***
— Целый конклав в моей палате, — пошутил Бастиан. С Федрой пришли Татьяна и Колен. Первая светилась от восторга, вторая выглядела сосредоточенной и… взволнованной. О, главное, она была живой. На ней была свободная красная мантия, а нашитые на нее молитвы Бастиан узнавал по заглавным буквицам. Обеты веры, «Литания силы», «Гимн спасшихся». Сестры встали у дверей, а вот игуменья, держа небольшой ларец в руках, подошла к постели. Бастиан положил левую руку на грудь — он мог поприветствовать ее лишь одним крылом священного символа. Контроль над телом вернулся, хотя Бастиан по-прежнему был слаб, но дело было не в этом. Правую руку, вернее, то, что от нее осталось, медики ампутировали до плеча. Кислотные — и не только — ожоги заживали медленно, Бастиан едва мог шевелиться из-за бинтов. Хотя из палаты убрали все зеркала, отражения в стекле Бастиану хватило, чтобы узнать, что кроется за формулировкой: «к сожалению, мы не смогли сохранить правый глаз». С той стороны лица, которую он повернул к демону, кожа расплавилась и стянулась, превращаясь в сплошной уродливый шрам. Зрительный нерв был полностью разрушен, и местные врачи не решились ставить аугметику. «Операции — вопрос будущего», уклончиво отвечал глава Официо Медика Кри, специально прилетевший в Крепость Прощенных, чтобы проследить за выздоровлением исповедника. Так как Бастиану не рекомендовали вставать с постели, он принимал гостей полулежа, опираясь на подушки — и невольно наслаждаясь каждой секундой, проведенной на цивилизованной кровати. — Не совсем верно, — спокойно заметила Федра. — Конклав соберется, когда прибудет нунций. — Не представляю, как я обойдусь без секретаря при таком наплыве гостей, — слабо улыбнулся он. Управлять получалось только половиной лица. Воспоминание о Мареле, навсегда оставшемся на Крыле, больно кольнуло сердце. Из разговора с сестрой Татьяной, единственной, кого врачи пускали к нему в палату, Бастиан узнал то, что было известно о случившемся. Ритуал прерван, культ уничтожен, свет Императора вновь сияет над этим миром… а значит, ни одна смерть не была пустой. Случайной. Бесцельной. И все же Бастиан не хотел представлять, как вернется в кабинет, в котором и обжиться-то не успел, и Марел не будет его там ждать — с каким-нибудь письмом, на которое он уже придумал подходящий ответ. И Гермес, который предложит этим письмом подтереться. — Я знаю одну сестру, которая обожает бумажную работу, — игуменья села на стул рядом с Бастианом. Бастиан переглянулся с Татьяной. Чем он успел ей так приглянуться? Почему она была рада его возвращению? Дело ведь не только в том, что он остановил Великого Врага на подходе к священному миру? За это превозносят, может быть, но это не… сближает. А Татьяна провела с ним слишком много времени для человека, который испытывает пиетет перед героем. — Это стоит обсудить, — сдался он. Федра, очевидно, не против, и… Бастиан не сможет даже подпись свою поставить. На самом деле, большая часть населения Кри даже не подозревала, что их мир висел на волоске. Резкие заморозки загубили урожай по всей планете, был массовый падеж скота, но проповедники на местах получили указание разобраться. У всего могут быть и вполне будничные причины. Здесь же обстановка была совсем иная. Почти сразу после возвращения Татьяны поднялся шторм, и вскоре сплошная стена воды и ветра встала между Крылом и крепостями. Буря взяла материк в кольцо, небо затянули тучи. Игуменья только успела отправить астропатическое послание Духовному совету, как все пять хоров астропатов, во всех пяти крепостях, погибли от мощной варп-волны. Требовалось большое мужество, чтобы не запаниковать. — Святая мать, я… — он взглянул на плетеные украшения рядом с аквилой. Их передали два Слышащих, которых Кассандра освободила в деревне нилия-тари. Одним был Небесный Бык, — бесконечно благодарен за то, что вы… нашли в себе силы и терпение, чтобы… не нарушить мир. — Я нашла в себе веру, — возразила она ровно. — Веру в вас, как ни странно. Но вы хитрец. Пока я ждала бы ответ от Духовного совета, вы точно успели бы совершить чудо. Он чувствовал облегчение от того, что она говорит с ним, как прежде. Сдержанно, спокойно и чуть-чуть снисходительно. Бастиан отвел взгляд. — Там… время текло иначе. Мы этого не поняли. Всегда было темно, естественный цикл… нарушен. — Сестра Колен рассказала мне, — кивнула Федра. — Она рассказала обо всем, что видела. Бастиан немного расслабился на подушках. — У меня… очень много вопросов, святая мать. — Спрашивайте, — просто ответила она. — Сестра Татьяна сказала, что исповедник Кот-ли жив. — Хвала Императору, да. Сейчас он все еще на Крыле. Вы сделали… нечто невероятное, но все же война с нилия-тари оставила свой след. Многие наши усилия по созданию единого мира кри пошли прахом. Они не сплачиваются, а лишь подозревают друг друга. — В какой-то миг… сплотились. Некоторые, — Бастиан вспомнил сначала Белую Куницу, потом — Призывающего Ветер. — Я знаю Песнь о Первом из Вихо. Возможно, им стоит петь ее чаще. Она ведь о том, что враг всегда может быть рядом. Колен и Татьяна выразительно переглянулись, а вот на лице игуменьи не дрогнул ни один мускул. — Значит, вы не говорили с исповедником? — Бастиан решил не затягивать молчание. — Нет. Сестра Колен говорила, — Федра повернула голову к дверям. — Он признавался, что почти ничего не помнит о событиях в деревне нилия-тари. Он знал, что еретичка по имени Таши собирается, — глаза Федры сузились, Бастиан успел увидеть вспышку гнева в них, — призвать демона. Исповедник Кот-ли хотел убить себя раньше, чем она принесет его в жертву. Но не смог. — Боюсь, это не помогло бы, — Бастиан невольно положил левую руку на короткий обрубок правой. — Та тварь… не была… разборчива. Татьяна сотворила аквилу. Колен угрюмо смотрела в сторону. — Как все произошло, сестра Колен? — он виновато — и криво — улыбнулся, встречаясь с ней взглядом. — Что случилось, когда… Всемогущий Император отправил отродье варпа туда, где ему место? Она ответила, только когда игуменья кивком головы разрешила говорить. Орден Святого Слова — еще одна организация на Кри, где военная дисциплина полностью царила в формально не военной структуре. Впрочем, сестру Колен могли бы приводить в пример юным сестрам Битвы: она сражалась не хуже, чем разбиралась в тонкостях религиозного устройства кри. Колен подошла ближе. Хромота была почти незаметна. — Меня ранили, когда вы убили еретичку, — Бастиан знал многих людей, которые произнесли бы эти слова со стыдом в голосе. Но Колен ничего не стыдилась. Там она сделала абсолютно все, что могла. — Когда меня привел в чувство Красный Жук, я подумала, что все кончилось. Не было слышно звуков битвы или хрипов мертвых нилия-тари. Но я встала на ноги и поняла, что ошиблась. Костер накрыло… сплошным куполом из грязи и… человеческих останков, которые… пребывали в постоянном движении, — она сжала обе руки на посохе. — Нилия-тари словно потеряли волю, они просто стояли и смотрели на этот пузырь, позволяя уничтожать себя. Мы убивали их, но… как будто давили муравьев на планете, ожидая приход флота-улья. Понимаете? Я чувствовала, что демон там, с вами, но могла только молиться, чтобы у вас все получилось. Бастиан опустил веко. Закрывать только один глаз до сих пор было непривычно. Император позаботился о том, чтобы воспоминания притупились. Память Бастиана была острой, натренированной, но многие детали просто исчезли. Даже