Возможно, после смерти мы отправляемся в огромную комнату — архив газет, написанных ангелами-журналистами лично про каждого из нас, и мы читаем их, и все они выглядят примерно одинаково. Удручающее чтение. Остается только надеяться, что часть заголовков окажется посвященной другим людям в нашей жизни.
Джесси Эндрюс — «Я, Эрл и умирающая девочка»
Они прогуливаются по лесу на рассвете — единственное время, когда они могут скрыться от лишних глаз, и когда оба свободны перед работой. Под утреннее пение птиц они неспешно идут вдоль тропинок между деревьями, вдыхая прохладный утренний воздух, ступая по траве, еще пропитанной росой. Казалось, оба хотят что-то сказать друг другу, но не решаются. — Михо, ты не скоро меня увидишь, — вдруг говорит Шисуи и останавливается посреди дороги. — Затяжная миссия? — буднично интересуется она. — Да, я предполагаю. То, что мне нужно сделать, займет время. — И это, разумеется, никому нельзя разглашать, — ухмыляется Михо. — Разве может быть иначе? — смеется Шисуи и разводит руками. — Не знаешь, когда вернешься? — Не могу сказать, — его улыбка немного увядает. — Но я обязательно вернусь, как и всегда. — Пожалуйста, постарайся, — важно произносит она, поправляя жилет на его плечах. — Одному жителю Конохи без тебя точно не выжить. — Неужели я так нужен? — он недоуменно хмурит брови, отчего его лицо становится таким забавным. — Только ты и нужен, — честно отвечает Михо. И Шисуи смотрит на нее с такой теплотой, с которой на нее никто никогда не смотрел. Его лицо становится все ближе, а все остальное в этом мире отдаляется и уже как-то все равно, что с ней будет, что будет с другими. Лишь бы этот миг никогда не прерывался. Михо широко распахнула глаза и жадно начала глотать воздух без малейшего понимания, что происходит. Зеленый лес сменился на белый с неровностями потолок, вроде знакомый, а вроде и нет. Хлопковая больничная рубашка, капельница, мерный звук медицинских приборов, катетеры, прикрепленные к носу и венам. В груди остро покалывало, и тело как по будильнику напомнило о том, что оно еще живо — даже после всех издевательств со стороны хозяйки и внешнего мира. Мышечная боль и ломота в суставах, будто прожженных пламенем, током пробежались по конечностям и голове. Михо еще раз осмотрела свои руки — они в приглушенно горчичного цвета синяках, будто какое-то чудовище силой сжимало изгиб ее локтей. Дыхание так и не восстанавливалось и осознание того, где она и что с ней произошло, этому отнюдь не помогало. Воспоминания событий прошедших дней пазлом собирались в только что проснувшемся сознании и беспощадно возвращали в реальность. Ее вдохи и выдохи стали уже совсем рваными и громкими. Девушку накрыла такая волна беспомощности и бессилия, которую она не ощущала никогда в своей жизни. Слезы струились в уголках опухших глаз и скатывались вниз по вискам. Михо давно так не плакала — по-детски хныкая и захлебываясь в слезах. Она вообще давно не плакала. Со дня смерти Шисуи куноичи не проронила ни слезинки, в собственном бреду успокаивая и убеждая себя, что он жив. Но ей так и не удалось посмотреть правде в глаза с достоинством и с простым, но в то же время сильным человеческим пониманием. Было проще сбежать от себя, от всех и всего, суетливо прыгая в яму пятисекундного утешения, с гримасой ужаса оглядываясь назад и внутренне надеясь на ложь, что эта игла будет последней в жизни. Она поступила так, как когда-то поступили ее мать, соседи по дому, знакомые ребята из детства — призрачные фигуры в памяти, сновавшие туда-сюда. Михо поклялась себе, что никогда не станет такой, как они, но сдержать эту клятву так и не смогла. Тем не менее, рано или поздно, судьба настигает человека, и она не исключение. Куноичи дергала руками, пытаясь привстать и, совсем не ожидая этого, заметила Райдо, с тревогой выбежавшего из палаты. Он, заглушая учащенный писк кардиостимулятора, громким криком звал доктора, медперсонал — кого угодно, лишь бы кто-то оказал ей помощь. Суетливо всхлипывая и пытаясь вдохнуть хотя бы наполовину из своих сил, Михо делала неуклюжие попытки приподняться и взять снова примчавшегося к ней Райдо за руку. Схватиться за единственное по близости живое существо, которое бы просто могло кивнуть ей на прощание — что угодно, лишь бы ощутить присутствие живого человека и в последние, как ей казалось, моменты не смотреть в одиночестве на обшарпанный белый потолок. — Я… не успела… сказать, — она задыхалась в рыданиях и хрипела, вцепившись в предплечье напарника. — Он не должен… — прерывистый вдох. — Был… так умирать… Ее голос изменился до неузнаваемости — никогда он не был таким жалобным и тихим. Михо уже не могла сдерживать распаленных рыданий — совсем как в детстве. Эти рыдания всегда несли за собой очищение. Глядя на обеспокоенное лицо Райдо и заходясь в осипшем удушающем плаче, Михо подумала лишь об одном, прежде чем снова провалиться в темноту: «Как здорово было бы уйти чистой».***
