Feel the mornin' on my face Ain't a pill that I didn't take. Чувствую утро на своем лице Не осталось таких колес, которых я не пробовал.
Labrinth — When I R.I.P
— Я, если честно, иногда в ахуе с того, сколько может вытерпеть человек, — сказала Михо, выдыхая дым от сигареты. Клубы дыма мягко растворялись в утреннем воздухе, тщетно пытаясь выйти за пределы крыши многоэтажного дома. — И обычно нужно лишь вот столько, — она, прищуривая один глаз, показала жест — небольшое, даже крошечное расстояние между большим и указательным пальцами. — Во-о-от столько, чтобы он сорвался. И потом БАМ — все, происходит какой-то пиздец. Какаши, сидевший до этого в задумчивом молчании, неопределенно хмыкнул и поморщился от табачного дыма. Хоть он и сидел так, чтобы ветер сдувал дым в противоположную от него сторону. — Извини, ты не переносишь запах? — поздно забеспокоилась Михо, махая рукой и делая тем самым только хуже. — У меня острый нюх, — пожал плечами Хатаке, поправляя маску на лице. — Эх, жаль. Я думала, мы как-нибудь вместе выкурим по фифти-фифти. Встретив недоуменный взгляд Хатаке, Михо спросила: — Не знаешь, что это такое? — она, не выдержав, присвистнула. — Как же по-разному мы росли. — То, что я не пробовал того же, что и ты, не делает меня святым, — вдруг отозвался Хатаке. — И не сомневаюсь, — хмыкнула Михо, удобнее усаживаясь на черепице заброшенного дома. — Интересно было бы узнать, что же такого запрещенного ты делал. — Об этом ты не узнаешь никогда, — загадочно протянул шиноби. — Надеюсь, ты не был сутенером — у меня с ними с детства отношения не заладились, — парировала ирьенин. Какаши усмехнулся, вглядываясь в предрассветное небо, которое только-только окрасилось в багровый оттенок. В такие моменты он всегда вглядывался наверх — ведь ему все время не спалось. Бессонница стала образом жизни, а ночные смены Михо кончались так вовремя, что он встречал ее у больницы, и они шатались по районам Конохи, заводя светские и не очень беседы. Чаще всего они были не очень светскими. Ирьенин часто красочно описывала смешные ситуации из детства, которые больше вызывали растерянность, чем смех. Однажды она рассказала ему о том, как когда им было лет по восемь, ее друг со двора умудрился стащить несколько баночек с сиропом от кашля. Уже тогда, будучи детишками, они знали, что сиропы с кодеином в больших количествах могли вызвать какой-никакой, но приход. Но только тот сироп ничего, кроме диареи у них не вызвал. Не говоря уже о кайфе. Какаши посмеялся раза два точно — что Михо считала своих личным достижением. — А тебя не бесит, — вдруг с вызовом спросила Михо, когда они, почти синхронно спрыгнув с крыши, побрели вдоль леса к горам. — То, что от тебя ожидают люди? С тобой случилась какая-то херня, а … Ну, ты же понимаешь, что невозможно вот так взять и собраться заново. Какаши, задумавшись, шагал, не спеша с ответом. — Чинись, шиноби! — вдруг крикнула она и с силой пнула лежавший на дороге камень. Тот отлетел поразительно далеко, затерявшись где-то в кустах в лесу. — Чинись, чинись, чинись! — она исступленно топала ногой на месте. — Чинись, — тише добавила Михо, вдруг остановившись. — Даже мои сказанные тебе слова в тот день… Разве они тебя не взбесили? Разве они не вторили тому, что ты слышал уже много-много раз? Какаши замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Он обернулся и посмотрел на темную фигуру Михо — она была как тень в первых робких лучах солнца и смотрела перед собой так сердито и так измученно, что Хатаке будто бы увидел себя со стороны. Этот взгляд был ему знаком. Он знал его как никто другой — взгляд загнанного в угол человека. И слова ее отозвались в нем намного значительнее, чем он мог того ожидать. Было странно настолько сильно понимать кого-то. Еще страннее было чувствовать себя понятым кем-то другим. — Как будто ты какой-то механизм, который можно запросто починить, — тихо промолвил он, все так же смотря на ирьенина. Михо поймала его взгляд, и лицо ее выдало какую-то новую — до этого не существовавшую эмоцию. Глаза ее были широко распахнуты — как у безумца, но Какаши понимал, что за этим взглядом стоит то, что он сам испытывал прямо в эту секунду. Это было мимолетное прикосновение к истине, которая, испугавшись дневного света, снова ускользнет от них двоих. Но они оба хотели удержать ее как можно дольше. — Впрочем, — начал Хатаке, все так же смотря на девушку. — Твои слова меня нисколько не взбесили. Может, потому что от тебя они звучали так, будто это я их сам себе говорил. — Считаешь, будто я имею право произносить утешающие речи? — скривилась Михо, засунув руки в карманы. — Скорее, — беспечным тоном начал шиноби, снова взглянув на рассвет над головой. — Считаю, что ты знаешь, о чем говоришь. И ты говоришь это мне, потому что не можешь сказать того же самой себе. Увидев нахмуренный взгляд ирьенина, Какаши понял, что взял эту истину за руку, но тем самым сделал больно Михо. — Мы как два зеркала, которые поставили друг напротив друга, — вдруг сказал он, подойдя к ней поближе и положив руку ей на плечо. — Честно говоря, не совсем понимаю, что из этого выйдет. — Я бы тоже хотела знать, — прямо ответила Михо.***