вместо демона осталось лишь огромное мутное пятно. Лицо, приходившее в кошмарах, стало просто уродливой мордой, какие изображают на фресках в храмах среднего города. — Не могу сказать, сколько точно прошло времени. Купол простоял долго, а потом задрожал — и лопнул. Я сказала кри, что нам придется сражаться дальше. Нас было девятеро. Небесный Бык и Ступающий След в След, слышащий инки-тари, Красный Жук, Желтый Волк, Тихая Птица, Тень Орла… Аталанта, Кассандра и я. Она произнесла каждое имя с таким уважением, что было ясно: ей хочется, чтобы их запомнили. Возможно, в архивах Ордена Святого Слова они и останутся, но настоящими героями не станут. Разве что — в Песнях кри. Бастиан был уверен, Экклезиархия не допустит, чтобы эта маленькая кампания получила огласку. Великий Враг в священном мире — немыслимо. — Но сражаться не понадобилось. Вы лежали там в… в… — Брат Гермес сказал бы «в луже дерьма», — подсказал он. — Да, — сдалась она. — Пожалуй… так и было. Рядом был исповедник Кот-ли… и больше никого. Мы сожгли деревню, исповедник, когда пришел в себя, освятил землю, но… сейчас никому нет туда дороги. Кри выставили отряды вокруг бывшей территории нилия-тари. Думаю, это место будет считаться проклятым еще долго. «Возможно, всегда», — мрачно подумал Бастиан. — Вы поймали Аббе? — спросил он, вновь поворачиваясь к настоятельнице. — Нет, — помрачнела она, — мы узнали правду слишком поздно. Он успел понять, что ритуал сорван, и… исчез. Мы очистили Приют Странников, — прозвучало пугающе буднично. — Всех из гарнизона сейчас допрашивают. Бастиан не сомневался: даже те, кто содействовал не по своей воле, потворствовал случайно или по незнанию, понесут наказание. — Еретичка много болтала, — вмешалась Колен, — исповедник Кот-ли сделал вывод, что Аббе и правда «принес» сюда культ, кажется, он… заразил Таши когда-то — и убедил, что только поклоняясь одному из Четырех, она обретет спасение, — будничный пересказ ереси заставил сердце Бастиана биться чаще. — Он действовал, судя по всему, осторожно. По крайней мере, Таши не упоминала других еретиков среди духовных лиц, только Феликса. — Аббе родом с Терпсихоры, это вы, должно быть, знаете, — добавила Федра. — Мы опасаемся, что культ может иметь какую-то связь… Сердце Бастиана пропустило удар. — …с вашим родным миром. — Кри многое роднит с Титанидой, — он постарался говорить не слишком быстро. В конце концов, волнение при упоминании родного дома еще не значит, что у Бастиана есть за душой букет опасных тайн. А обезболивающие и вовсе делали мутным восприятие мира. — Две вспышки неконтролируемой эпидемии за последние десять лет были связаны с поставками, которые организовывал Приют Странников… Аббе нужно найти. От одного имени еретика сводило скулы. — Его ищет вся Кри, — святая мать наверняка даже преуменьшала рвение Экклезиархии. Она прищурилась и поджала губы, выражение лица стало еще жестче: — Вы говорите… В сборе и отправке грузов задействовано множество людей. Нужно время, чтобы заставить их признаться. Кристо, комендант Приюта, клянется, что не предавал Бога-Императора и ничего не знал. С ним еще не закончили, но, с другой стороны, он… у меня есть основания ему верить. Федра так редко выражалась туманно, что Бастиан невольно удивился. — К счастью, Император подарил нам знак Своей благосклонности, — игуменья чуть опустила голову. — И вернул нам вас — живым. Ваше чудо — знак, что Кри по-прежнему под Его защитой. Ваша победа значит для нас очень много. — Будьте осторожнее со словами, святая мать, — попросил он тихо. — Это чудо Императора… — Он являет чудеса через избранных Им людей, — возражение прозвучало жестко. — Свидетелей вашего подвига достаточно. Сестры знают, что такое сила веры, исповедник. Я с самого начала увидела в вас что-то… неуловимое и располагающее. Я благодарю Императора за то, что он не дал мне ошибиться. И… думаю, самое время извиниться за то, что взяла вашу… реликвию. Когда Бастиан пришел в себя, аквилы при нем не было. Он обнаружил пропажу не сразу, но едва заметил — пережил вспышку тревоги. Было больно думать, что память о наставнике успел уничтожить демон, прежде чем Император заставил его отступить. Но Татьяна утешила его — и рассказала, что аквила все это время была выставлена в храме. И к ней стремились прикоснуться во время службы все, кому довелось видеть бурю, которая отсекла Крыло от крепостей. Теперь Федра возвращала ее хозяину. Она открыла ларец и коснулась цепи, лежащей на подушке. Бастиан с облегчением увидел, что кислота, лишившая его руки и искалечившая лицо, не нанесла вреда священному символу. Он оперся на край постели, склонил голову, и мать-настоятельница бережно надела аквилу ему на шею. — Она принадлежала моему наставнику, — поделился он, накрывая орла ладонью, — исповеднику Тальеру из Терпсихоры. — Должно быть, он был великим человеком, — заметила Федра. — Этой аквиле тысячи лет. Старинная работа. Бастиан не успел никак выразить свое удивление, даже спросить, почему игуменья так решила. Федра жестом попросила сестер уйти, и они остались наедине. — Вы сказали, должен прилететь кардинальский нунций? — спросил Бастиан — Пока мы остались без астропатов, мы получаем сообщения из крепости Сестер Битвы. Нунций Хершел отправился сюда, когда исход… еще не был ясен. «Но почему Хершел?» — нахмурился Бастиан, но не стал перебивать. — Все сообщения мы получаем с опозданием, так что любые сроки не точны. Но нунция мы ждем со дня на день. «Интересно, приведет ли он флот… или Инквизицию, — вздохнул Бастиан. — Или и то, и другое». Мать-настоятельница поднялась, отставив пустой ларец. Теперь Бастиан смотрел на нее снизу вверх, и она казалась еще строже, еще мрачнее и еще… решительнее. — Я попросила сестер уйти, потому что должна пояснить для вас свое бездействие. Не хочу, чтобы вы превратно поняли меня, исповедник, — она сняла брошь в виде раскрытой книги с перевязи и положила на открытую ладонь. Страницы «раздвинулись» от ее прикосновения, обнажая миниатюрный кроваво-красный кристалл, спрятанный внутри. — Когда исповедник Кот-ли покидает Крепость Прощенных, он оставляет мне ключ к когитаторной цепи, принимающей сигналы наших генераторов. Когда шторм закрыл от нас Крыло, я приказала запустить их во всех пяти крепостях. Приют Странников повиновался, вот почему я допускаю, что комендант Кристо остался верен Императору. Но не исключаю, что это часть коварного обмана, — она сжала кулак. — Наверняка именно мой приказ подсказал Аббе, что пора бежать. Но я не сожалею о своем решении. У меня не было выбора. — Вы включили щит? — спросил Бастиан удрученно. — Зачем? — Генераторы создают силовое поле, верно, — кивнула Федра. — Но оно способно как защитить Крыло, так и уничтожить его. Войска я ввести не могла, но если бы… понадобилось, излучение поля вызвало бы тектонические разломы по всему материку. Было два варианта: либо вы все же преуспеете, либо я остановлю это любой ценой, — она опустила руку. — Святая земля не должна достаться врагу… — прошептал Бастиан. Если бы она залила все Крыло лавой, остановило бы это демона? — Именно. Поэтому я благодарю Его за то, что вы развеяли шторм, исповедник, — она вернула брошь на перевязь и забрала ларец. — Постарайтесь подольше не вставать с постели. Вас хочет увидеть, услышать и… коснуться вся Крепость Прощенных, поэтому будет лучше, если вы… пролежите еще какое-то время в очень тяжелом состоянии.***