Следующее пробуждение выдалось не менее болезненным, но хотя бы без сердечного приступа. Михо медленно открывала глаза, и это давалось неимоверно трудно — всякий раз хотелось снова раствориться во сне. Но шипящий шум от аппарата искусственного дыхания, который сопровождал каждый ее вдох и выдох, уже не позволял окунуться в приятное забвение. После нескольких мгновений и приложенных усилий разлепить глаза перед ее взором возникла все та же обстановка — разница заключалась лишь в том, что на стуле рядом с кроватью устроился задремавший Райдо — он съехал на неудобном сидении, ладонью прикрыв глаза и разместив левую щиколотку на правом колене. Накинутый на плечи медицинский халат помялся и подрагивал от его плавного дыхания. Михо спокойно разглядывала его из-под полуприкрытых век, пытаясь шевелить конечностями, чтобы снова почувствовать собственное тело. Из-за большого количества обезболивающих препаратов пальцы онемели. К носу и рту была приложена кислородная маска, но в голове Михо промелькнула упрямая мысль, что она смогла бы без проблем дышать и сама. Во рту было дико сухо, и это заставило девушку интенсивнее шевелить руками, чтобы хотя бы немного приподняться на широкой подушке. Внезапно возникший шорох, по-видимому, вывел Райдо ото сна, и он, встрепенувшись, не без труда сфокусировал свои заспанные глаза на подруге. Михо тяжело подняла правую руку, которая была словно свинцовая, и слегка постучала пальцем по пластиковой поверхности маски, показывая этим, чтобы Райдо ее снял. — Ты уверена? — с недоверием уточнил он, вставая со стула и рукой потирая затекшую шею. Михо моргнула и слабо кивнула. Он сам вызвался наблюдать за состоянием куноичи, хоть посторонним в реанимационное отделение вход был воспрещен. Взамен он отдал обещание, что будет нести ответственность и в случае чего, тут же вызовет медсестру. Успокоив себя тем, что маску сразу же можно надеть обратно, он осторожно помог ей приподнять голову и сзади расстегнул липучки. Звук утробного шипения сменился немощным сопением, что сделало попискивание медицинских приборов намного более громким. Райдо слегка нахмурился, убирая маску в сторону и не сводя внимательного взгляда с Михо. — Воды, — хрипло прошептала она, и ей показалось, что она вложила все свои силы в одно это слово. На прикроватной тумбочке стоял графин с водой, заранее положенный медсестрой для Райдо. Шиноби налил оттуда немного в стакан и осторожно поднес его к губам Михо. Она приподнялась, как могла, и первый глоток дался непросто — в горле неприятно саднило, но пить хотелось намного сильнее. — Не так быстро, а то… — начал было Райдо. — А то стошнит — знаю-знаю, — устало закончила за него Михо, удивляясь своему сиплому голосу и вытирая рот тыльной стороной руки. Из-за этого простого движения игла от катетера неприятно зашевелилась. — Считай, что сегодня твой второй день рождения, — горько усмехнулся шиноби, поставив стакан на место и снова разместившись на стуле. — Еле откачали. — Сколько я была в отключке? — поинтересовалась Михо, снова откидываясь на подушку. — Четырнадцать часов после того, как тебя реанимировали во второй раз. Ей захотелось присвистнуть от изумления, что она вообще осталась жива, но вряд ли бы ей хватило на это сил. Передоз и клиническая смерть — Михо рассчитывала, что она не останется живой после щедрой дозы на последние гроши, наглотавшись валиума и запив все это дешевым алкоголем. По плану она должна была потихоньку терять сознание на полу своей съемной комнаты, пытаясь не заблевать все вокруг. Но один человек решил проведать ее. Михо этого не помнила, однако попыталась представить во всех красках, как Райдо после