Нечеловеческим усилием воли Брайан сдержал хохот, да и Джастин не растерялся, тут же обвил бедра Брайана ногами, подтаскивая его к себе ближе и уже толкаясь в его кулак. Господи боже, каким он был красивым — само совершенство, развратное, раскинувшееся на столе с членом в руке Брайана, и капельки предэякулята добавлялись к слюне, облегчая скольжение. Не прекращая двигать кулаком, Брайан дотянулся пальцами до одного соска, затем второго, провел рукой вниз по его животу, по внутренней поверхности бедер, поглаживая их в том же ритме, в котором дрочил. Он прижимался яйцами к заднице Джастина, и когда почувствовал, как тот поджимается, начал двигаться сильнее, но короче, до тех пор, пока Джастин не зажмурился, и горячая сперма не выплеснулась Брайану на руку, размазываясь по их членам. Это было так охуенно и так невыносимо влажно, что Брайан кончил тоже, закусив себе губу, чтобы крик не было слышно в каждом уголке пустой церкви. Когда он отстранился, воздух показался обжигающе холодным для нежной влажной кожи, Брайан зашипел, пошарил рукой в поисках чего-то, чем можно было бы вытереться от дела рук своих, нашлись только его собственные трусы. Что ж, все лучше, чем отсылать Джастина домой покрытого спермой, пришлось вытираться ими, так аккуратно, как возможно. Закончил, протянул Джастину руку, помогая сесть, и он немедленно прижался к нему, обнял, целуя ласково и нежно, едва касаясь языком. — Что бы на это сказала Библия? — пробормотал Джастин Брайану в губы, поглаживая его спину. "А кому-то из нас есть до этого дело?" — подумал Брайан. — Библия бы сказала, что это плохо, — безразлично произнес он. — Ты тоже так думаешь? Брайан покачал головой сразу, не раздумывая. Джастин заглянул ему в лицо, серьезный и собранный. — Нет? Ты не согласен с Библией? В голосе его не было осуждения, ничего общего с тем, как спросила бы Джоан Кинни или кто-то из прихожан. Джастин казался искренне заинтересованным, он хотел узнать, что Брайан думает. Может, поэтому Брайан нашел в себе смелость впервые в жизни произнести вслух: — Я не верю в Бога. Глаза Джастина раскрылись шире, движение рук прекратилось, и у Брайана сжалось в груди. Он немедленно пожалел о сказанном: не время и не место для таких признаний. Но Джастин улыбнулся. — А должен бы. И Брайан не смог не улыбнуться в ответ. — Это ещё почему, отец Джастин? — А ты посмотри, сколько красоты здесь, — Джастин растопырил шире пальцы и провел ими по спине Брайана, едва касаясь. Затем по талии, груди, шее, и наконец остановился там, погладил большими пальцами кадык. — И сколько её здесь… Такое не может быть просто так. Это не случайность, я не верю. — А если случайность? — хмыкнул Брайан. — Нет. — А как насчет всей остальной хрени? Греха, зла и любимой твоей половой невоздержанности? Мы тут с тобой не очень-то… воздерживались. Джастин разглядывал его с такой нежностью, что Брайан невольно подумал — не боится ли Джастин, что он сломается, если не обращаться с ним бережно? С кем-то другим Брайан почувствовал бы, что его берут под опеку. Но Джастин? Сейчас? Брайан не знал, что думать. — Брайан, Бог не хочет, чтобы ты был несчастен. Горло сжалось. Брайан кивнул и заставил себя чуть улыбнуться. А что, если хочет? Что если он, Брайан, этого заслуживает? *** Как студент семинарии, ты обязан был заниматься социальной деятельностью. И по каким-то причинам высшие силы решили, что тебе подходит приют для женщин с детьми, подвергшихся домашнему насилию. Ты видел там, как эти дети радостно играют, и один из сотрудников объяснил, что с детьми часто так, они вытесняют воспоминания о насилии, и многие из них потом даже не смогут вспомнить о нем. Некоторые вспоминают о произошедшем только уже взрослыми, а некоторые - вообще никогда. Ты был одним из этих детей. Но вечным твоим проклятием было то, что ты помнил каждый раз, когда твой пьяный отец, еле стоящий на ногах после игры в покер или бейсбольного матча, поднимал руку на мать или на тебя и Клэр, а мать просто сидела и смотрела. То ли она не желала вмешиваться, то ли не могла. Теперь-то ты понимал, что она была такой же жертвой, как и вы с сестрой, но это не отменяло твоей обиды на неё. Ты не знал, по какой причине, из-за отца она стала такой или просто не создана была для материнства, но мать никогда не была… мамой. Привязанность, нежность, мягкость — этого в вашем доме не было. Пока ты был малышом, ты не понимал, что не так в твоих отношениях с матерью, но ты чувствовал - что-то неправильно. Ты видел, как другие дети общаются со своими родителями, особенно с матерями. Когда другие дети что-то делали хорошо, их обнимали, целовали и радовали вкусненьким. Когда ты что-то делал хорошо, мать молилась за спасение твоей души. Ты жаждал её внимания, и потому по утрам в воскресенье, пока мать сражалась с Клэр, запихивая её в колготки и туфли, ты уже полностью одетый стоял и ждал, когда будет пора отправляться