Один взгляд на собственное лицо напоминал Бастиану об уродливых монстрах, сплавленных из человеческих тел. Образ демонического порождения остался в памяти именно таким: смазанным, невнятным, искаженным. Каждый раз, когда Бастиан благодарил Императора за то, что Он сохранил ему жизнь, он не мог забыть, что правая рука болит до сих пор. По утрам он все еще пытался открыть оба глаза. Походка стала неуловимо неуклюжей. Бастиан порой терял равновесие, когда пытался взяться за что-то несуществующей рукой. Левой нелегко оказалось даже есть, не то что писать. И в то же время он не мог позволить себе выглядеть беспомощным. Исповедник всегда тверд, а он… Он больше не узнавал себя — не только в зеркале, но и когда становился на колени для молитвы. Он вспоминал уверенность, с которой всегда обращался к Нему, слова, которые произносил, и пугался тому, как сбылись его просьбы и во что превратились надежды. — Это… комендант здесь, — Аталанта замялась на пороге, косясь на замершего перед зеркалом исповедника. Бастиан справился с большей частью крючков, но прогресс был пока невелик. На каждый уходило слишком много времени. — Давайте я, — наконец, решилась она. Бастиан не стал отказываться. Она хмурилась, застегивая сутану, и ощутимо торопилась закончить. Она вообще старалась не встречаться с ним взглядом, и Бастиан не мог ее судить. Выглядел он действительно… пугающе. На Терпсихоре ему пришлось бы потратить состояние на пластическую хирургию или выбрать надежный вариант сплошной аугметики, покрытой драгоценным металлом, чтобы закрыть изуродованную часть лица. Здесь, правда, это абсолютно бессмысленно. Зато Аталанта не падала на колени, как только его видела, в отличие от многих людей в крепости. Правда, вряд ли она решилась бы сейчас осудить Бастиана за слухи, которые снова преследовали его. Едва слышный шепот, как на «Незапятнанном Благочестии». Наконец она поправила воротничок, неуверенно отвела руку и кисло улыбнулась. — Позови коменданта в кабинет, — попросил он.***
Делери вошел — и прямо с порога выдал свое волнение совершенно смятой шляпой в руках. Он обогнул стол, встал на колени и определенно касался руки — новым перстнем, символизировавшим бы сан, Бастиан обзавестись не успел — дольше, чем это было прилично. От сверкающих глаз Делери Бастиану стало еще тоскливей. Слова у него были: благодарность за твердую службу в непростую минуту — Делери был одним из немногих людей на планете, которые точно знали, что собирается делать святая мать, — дань уважения его людям, храбро сражавшимся с культистами; уверение, что Император не оставит их и впредь. Но за словами — и необходимостью выслушать сбивчивый ответ излишне эмоционального руководителя Фратерис Милиции — Бастиан едва скрывал нетерпение. Кри, как и титанидцы, знали, что для каждой беседы есть свое время. Раньше Бастиан никогда не испытывал такого раздраженного желания просто бросить свой вопрос в лицо — и слушать заикание в ответ. Раньше Бастиан начал бы запланированный разговор с комендантом, стоя у окна, в выгодном свете и чуть отвернувшись, но теперь он чувствовал себя намного уверенней, сидя в кресле. — У меня есть пожелание, — наконец сказал он. Делери всем видом показывал, что обратился в слух. — Пока Приют Странников пуст, вы взяли на себя ответственность за все грузы, верно? — Да, ваше высокопреподобие. Святая мать сказала, что мы не должны ничего отправлять, пока Аббе не будет пойман… Я так понимаю, этот мерзавец, — Делери снова стиснул многострадальную шляпу, — делал что-то с продуктами? Или прятал какое-то… не мое дело, конечно. Я просто хотел сказать, что скорее ответственен за их неприкосновенность… — Меня сейчас интересуют не официальные поставки, — Бастиан дождался, пока голос Делери затихнет. — А неофициальные. Я имею в виду контрабанду, комендант. Он покраснел и опустил взгляд. — Ваше… — И мне интересен только один вид товара, попадающий на титанидские корабли незаконно, — не давая ему вставить тираду оправданий, надавил Бастиан. — Табак. Вы упомянули, что ваши люди выменивают его у кри, а еще я точно знаю, что он отправляется на Титаниду. Значит, передача неплохо отлажена. — Я знаю, да, что кое-что уходит на сторону, но, клянусь, я на этом не наживаюсь! Мы просто не… — Вы просто закрываете глаза, — оборвал его Бастиан жестко. — У меня нет времени на нотации, и я даже не обещаю вам кару. Я хочу, чтобы вы забрали все, что найдется в тайниках ваших людей, и доставили в Крепость Прощенных. До последней щепотки. — Я сделаю, как вы приказываете, ваше высокопреподобие… — Делери замялся. Было видно, что он мучается от желания задать слишком откровенный и слишком преступный вопрос. Тем, кто служит в крепостях, не нужны деньги, в конце концов, «уйти на покой» на Кри значит остаться при монастыре — или жить на жаловании до самой смерти. Бастиан полагал, что передача контрабанды — через десяток третьих рук — чаще всего напоминает обмен на Пере Вождя: одна вещь за другую. Экклезиархия заботится о том, чтобы у ее слуг было все необходимое, но не больше; остальное можно привезти только тайно. А если все же офицеры продают поделки кри за деньги — вовсе не обязательно мешки бесполезных здесь тронов попадают потом в их руки. Могут быть родственники, друзья, доверенные лица за пределами планеты. Строгие условия всегда слишком строгие. Делери, скорее всего, понимал, что система нуждается в лазейках, чтобы люди внутри нее не сходили с ума. Это придется прекратить. — Я оставляю наказание на ваше усмотрение, — строго сказал он, — но надеюсь, что вы исправите последствия своей… невнимательности. С этого дня табак становится официальным грузом, ясно? Экклезиархия будет выкупать его. — Но указ… да, конечно, — торопливо оборвал себя Делери. — Я хочу, чтобы вы закончили до прилета нунция, — добавил Бастиан. — Но точно не… я все сделаю, — поправился он, по цвету почти сравнявшись с красной бусиной в волосах. У Бастиана было все больше вопросов к брату, и он надеялся, что все-таки сможет их задать.***
— Вы стали жестче, — сказала Кассандра, наливая ему чай. Бастиан оставил реплику без ответа. Он избегал разговоров: если раньше беседа казалась ему хорошим способом лучше понять человека, теперь казалось, что достаточно просто приказать, и перед тобой вывернут душу. Никаких дипломатических приемов не понадобилось, чтобы узнать слишком много правды. И если он не увидел ложь под боком, так зачем притворяться, что он вообще на это способен? — Я боюсь заговорить с вами о себе, — она улыбнулась. В отличие от Аталанты, Кассандра всегда смотрела в глаза. Она уже вернула на место аугметику, и объектив пикт-камеры равнодушно изучал Бастиана, пока живой глаз отражал эмоции. Возможно, наигранные. — Но вы еще не приказали бросить меня в море, так что… Бастиан постукивал пальцем по теплому краю чашки. — Святая мать хочет, чтобы я… описал случившееся для архива Ордена. Отчет о проделанной духовной работе, — он старался, чтобы раздражение в голосе не превалировало над иронией. — Я не собираюсь этого делать. Свидетельства очевидца для описания чуда подойдут больше. Кассандра склонила голову. — Если вы благословите… — Я же говорил, написанное вами никому не суждено будет прочесть, — Бастиан ухмыльнулся. — Благословляю. На первой исповеди, которую Бастиан смог принять, встав на ноги, Кассандра плакала. Испытание на Кри не пошатнуло ее веру в Императора, зато заставило раскаяться в обмане. Гермес сказал, что