криков и стуков легко проломил дверь и обнаружил ее лежащей в собственной рвоте. — Ты все это время был здесь? — стыдливо поинтересовалась Михо, заставляя себя смотреть ему глаза. — Ну, почти. Генма тоже заходил. — Зачем? — в замешательстве спросила она. — Это я хотел у тебя узнать. Зачем? Его лицо было непроницаемым, но то ли от усталости или какого-то облегчения, в нем не было и намека на привычную суровость. И не было никакого осуждения. Михо продолжала смотреть на него опухшими глазами. Она сама не знала, зачем все это. Зачем она проснулась? Зачем ее вытащили буквально из того света? Разве она этого хотела? — Ты думала, это выход, — не дождавшись ответа, произнес Райдо. И было непонятно: утверждение это или вопрос. — А разве это не так? — просто отозвалась Михо, направив затравленный взгляд куда-то мимо своего собеседника. — Ты на самом деле думаешь, что смерть — это единственный выход? — Шисуи, видимо, думал так, — без эмоций произнесла Михо. — Он покончил с собой. И после этих слов она точно и окончательно приняла этот факт. С очень малого возраста всем своим существованием вплоть до жестов и голоса куноичи только и делала, что доказывала всем вокруг: чтобы ее сломать, придется только убить. Убить, впрочем, было не так уж и сложно — она никогда не обманывала себя надеждами о том, что еще натаскается до джонина — даже чунин из нее был посредственный. Все свое время и усилия она приложила к изучению медицины. Но каждый, кто мало-мальски имел с ней дело, знал, что она из того сорта людей, у которых нет ремня безопасности в недрах мозга. Те сумасшедшие джанки, жадные до адреналина и признания, что их не застать врасплох — они катаются по волнам жизни в любую бурю и непогоду и, чудом не утонув и наглотавшись жгучей противной соленой воды со всех своих отверстий, со смехом и удовольствием снова встают на доску. Да, если они выберутся на берег, им будет откровенно плохо, и они самозабвенно вывернутся наизнанку, но зато этот омерзительный жест будет служить физическим подтверждением их бесстрашия. Но теперь, лежа на белых больничных простынях, от которых разило хлоркой, она, наконец, поняла, что доказывала свое бесстрашие лишь себе одной. Доведенные до автоматизма манеры, повадки, с помощью которых она лепила вокруг себя стену: чтобы никакая боль извне не смогла пройти. Ей хватило всякого дерьма в самом начале пути, и жизнь научила ее быть крепким орешком, и на всякий случай — горьким и гнилым, в случае, если кто-то, не дай бог, решит откусить, то тут же, если уж не сломает зубы, то хотя бы, сморщив лицо в отвращении, выплюнет. Она — это пружинистая неваляшка, которую как ни ударь и не толкни, вновь примет вертикальное положение и, мерно покачиваясь, с нарисованной улыбкой будет ждать следующего нападения. Но игрушки, рано или поздно, ломаются в руках капризного ребенка — судьбы. — Мне действительно жаль, но… как ты узнала? — в недоумении спросил Райдо. — Итачи с помощью шарингана залез мне в голову. Не думаю, что у него были причины лгать мне об этом. Может, это была воля Шисуи — чтобы я знала правду, — Михо сама удивилась своему выдержанному тону, хотя он мог быть таковым из-за обезболивающих и слабости. Но потом в ее памяти всплыл образ человека, которому единственному было не наплевать на избитого десятилетнего ребенка. Его добрые глаза, посмотрев в которые можно было внезапно для себя осознать, что, может быть, эта жизнь не такая уж и дыра. Возможно, это и вправду так, когда есть чувство, что ты кому-то нужен — даже если не нужен самому себе. — Не думаю, что смерть — твой вариант, Михо, — безмятежно произнес Райдо, заметив ее взгляд, полный боли. — У тебя целых два раза не получилось это сделать — ну, явно не твое, бросай это дело. Она усмехнулась над удачной как никогда шуткой, и ей стало труднее дышать. Но в этот раз она посмотрела на Райдо и, измученно, но искренне улыбаясь, попросила снова надеть на нее кислородную маску. Исполнив ее просьбу, Райдо поспешил позвать кого-то из медперсонала и, снова вернувшись к койке подруги, заметил, как она смотрела на раскрытую правую ладонь и свои подрагивающие, будто зовущие пальцы. Недолго думая, он положил свою руку в ее. Равномерно вдыхая и выдыхая воздух и глядя на друга, Михо моргнула — и это был скромный жест немой благодарности.