в церковь. Ты всегда, как образцовый ребенок, садился на переднее сиденье вашего старенького универсала, и Клэр всю дорогу до церкви лупила ногами по спинке твоего сиденья. Ты до сих пор отчетливо помнил ощущение покрытия парковки под туфлями, бугристого, со странной формы трещинами, из которых торчали пучочки сорной травы. А ещё ты помнил запах этого покрытия. И запах церкви, пропитавший всю улицу. Казалось, он притягивает к себе всех из машин. Ты помнил ступени, большие бетонные ступени, ведущие ко входу. И то, как причудливо пятнило солнце темные ковры церкви в ясные дни. Когда вы шли по проходу к той скамье, на которой всегда обычно сидели, некоторые вам улыбались и легонько махали рукой в знак приветствия, но ты уже тогда понимал, что ваша семья не пользуется особой популярностью у других прихожан. Ты садился на скамью с мягкой сидушкой, в нарядной одежде тебе было неудобно. А когда начиналась месса, твоя мать крепко стискивала руку тебе и Клэр, взгляд её говорил: "Только попробуйте хоть слово сказать в ближайший час". Сама месса для тебя ничего не значила. На самом деле, ты только в подростковом возрасте начал понимать что-то из того, о чем говорил священник. Да и тогда слушал большей частью затем, чтоб был повод поржать с Майки над убогостью отца Джейкоба. Зато ты досконально рассмотрел все убранство церкви, ты изучил каждую мельчайшую деталь витражей, каждый раз выискивая что-то, что пропустил в прошлое воскресенье. Заметил, что один палец у Марии Магдалины согнут не так, как следовало бы. И что мирра в сценке с яслями и волхвами похожа на кукурузные хлопья. А еще необычность петель в одеянии из верблюжьей шерсти на Иоанне Крестителе. И предательскую капельку крови, упавшую на землю под ногой умирающего на кресте Иисуса. Ну и, конечно, само распятие. Когда тебе было 12, тебя притащили в лютеранскую церковь Эвана Финча, в доме которого ты переночевал, и первой твоей мыслью было — а где истекающий кровью Иисус? Кресты там были, конечно, но и близко ничего похожего на тот, что висел в вашей церкви. Ты очень долго рассматривал его, пытаясь понять, из чего сделан Иисус? Из воска? Или это крашеный металл? Манекен из магазина? Что за материал такой, Иисус был словно живой, правда живой. Печальный, целую вечность истекающий кровью и думающий о том, что ты сделал для того, чтобы вернуть Ему долг за то, что Он даровал тебе. Твоя мать сказала однажды, что это распятие её успокаивает, и эти слова напугали тебя сильнее, чем сам Иисус на кресте. Пока ты был маленьким, ты рассматривал церковь. Но став старше, ты стал рассматривать алтарных служек. Тебе удавалось заниматься этим несколько лет, пока ты избегал участи стать одним из них, на чем настаивали мать и отец Джейкоб. Несколько прекрасных лет до самой старшей школы ты наблюдал, как они выполняют свои обязанности в службе, а потом сидят вместе, стараясь не ерзать и не шептаться. Был там один мальчик, имя его теперь ты не вспомнишь, конечно, но зато никогда не забудешь, какие истории про вас двоих ты придумывал, пока сидел на скамье, глядя на него пристально и, надо признать, с некоторым обожанием. Те фантазии теперь уже не кажутся такими крутыми, но тогда у тебя просто голова шла кругом от того, что у тебя появлялись мысли о подобных вещах между двумя мужчинами. Тебе исполнилось четырнадцать, ты потерял невинность с учителем физкультуры и перестал верить в Бога, все случилось недели за две. И понимание того, что ты одинок в этом мире, потрясло тебя куда меньше, чем другое, более актуальное открытие: что секс - это абсолютно охуенная вещь. После этого твои приоритеты резко поменялись. Ты перестал быть примерным сыном, каким тебя всегда считала мать, если не открыто, то по-партизански. Однажды воскресным утром после ночи, проведенной с Майклом, ты взял и уснул, вместо того, чтобы вставать и одеваться в церковь. Это был твой первый открытый акт неповиновения матери, и ты никогда не забудешь, как она стояла за дверью твоей комнаты и плакала. Она говорила, что не понимает, почему ты решил так сильно её обидеть. Её обидеть. На тебя навалилось такое чувство вины, что ты немедленно вскочил, оделся и пошел с ней в церковь, не успев принять душ. Ты больше никогда не отказывался идти с ней, но каждое воскресное утро делало тебя все более разочарованным и озлобленным. Хотя мать твоя считала, что ты сразился с Дьяволом в себе и победил, превозмог искушение поставить земные радости превыше Господа. Ей ты, конечно же, не говорил, чем ты заполнял скучные часы, которые приходилось просиживать в церкви, пока она внимала Слову. Это была комбинация из твоих прежних фантазий про того мальчика и свежеприобретенного сексуального опыта. Когда отец Джейкоб попросил тебя стать служкой, ты неохотно согласился, исключительно затем, чтобы перетрахать всех до единого к выпускным экзаменам. И ты отлично справился, разумеется, кто сомневался-то.