агенты Театра, добивающиеся особого доверия внутри своей организации, — глубоко верующие люди, но Бастиан окончательно поверил в это только тогда, когда Кассандра просила простить ее за игру, которую не могла не вести. Танцующая лично приказала ей беречь Бастиана Валена. Когда Сайара еще только планировала брак, Кассандра стала ее первыми глазами и ушами среди Валенов. Затем она стала незримым стражем тайн семьи, имеющей слишком опасные связи с Театром Теней. «Ради Терпсихоры» — это повторяла Кассандра чаще всего. Сегодня сосланный с Титаниды исповедник мог в будущем стать очень важным игроком на политической арене, поэтому Сайара приказала Кассандре заботиться о его безопасности и… просто не упускать из виду. Гермес раскрыл ее. Он был внимательней и сообразительней, чем хотел показать, и он точно знал, как работает Театр. Вот о чем они спорили в лагере тана-тари. Он не пытался сдать ее исповеднику. Он беспокоился, что она выдаст себя своим упорством, и кто знает, что это повлечет за собой. Но она выдала себя добровольно. «Та ночь как будто была последней». Бастиан не мог возразить, он чувствовал смерть, разлитую в воздухе. Он молился, Аталанта готовила убийство… а Кассандра представляла, что умрет во лжи. Театр осудил бы ее как предательницу за те слова, которые она выдавила на исповеди: «Я верила, что в вашей власти изгнать демона. Лгать вам — все равно, что лгать Ему». Бастиан простил ей ложь, но не сказал ничего больше. Она и не просила — у любого человека есть предел наглости. Сам Бастиан не знал, хочет он или нет, чтобы она оставалась рядом. Они оба понимали: если он скажет «нет», ей придется остаться в монастыре Сестер Диалогус до конца дней. — По крайней мере, мой новый телохранитель будет разбираться в литературе. — Вакантное место неотесанного грубияна займет Аталанта, — она заметила, как пальцы Бастиана крепче сжались на чашке. — Простите… — Вышло вполне в духе Гермеса, — успокоил он Кассандру. — Слышу многолетний опыт стилизации. Попытка засчитана. В дверь осторожно постучали, толстая дверь приглушала звук. Кассандра подошла и открыла сама, и Бастиан услышал голос Татьяны раньше, чем та ворвалась — в свойственной ей стремительной манере, несмотря на неизменный тяжелый рюкзак за спиной, который она носила в крепости, будто своеобразные вериги: — Исповедник, они его схватили! — Кого? — Бастиан понял не сразу. — Аббе! — глаза Аталанты сверкнули. — Его только что доставили в монастырь.***
Пытка стала для Аббе вечной. Он был скован так, что не смог бы убить себя, даже если бы захотел. Вместо этого его убивали священники из Форта Памяти, а затем выдергивали с самого края, чтобы он страдал снова и снова. Сестры сопровождали допрос пением псалмов и чтением молитв, славящих Императора и обличающих еретиков. Возможно, второе заставляло Аббе страдать больше, чем первое. Но его взгляд не был взглядом кающегося. Дознаватели Экклезиархии превратили его в один обнаженный нерв, остро реагирующий на каждое дуновение воздуха, но Аббе все равно смеялся — когда мог — в ответ на боль. Он мог истолковать превратно каждую цитату, исказить святые слова в угоду еретической бессмыслице, а особенно старательной была его омерзительная риторика, когда в камеру приходил Бастиан. Старался Аббе оскорбить исповедника или посеять сомнения, он не мог преуспеть ни в чем. Бастиан специально просил не останавливать пленника. Чем больше он говорил, тем больше было надежды услышать что-то вещественное. Должно быть, не в цепях, не заклейменный священными символами, а в облачении проповедника и стоящий за кафедрой храма, Аббе казался убедительным. Он вполне мог посеять сомнения в слабой человеческой душе. «Даже братья могут обернуться против тебя», — гласила самая трагическая Песнь кри, и Бастиан особенно остро разделял их тревоги, когда представлял Аббе проповедующим. Пока достоверно прояснилось не так много: Аббе продал душу задолго до того, как прилетел на Кри. Он целенаправленно подготавливал почву для ритуала. Было непросто распространить грязный культ среди людей, преданных Императору, к тому же, в замкнутой общине, где все знали друг друга и легко могли заподозрить ересь. Именно поэтому он обратил взгляд сразу на Крыло. Он был ограничен во времени: его нечестивого господина нужно было впустить в определенный срок. Тогда Аббе совратил миссионерку Таши, работавшую глубоко внутри, на далеких от моря землях нилия-тари. Он гордился своим достижением, ведь он заставил дитя Императора отринуть истинную веру и принять порчу Повелителя Разложения как благодать. О Таши больше рассказали другие пленники. Она заболела на Крыле — тяжелое воспаление легких, которое она запустила, не желая покидать племя. В самых тяжелых случаях миссионеры возвращались в крепости за помощью, но Таши отнесли к берегу сами нилия-тари. Пока врачи боролись за ее здоровье — все признались, что ей помогло бы лишь чудо, — проповедник Аббе навещал миссионерку каждый день. О чем они говорили наедине, никто не знал, но именно тогда она предпочла медленное умирание во имя ложного бога — смерти ради истинного. Нилия-тари жили замкнуто и редко контактировали с другими племенами, зато были открыты Имперской миссии. Жители племени любили и уважали Таши; они радовались ее возвращению, а главное, доверяли ей. Дальше можно было только предполагать: ей наверняка пришлось избавиться от Слышащего, чтобы завладеть душами жителей. Она вооружила нилия-тари, чтобы им не было равных в охране территории от врагов. Заставила их не поддерживать отношения с теми соседями, с которыми жили в мире. А после убила множество, захоронив в святой земле, а остальных обратила в покорных слуг… Ее падение было глубоким, а творимые ритуалы — нечестивы. Враг и вправду стал набирать силу, распространяя разлагающее влияние на земли Крыла. Он наделил ее дарами, о которых Бастиан старался не вспоминать, и помог заманить Слышащих в ловушку, чтобы завершить ритуал. Как сказал сестрам Штурц Кот-ли, Небесного Быка позвал дух; смущало лишь то, что он явился не в виде крийского оленя, а оказался шепчущим голосом, лишенным формы. Но вести были слишком тревожны, и Небесный Бык сорвался с места. Он думал, что едет спасти нилия-тари, а не стать их жертвой. Если бы исповедник Кот-ли не отправился с Небесным Быком, скорее всего, план Аббе сработал бы. Как Таши могла познакомиться с Феликсом, сказать было сложно. Он пропадал на охоте подолгу, но, учитывая расстояния, его встречи с Таши должны были быть короткими. Аббе как будто ничего не знал о послушнике Кот-ли, значит, завербовать его было инициативой еретички. Ей хотелось принести своему господину как можно больше даров… Исповедник Кот-ли разыскал Аббе на Крыле. Поняв, что он потерпел неудачу, и опасаясь гнева Экклезиархии, еретик сбежал туда. Он полагал, что сможет заговорить зубы одному из племен, пользуясь их неведением и уважением к Слышащим йанов. Ему нужно было переждать какое-то время, чтобы спланировать настоящее отступление — или новую каверзную ловушку. Но Кот-ли будто предвидел это: он остался, чтобы убедить племена, селившиеся на ближайших к Приюту Странников территориях, искать Аббе так же рьяно, как сестры и Фратерис Милиция. И правосудие Императора настигло предателя. Бастиан был уверен: Аббе открыто хвалится своей верностью одному из Четырех, но все еще скрывает что-то важное. Однако к тому времени как прибыл нунций, Бастиан знал о еретической вере Аббе больше, чем о его реальных делах.***