— Хатаке, постой, — кто-то окликнул Какаши в одном из коридоров Резиденции. Райдо приближался к нему стремительным шагом — как всегда строгий, серьезный и непреклонный. Но непреклонный в чем? Какаши только предстояло узнать. — Есть разговор, — угрюмо сказал Намиаши, остановившись прямо перед шиноби. — Я тебя слушаю, — спокойно отозвался Хатаке. Он все так же держал руки в карманах и смотрел на шиноби заспанным глазом. — Не знаю, что там за дела у вас с Михо, но прошу тебя — оставь ее в покое. Какаши удивленно поднял брови и, не отрывая взгляда от Райдо, проговорил: — Не понимаю, почему я должен это сделать. — Я объясню, — тихо произнес Намиаши, чувствуя, как его терпение вот-вот подойдет к концу, даже не успев разогнаться. — Ты знаешь, какое у нее было прошлое. И я сомневаюсь: не торчишь ли ты сам — вдруг она нашла себе бадди, с которым будет нюхать таблетки на пару. — Это не совсем в моем стиле. Я чист, — просто ответил Хатаке. — И уверен, Михо тоже. — Блять, — горько усмехнулся Райдо. — Ты ведь ничего не понимаешь. Ты не знаешь, что ей пришлось собирать себя заново — а мы с Генмой смотрели на это и ничего не могли сделать. — Михо помогает мне, — сдержанно ответил Копирующий. — Возможно, так же, как и ты ей. Райдо вновь усмехнулся и помотал головой. — А что для нее делаешь ты? — вдруг спросил шиноби. — Самозабвенно слушаешь ее истории, пока она отдает тебе половину чакры? — Каким образом распоряжаться своей чакрой — решать ей самой, но никак не тебе. И да, я думал, ты не знаешь, что у нас с ней за дела, — голос Хатаке стал совсем ледяным. — Как удобно ты устроился, — Райдо уже откровенно закипал, сжимая кулаки в карманах. — Послушай, — сказал Хатаке так, словно пытался вразумить шиноби. — Если Михо ослабевает из-за моего лечения, то я без проблем пойду к другому ирьенину. Но ты не вправе запрещать ей общаться с теми, с кем она хочет общаться. — Общаться, значит. И что ты понимаешь в жизни торчка, чтобы вести с ней беседы? — спросил Райдо, немного склонив голову набок. — Бывшего торчка, — Хатаке с удивлением отметил, что повторил слова Михо — в точности до твердости в голосе. — Вот поэтому тебе и нужно молча отвалить. Нихрена ты не знаешь, — голос Райдо вдруг стал пронзительно тихим и горьким. — Думаешь, она ни разу не срывалась? Мы с Генмой жопы рвали, чтобы покрывать ее отсутствие в госпитале. А для нее ты триггер, какое-то новое ощущение в жизни, которое вскоре наскучит и из-за которого она вновь побежит за чем-то новым. И ты понимаешь, чем это обернется. Мы оба понимаем. Тень сомнения пробежала по лицу Какаши — он видел и чувствовал, что Райдо крайне искренен в своих словах, и волнение за подругу сквозило в каждом его жесте. Он уважал этот поступок — немного глупый и гневный, но доказывающий, что Намиаши не наплевать на Михо. Шиноби смотрели друг на друга и не говорили ни слова. Райдо выжидал конкретного ответа, а Какаши с ответом не спешил. И, если быть до конца откровенным, не собирался давать его. — Тебе не о чем беспокоиться, Райдо. Я не наврежу ей, — единственное, что он смог выдать. Райдо тяжело вздохнул — он догадывался, что подобное и услышит от Копирующего. В конце концов, не мог же он рассчитывать, что запугает его как какого-то генина. Он мог надеяться лишь на то, что Какаши не захочет возиться с наркоманкой. Но он должен был завести этот разговор — особенно после всего, что случилось с его подругой. — Спрячь, а лучше выкинь все обезболивающие, анальгетики, антидепрессанты в своей квартире. Вплоть до сраного аспирина, — голос Намиаши был стальной и в то же время смиренный. — Не давай ей денег, ни в коем случае не пей с ней. Не кури с ней травку. Если она сорвется, виноват в этом будешь ты. Райдо сделал особый упор на последней фразе. Не прерывая зрительного контакта, он добавил: — Поверь мне, Хатаке, оно тебе не нужно. Все это дерьмо — тебе не нужно. Райдо бросил на Хатаке последний холодный взгляд и, обойдя Какаши, прошел дальше по коридору.***
Несколько дней спустя — после разговора с Намиаши — Какаши сидел в своей квартире и читал одну из многочисленных книг из собственной библиотеки. Раздался стук в дверь, который прервал мирный вечер. Какаши не почувствовал чакры — лишь странный кислый запах, который доводилось услышать однажды — он и не помнил, где и когда. Открыв дверь, шиноби увидел Михо, обнявшую себя — в безразмерной толстовке, с натянутым до глаз капюшоном. — Привет, — нервно поздоровалась она. — Можно воспользоваться твоей уборной? Хатаке понял, что с ней было не так.