Следом за торжественными службами начнется еще одно следствие, и Бастиан знал, что на этот раз он будет по другую сторону. Он победил, бесспорно, но Духовный совет мог и осудить его действия. Бастиан все ждал приглашения и даже раздумывал, куда придется явиться: на этаж, где расположился нунций, в одну из исповедален монастыря святой Аглаи или в подземелье. Он понимал, что допрос будет походить на мягкую беседу, и даже знал, что будет лгать. Бастиан слышал голос самого Императора. Нужно быть безумцем, чтобы признаться в этом нунцию. Этой сокровенной тайны Бастиан и сам боялся. Кто он, чтобы стать проводником Его воли? Посланник от нунция действительно пришел. Кассандра провела его в кабинет и оставила наедине с исповедником. Бастиан едва удержался от язвительного вопроса: «Ну что, пора?». Посланник извлек из рукава плотно скрученный свиток и протянул исповеднику, удивленному таким эксцентричным способом переносить официальные приказы. — Театр передает вам это. Рука Бастиана замерла в воздухе. Сайара смогла отправить ему письмо… с нунцием? Он, не моргая, смотрел в спокойные серые глаза своего посетителя. — Сломайте печать, — наконец приказал он. Тот повиновался. Бастиан движением руки велел ему отойти и развернул свиток на столе, придавив один угол чернильницей. Посланник Хершела — или Сайары? — или их обоих? — послушался, даже не пытаясь смотреть на пергамент. Убористый, но безликий почерк. Никаких комментариев, только фамилии: от верхнего края до нижнего. Фамилии самых известных семей Терпсихоры и давно обедневших родов. Некоторые всегда были на слуху, другие Бастиан едва знал. Рядом с именами стояли даты, самая старая — семьдесят лет назад. Каждая дата снабжалась припиской: «мертв» или «утаен». — Бессмертный Император! — невольно вырвалось у него. Младший священник ничем не выдал заинтересованности. Сайара выполнила его просьбу, и результат оказался… обескураживающим. Пугающим. Не один, не два, не три ребенка. Десятки. И те родители, у которых была возможность, в отчаянии платили Театру, чтобы вычеркнуть своего ребенка из списка, потому что он был… Бастиан додумал сам, но знал, что додумал верно. Потому что он был болен. Бастиан нервно сдвинул чернильницу — свиток неровно свернулся сам — и открыл дверцу сейфа. — Его превосходительство тоже передает что-нибудь? — спросил он, запирая опасный список. — Он просит вас навестить его после вечерней службы, ваше высокопреподобие, — невозмутимо сообщил посланник. Как Сайара завербовала участника кардинальской делегации? Слугу члена Духовного совета? Он ведь даже не терпсихорец! Бастиан кивнул: — Как он пожелает.***
Никто не возразил, когда Бастиан ворвался в камеру Аббе. Никто не хотел вставать на пути исповедника-чудотворца. Обычно Бастиана раздражало преклонение ополченцев и подчеркнутое внимание сестер, но сейчас он воспользовался этим, бросив только: «Никого не звать». Аббе, прикованный к стене, поднял голову и улыбнулся беззубым ртом. — Вы необычайно возбуждены, исповедник. Бастиан вытащил палаш из ножен и приставил к сердцу еретика. Сестра диалогус, читавшая молитву рядом с заключенным, чтобы он ни секунды не провел в покое, возмущенно воскликнула что-то, но Бастиан заткнул ее: — Жди за дверью. — О, у нас интимный разговор, — обожженные веки Аббе дергались в нервном тике. — Вы собираетесь меня убить? — Да, — ответил Бастиан просто. — Если ты не ответишь мне, что делал с продовольственными грузами, я убью тебя. — Мне казалось, вы сообразительный молодой человек, — Аббе годился Бастиану в отцы. Когда-то он не походил на отбитый кусок мяса, а был располагающим к себе невысоким, лысеющим мужчиной с жесткими чертами лица, но мягким взглядом. Снисходительность в его тоне приводила в бешенство. — …и могли научиться основам… искусства допроса. — Ты наслаждаешься всем этим, — Бастиану даже не требовалось давить на клинок, и легкое прикосновение причинило бы Аббе боль, но в этом не было нужды. — Твой ложный бог убедил тебя, что каждое мгновение боли перед смертью — его благословение. Вечное умирание, да? Я слышал эту сказку, — Бастиан стиснул зубы. Его мутило от собственных слов. — Хватит. Ты сдохнешь прямо сейчас — и твоя гнилая душа в варпе предстанет перед демоном, которого ты подвел. Расскажешь ему, как чудесно ты облажался? Взгляд Аббе изменился. На долю секунды — но Бастиану хватило, чтобы понять: он выбрал верную тактику. Умиранием Аббе наслаждался, а вот смерть приводила его в ужас. Вникать в суть ереси было кощунством, но Аббе говорил о своем нечестивом повелителе так много, что Бастиан невольно… улавливал главное. Жизнь Аббе не ценил, но он ценил страдания, которые испытывал. Он обязан был хранить в себе грязное семя болезни, убивающей его во имя Отца Разложения. Таши была заражена, он тоже — наверняка был. Не так, как она, не заметно — ведь он всегда был на виду. — Итак, грузы, которые ты отправлял на Титаниду. Что ты делал с ними? — Убьешь меня — и не узнаешь… — его голос изменился. — Надеешься, что он тебя пожалеет? — Бастиан поднял бровь. — Демоны лгут, Аббе. Я видел, как твой господин закусывает Таши, как закусывал Слышащими, которых вы предназначили в жертву. Демоны. Всегда. Лгут. «Ты мертвец, который ходит по земле». — Ты знаешь это, ты ведь сам — лжец. Аббе попытался отстраниться, но не смог. Цепи крепко фиксировали его. Бастиан мог бы начать разделывать его немедленно, и у пленника никак не вышло бы ему помешать. — Для исповедника ты мало говоришь о том, что моя плачевная судьба предрешена вашим лживым богом. Бастиан был даже рад, что Аббе не произносит слов, от которых сердце благоговейно вздрагивало. «Бог-Император». Аббе боялся упоминать его, потому что все еретики боятся попасть под его строгий взор. — Как видишь, я милосердно даю тебе выбор: страдай как можно дольше, уходя от неминуемой расправы, или смерть наступит уже сейчас. От руки Его слуги. Я — Его рука, еретик, и если я оборву твой путь, я уничтожу тебя полностью, — Бастиан облизнул губы. Он до сих пор не привык к жесткой коже справа. — Долгие минуты боли, к которым ты жадно стремишься, которые хочешь сохранить, чтобы преподнести в дар демоническому отродью в надежде на пощаду… я дам их тебе. Или заберу их. — Сообразительный молодой человек, — повторил Аббе тише. — Ты больше похож на инквизитора, чем на исповедника. — Титанида, — коротко потребовал он. Аббе повесил голову. Клочья волос слиплись от крови. — Ведь ты мог бы познать его величие… как я. Ты мыслишь открыто… смело, — Бастиан впился в него взглядом, не моргая. Аббе едва ворочал языком, глаза его бегали. — Ведь я… как и ты, старший сын. Я рос с мыслью об особом предназначении. И я был болен, — голос упал. — Никто не мог помочь мне. Я задыхался — и молил Императора спасти меня. Я ведь должен был служить ему… но он не хотел. Он убивал меня. Бастиан не привык держать оружие в левой руке. Его палаш привезла в крепость сестра Колен и вручила при первой же возможности, но Бастиан даже не задумывался о тренировках. В конце концов, если он решится на аугметику — что на Кри будет рискованным шагом — фехтовать левой просто не понадобится, а пока… с кем ему драться? И потом, сил в пальцах было не так много. Он до сих пор не до конца оправился от ран. Рука затекала, но он старался не выдать этого. Аббе начал издалека, но… разве исповедник не должен слушать? Даже самая грязная душа невольно стремится к покаянию. Просто не каждая заслуживает прощения. — Семинария меня бы убила. Я просил отца не отдавать меня, я не понимал, почему должен умереть… Но он так боялся, — Бастиан мог представить, как. Что страшнее — нарушить эдикт или отдать Экклезиархии ребенка, чья болезнь необъяснима и неизлечима? Каждый делает выбор сам. — Там я сразу попал в лазарет. Не успел и дня прожить без кислородной трубки. Я лежал там один и понимал, что моя жизнь закончилась… и тогда он пришел. Бастиан задержал дыхание. Веко Аббе снова дернулось, он обнажил в улыбке окровавленные десны: — Да… хочешь знать имя предателя? Он уже мертв. Сейчас кто-то другой… принимает таких, как я, наставляет их… но тогда это был отец Кастлер. О, ты его знаешь. Вижу, что знаешь. Отец Кастлер пришел в священники из Официо Медика. Он имел соответствующее образование, потому и стал заведовать лазаретом. Бастиан помнил, что — по слухам — Кастлер сильно заболел на третий год обучения Бастиана и умер, внезапно, быстро. Он был стар, даже старше настоятеля Рул Таниса, никто не удивился… что Император забрал его. Если это был Император. — Отец Кастлер открыл мне правду. Указал на единственного бога, способного властвовать над судьбами всего живого… и когда я отказался ото лжи, в которой меня растили, он вернул мне жизнь… чтобы я мог… преумножить силу настоящего… повелителя всего. — Не только тебя, верно? — процедил Бастиан. На окровавленном лице Аббе застыло пугающее выражение счастья: — Он брал самых… безнадежных. Он умел видеть, кто уже смирился с неизбежностью смерти, а кто все еще борется. Только первые могли принять истину. Смерть — венец жизни. То, к чему мы стремимся… вольно или невольно. Умирание — единственное, ради чего мы живем… — Можешь не стараться. Твои слова для меня пустой звук. Приступай к делу. Удивительно было, что голос не сорвался. Все, что говорил Аббе, приводило Бастиана в ужас, но он чувствовал: главное — не дать еретику остановиться. — Знаешь, что самое смешное, исповедник Вален? — осклабился тот. — Все живут по законам страха… перед смертью. Все хотят продлить мучения, лишь бы только не перешагнуть черту. Все, кого мы отравили за эти годы. Бастиан сглотнул. — Можешь проклинать меня, призывать своего бога в свидетели, но это так. Ты думаешь, титанидцы трясутся за свои души зря? Не зря… Терпсихора стала полем, на котором взросли семена Повелителя Чумы… — Как ты это сделал? Аббе поднял брови: — Легче, чем ты можешь представить. Ты думаешь, дохлый бог защищает нас. Это ложь: он не сделал ничего, чтобы спасти хоть кого-нибудь… А такие, как ты, пребывали в неведении, открывая дорогу слугам истинного владыки. Что еще за доказательства тебе нужны? Ты все еще веришь в безграничную власть своего Императора? — Как?! Еретик усмехнулся, и Бастиан обругал себя за то, что не сдержал эмоции. Его била мелкая дрожь, и Аббе должен был чувствовать, как подрагивает острие палаша. — Болезнь, о которой поют кри, родилась здесь. Этот мир принадлежит Отцу Разложения… кри сбежали от него, спрятались за своими сказками от правды… от своего настоящего хозяина. Аббе замолчал, ожидая, что исповедник в гневе ударит его, но на этот раз Бастиан не поддался. Он не сорвется. Пусть Аббе продолжает. — Нужно было только разбудить болезнь — и подчинить великому замыслу… Я научился этому ритуалу у Дигура, прежнего проповедника Приюта Странников, — глаза Аббе загорелись. — Каждый год я освящал грузы, это моя работа, обязанность, возложенная на меня нашими с тобой хозяевами. Я выбирал один контейнер и… отсылал великий дар Повелителя Чумы на Титаниду. В наших накладных все прозрачно: улей назначения, качество продуктов, их цена на рынке. Всегда ясно, что отправится на верхушку Терпсихоры. То, что ты зовешь проклятьем — это самый дорогой подарок родному городу Скарата… изящный способ открыть глаза тем, кто заблуждается… — Чем дольше ты ходишь вокруг да около, тем сильнее искушение убить тебя немедленно. — Ха! Кри тебя ничему не научили? — Аббе изменился снова. Теперь он наслаждался раскрытием тайны и тем, как поражен его слушатель. — Я не знаю, кто решает, кому достанется… благословение Владыки Разложения. Мне не важно, как семьи получают его… Оно настигнет всех, рано или поздно. — Вы травили старших детей, — Бастиан невольно отстранился. Но как? Ни о ком семьи так не заботятся, как о детях. Каждый дом стремится оборвать все концы. Чтобы отследить поставки продуктов, понадобятся усилия всего Театра сразу. Возможно ли… — Ты мыслишь так примитивно, — фыркнул Аббе. — «Травили»! Он направляет болезнь. Он взращивает ее в той, кто носит плод. Благословение Нургла дремлет до поры, пока перед самым рождением не изливается полностью в кровь ребенка, в его кожу, в его нутро. Старшие дочери и сыновья, сокровища благородных семей, те, кому предназначено носить аквилу на груди… от рождения принадлежат повелителю всего сущего. Бастиана затошнило. Хаос всегда был так близко… рядом… в утробе его матери. В кашле Леонарда. «Император Милосердный! Это не может быть правдой, — он отчаянно жалел, что не может коснуться аквилы. — Он лжет!» Список фамилий, который прислала ему Сайара, включал больше половины дворянства Терпсихоры, но они почти не повторялись. Различные ветки семей, да, но никогда — два родственника подряд. Предатели действовали тонко, и тот, кто подбирал новую жертву, должен был обладать невероятной властью. Отравленные дети из множества родов — но о них никто не знает. Дворяне не делятся с соседями тоской по умирающим сыновьям и дочерям. Не обсуждают семейные трагедии… Почему тогда больна Лиз? Мысли Бастиана метались. Конечно, «старший сын», которому предназначено было стать очередной жертвой, оказался совершенно здоровым семинаристом. Младший, со временем выйдя из тени, ничем не проявлял слабости… Подельники Аббе всего лишь попробовали еще раз. Бастиан чувствовал, что плачет, но не мог даже стереть слезу. Аббе улыбался все шире: — Терпсихора изнывает от страха и боли, насыщая истинного бога… Она — жертва ему… подарок… от тех, кто предан. Одни покорно умирают, попадая к нему, другие долго цепляются за жизнь, третьи находят истину… в словах того… кто заменил отца Кастлера. Как ты думаешь теперь, исповедник, я… «облажался»? Раньше он спрашивал себя, как миссионерка могла предать Императора. Поражался, что проповедник возглавил культ, и никто не заметил этого. Но теперь заговор представал перед ним в совершенно ином размахе. — Ты ведь тоже лжешь… ты убьешь меня. Но теперь ты знаешь правду. Ты тоже принадлежишь ему, Бастиан, — прошептал Аббе вкрадчиво. — Не верю, что могущественные Валены избежали его милости… Да, ты выжил и остался в неведении, но все же ты — любимое дитя Нургла… — Нет, мразь, — зло прошипел Бастиан и надавил на рукоять, пронзая еретику сердце. Сталь чиркнула по каменной стене. — Я не старший сын.***
«Теперь я знаю, к чему Ты меня вел, — Бастиан с силой вдавливал аквилу в грудь. Он привык к собственным ладоням, к пальцам, касающимся ключиц, и теперь еще острее хотел почувствовать священный силуэт. — А я сомневался! Прости меня, я всего лишь человек…» Он судорожно вдохнул запах свечей и благовоний. До службы еще было время, и Бастиан мог побыть один. Отец Кинар и не думал мешать ему, оставив исповедника наедине с Богом-Императором. «Каждый шаг я делал благодаря Тебе. Спасибо за то, что провел меня. Помог узнать истину. Я способен выдержать ее. Я… способен все исправить». В храме Крепости Прощенных стоял сладковатый цветочный запах. Бастиан обратил на него внимание в первый же день: это место не вызывало тревогу, как храмы Терпсихоры. Здесь хотелось просто… остаться. Но Бастиан не останется. «Теперь и каждый мой вдох — Твой. Я знаю правду, и я обличу Твоих врагов. Меня ничто не остановит». Ни нунций Хершел, ни мать Федра, ни тысячелетние традиции родины, ни кто угодно, облеченный властью, — пусть он будет хоть самим кардиналом… «Все души до последней будут Твоими. Я верну их к Тебе».***
Нунций Хершел по-прежнему сиял и искрился, как поверхность моря под солнечным светом. Здесь, на Кри, избыточность драгоценностей казалась особенно удручающей. Даже смешной. Хершел не предложил исповеднику сесть. Его кабинет был небольшим и ощутимо обжитым. Бастиан сразу узнал манеру художника, создавшего обе картины, украшавшие комнату. Одна из них — священный образ Императора, похожий на тот, что висел в кабинете нунция в Базилике Примарис. Другая — полотно, слишком большое и богатое для этого простого помещения — изображала избрание Вельтера Нейшера кардиналом. Члены Духовного совета, летописцы и множество священников, соблюдая почтительное расстояние, окружали одинокую фигуру в красном. Нейшер стоял на коленях, почти спиной к зрителю, видна была лишь резкая линия щеки. Посвящение проводил посланник Экклезиарха, а за его спиной в благословении поднимал руки сияющий силуэт, не до конца различимый, но узнаваемый. Нунций Хершел был частым гостем на Кри, иначе здесь не висели бы эти полотна. — Вы убили еретика, — Хершел сложил руки на столе, переплетая пальцы. — Сделал то, что давно следовало сделать. — Вы нарушили протокол. — Я узнал все, что нужно. Бастиан смотрел прямо в черные линзы. Почему нунций Хершел полетел сюда, когда над Кри нависла опасность? Разве он не представляет Духовный совет на Титаниде? Можно ли верить ему? — Тогда, пожалуйста, поделитесь со мной, исповедник. В то же время другого шанса у Бастиана нет. Он не может просто сесть на шаттл и покинуть планету. Официально он не имеет на это права, неофициально… идея угнать корабль была наиболее безумной из всех, что посещала Бастиана, и совершенно неисполнимой. — Великий Враг больше не угрожает Кри, — он нахмурился, все еще сомневаясь. Нунций — не титанидец. Он родом с Вирге Фанума, он — чужак, и культ не наводил порчу на его родителей. Он еще не работал в Терпсихоре, когда появились первые… заболевшие, если верить списку Сайары. Бастиан сжал кулак. Этот жест определенно не остался незамеченным, нунций слегка склонил голову, и прокравшееся в кабинет солнце заблестело на маленьких драгоценных камнях. По «Избранию Вельтера Нейшера» запрыгали солнечные пятна. — И теперь я должен попасть на Титаниду, — жестко продолжил Бастиан. — Как можно быстрее. Нунций, разумеется, остался бесстрастным: — Не лучшая идея, исповедник. Вы немало пережили, и для выздоровления местный воздух подходит как нельзя лучше. А если вы боитесь, что на Кри не сделать хорошую аугметику, Экклезиархия позаботится об этом. — Не водите меня за нос, — раздраженно прошипел Бастиан. Хершел пытается превратить серьезный разговор в фарс? Специально выводит исповедника из себя? — Простите, — короткая улыбка вызвала новые пляшущие отблески. — Исповедник, вы прекрасно знаете, что это невозможно. Но я могу передать все ваши слова понтифику, раз уж я здесь. — Я буду говорить с ней лично, — отрезал Бастиан. Хершел вздохнул, положил ладони на стол и опустил голову: — Ваше посвящение в тайны Кри произошло стремительно, но все же вы должны понимать, насколько они драгоценны и опасны. — Причем здесь это? — По приказу кардинала Нейшера мы храним в строгой секретности всю правду о Кри, абсолютно всю. Неужели вы думаете, что образ этой планеты за пределами крепостей случаен? Святая ферма. Планета, чудесная тем, что даровала жизнь умирающему диоцезу. Вы ведь обратили внимание, что мы не хвалимся этой легендой. Она узкая… местечковая, провинциальная, — Хершел поднял взгляд. — Таких чудес множество. Они помогают укрепить веру, но не привлекают лишнего внимания. — Но Кри — истинное чудо. — Что делает ее невероятно опасной, — кивнул Хершел. — Песни, рассказывающие о том, чего ни одна душа не должна знать. Люди, которые слышат голос Императора просто потому, что становятся старше. Подданные Империума не готовы к этому, и Кри не готова. — Я все это понимаю, — перебил Бастиан. После всего, что он узнал, тратить хотя бы секунды на препирательство с нунцием было мучительным расточительством. — После того как я поговорю с понтификом, можете делать со мной, что хотите, но сейчас… — Исповедник, — повысил голос нунций, — остановитесь. Ваш подвиг нельзя переоценить. Вы показали себя истинным воином Бога-Императора. Понтифик не ошиблась, отправив на Кри именно вас. Но закон строг, и вы подчинитесь ему, несмотря ни на что. Вы не можете вернуться. Никто не может. — Вы — можете, — Бастиан подошел к столу и оперся на него. — А я могу полететь с вами. На прошитом серебряными цепочками лице Хершела промелькнуло выражение досады: — Я — нунций кардинала астра. Я отвечаю перед ним и всем Духовным советом за безопасность Кри и сохранность священной тайны. И я говорю вам, что никто из людей, слышавших Песни, не улетит с Кри. Бастиан поднял бровь. — Предвосхищу ваш вопрос, — Хершел поднялся, слегка отодвигая кресло. — Я работаю на Титаниде только потому, что именно там о Кри говорят больше, чем в любом другом мире диоцеза. Кри не прославляют на Вирге Фануме. На Киппусе. Эта планета спасла Титаниду. Я контролирую все: каждую весть о ней, каждый миф. Все, что говорит проповедник урба и что болтают бандиты в нижнем городе, которым удалось выкрасть немного настоящих продуктов, — теперь солнце било ему в спину. Бастиан ударил по столу кулаком: — Тогда вы плохо работаете, нунций! — Объяснитесь, — голос стал ледяным. Он сжал переносицу пальцами и стиснул зубы. Время откровений? «Останови меня, Император! Прошу, останови, если я делаю ошибку…» Хершел молча смотрел на него. Украшения на его пелерине сияли и переливались, а выражение лица было мрачным. — Терпсихора больна, — заговорил Бастиан. — Она отравлена, и здесь есть лекарство. Я должен отвезти его и объяснить понтифику, что… что угрожает всему городу, возможно, всей планете. И мне все равно, что вы думаете обо мне или о том, что здесь случилось. — Что же это за лекарство? — Это растение называют «табаком кри». Что, в общем-то, не совсем соответствует действительности. Нунций заметно расслабился, уголок губы чуть дернулся вверх. — Исповедник, что бы ни сказал вам Аббе, эта Песнь… метафорична. — Нет, она не метафорична, — огрызнулся Бастиан. — Табак поставляют контрабандой в Терпсихору уже много лет. Метафора никак не могла спасти жизнь моего брата. Хершел некоторое время ничего не отвечал, а потом негромко спросил: — Чем был болен ваш брат? Даже не «что за чушь вы несете?». Бастиан перевел дух. Он и вправду разучился вести переговоры. — Об этом я расскажу понтифику, — если бы глаза нунция не были бы круглыми аугметическими окулярами, он наверняка бы прищурился сейчас. — Разумеется, в вашем присутствии, ваше превосходительство, если вы боитесь, что я буду неосмотрительно обращаться с тайнами, — Бастиан скрипнул зубами. — А затем, если вы оба сочтете меня безумцем, можете хоть сбросить с купола Храма Искупления… Тяжелый вздох. Хершел скрестил руки. Почти ничто в нем не выдавало растерянность, но все же он был растерян. — Я слушаю вас, и у меня ощущение, что вы угрожаете. Но не могу понять, чем. Я просто скажу вам «нет», исповедник… — Я угрожаю вам Хаосом, — Бастиан шагнул вперед, сжимая руку в кулак. — Я угрожаю Великим Врагом, который нашел путь не только сюда. Я угрожаю новой Пагубной Порчей, которая уже губит мой родной мир изнутри. Ладонь Хершела рассекла воздух. — Достаточно риторики, — громко оборвал Бастиана нунций. — Я знаю, что Аббе ваш земляк. Игуменья Федра настаивала на том, что заразу ереси он привез с Титаниды. Отступать было поздно. Вокруг него и нунция словно возник непроницаемый кокон. Бастиан уже не выйдет из него, пока не расскажет все, что сможет. — Я знаю, как это случилось. — Вы же не заставите меня пытать святого героя Кри? — его тон изменился. Стал резче, холоднее. — Я даже вам не верю, ваше превосходительство, — честно ответил Бастиан. — Но вы и понтифик — не титанидцы, все, что я могу, это пойти на риск… Знаете, я вижу, что вы сомневаетесь в том, что рассказала святая мать. Вы должны сомневаться, это ваш долг. Но я стоял так же близко к демону, как сейчас — к вам, и знаете, я не боюсь пыток. Император привел меня сюда, чтобы я раскрыл этот культ, — Бастиан вскинул голову. — И я жив, потому что Он этого хочет. — На грани, — печально вздохнул нунций, качая головой. Сравнение его с демоном Нургла, пожалуй, было лишней риторической фигурой. Бастиан был готов услышать любой ответ, — на грани между искренней верой и безумной гордыней. Да простит вас Бог-Император, если вы заблуждаетесь… и знайте, я не отпущу вас ни на шаг.***
Он нашел Аталанту во дворе. Издали он заметил рядом с ней Хвоста Лисицы. Казалось, он не видел этого кри вечность; за эту вечность изменился он сам, Аталанта, весь мир — но Хвост Лисицы казался прежним. Он радостно улыбался, рассказывая о чем-то, Аталанта слушала его, склонив голову набок, и кивала. Император уберег Хвоста Лисицы от столкновения с Великим Врагом. Юноша не увидел зло своими глазами, и Бастиан был рад этому. Да, он был первым кри, кто перешагнул через страх перед технологиями, но были еще такие — и они служили Хаосу. Исповедник Кот-ли, возможно, поторопился, пустив мальчика в крепость. С другой стороны, Имперская миссия трактовала Песнь о Священном Дыме как историю о том, почему кри готовы убить за лазган, а стоило бы: как кри сопротивлялись Великому Врагу испокон веков. Теперь все будет иначе. И так едва проницаемую границу между Крылом и крепостями придется ужесточить. Обмен необходим кри как подтверждение мирных связей, но пусть его полностью контролируют Сестры Диалогус. А если миссионеры будут отчитываться перед конклавом проповедников всех крепостей, это почти исключит возможность еретического заговора. Об этом еще придется поговорить с исповедником Кот-ли, но Бастиан не сомневался, что сможет убедить его. Хвосту Лисицы придется остаться по ту сторону занавеса. А пока он был безмятежен. Наверняка его племя праздновало победу своих воинов над древним злом, и, зная кри, они способны просто спокойно зажить дальше… Когда Бастиан подошел, Хвост Лисицы радостно приветствовал его, подняв ладони к плечам. Бастиан не увидел в его ярко-лиловых глазах опасливого подобострастия, которое читал у большинства людей в крепости. Хвост Лисицы был ему искренне рад, а увечья как будто не имели никакого значения. Бастиан кивнул ему и обратился к Аталанте: — Пора. — Я бы посмотрел на звезды вблизи, — Хвост Лисицы запрокинул голову. Бастиан вспомнил серые лица кри, попавших под разлагающее влияние Хаоса. В мире звезд искушений больше, больше шансов оступиться. Здесь святой народ охраняет сам Император… каким бы чуждым, иным этот народ ни казался верным жителям Империума. И пусть так будет впредь. — У каждого свое место, — Бастиан уже отворачивался, чтобы уйти. — Кри живут здесь, йаны — у звезд. Если бы Старик хотел иной судьбы для вашего народа, все было бы иначе, верно? — Слышащий Сэ-турсу так не говорил, — задумчиво откликнулся Хвост Лисицы. «Аббе тоже», — подумал Бастиан. При жизни еретик был известен ярым сторонником приобщения кри к Имперскому Кредо. — Пусть солнце осветит тебе путь, Слышащий Ала-старх. Бастиан обратил внимание, что Хвост не назвал его Валеном, но не стал задерживаться. Ему хотелось прекратить этот разговор как можно быстрее. Аталанта брела рядом. — Я говорил тебе не сближаться с кри, — он сказал это с легким укором. — После всего-то? — она криво усмехнулась. — Чем он меня удивит? — О, — Бастиан вспомнил, сколько непростых бесед Хвосту Лисицы пришлось перевести на родной язык и с него, — ты не представляешь. Аталанта так скривилась, что было неясно, сердится она или нет. — Вообще-то он просил передать, что про вас теперь сложат Песнь. — Про нас? — переспросил он. — Про вас, — язвительно выделила она. — Они даже дали вам имя. «Потерявший Крыло». Как я понимаю, это какая-то отсылка к их мифам. Они любят героических личностей, а вы подходите. «В истории может быть только один герой», — промелькнула мысль. Бастиан невольно улыбнулся. — О, вижу, вы довольны, монсеньор. — Аталанта, — вздохнул он. Стоит ли объяснять ей, что он вовсе не… Он встретился с ней взглядом. Аталанта поджимала губы, но прятала не злость, а улыбку. — Ты хотя бы сказала ему на всякий случай, что не вернешься? Округлившиеся глаза выдали ее удивление с головой. — Что? Почему? — Я собираюсь побороться за тебя с нунцием Хершелом, — он вздохнул. — Попробую отстоять твое возвращение на Титаниду. Шансов, конечно, немного, но я бываю очень убедителен, как показывает опыт, — не случайно же ему изливают душу все — от святой матери до предателя-еретика. — Мы и так создали сложный прецедент, может быть, удастся под шумок смухлевать, — он услышал в своих словах манеру Гермеса выражаться и невольно покачал головой. — Тайны этой планеты, в конце концов, прошли мимо тебя. — Как же. Я умею ловить змей, — Аталанта опустила голову, — и прятать их в рукаве. Она чуть отстала, и Бастиану пришлось обернуться. — И кому вы… меня сбросите? — Я думаю, мы с проповедником урба договоримся, — прежние размолвки с Бару казались теперь пустыми и незначительными. Бастиан нахмурился. — Я не избавляюсь от тебя, Аталанта. Ты не должна была стать частью всего этого, и будет справедливо вернуть тебе твою жизнь. Она переступила с ноги на ногу и уставилась в сторону. — Когда от тебя отказываются, значит, ну… ты отстойный послушник, — наконец, выдала она. Еще одно наследие Гермеса, если только она не подцепила такие эпитеты от наставников в семинарии. — Я бы лучше… осталась с вами. Оказывается, девочка еще может поставить его в тупик. Бастиан молчал, глядя на нее. Расчесанные следы укусов на коже, грубый шрам поперек лица, срезанная часть ноздри. Сходство с Гермесом теперь проявлялось не только в словах и поведении. — Я, конечно, не так хороша, как Марел… но я даже могу повозиться с бумажками… — Если будешь мыть руки, — тихо вставил Бастиан. — …хотя Татьяна, конечно, лучше справится… так вы разрешаете? — перебила она себя. «Татьяне улететь не позволят», — подумал он. О том, чтобы сестра покинула монастырь даже на время, и речи не шло. В том, что Хершел вовсе не лишил его свиты, и так было достаточно снисхождения. Без помощи «святой герой Кри» пока не мог даже одеться. Но вряд ли это было истинной причиной того, что нунций согласился взять Кассандру и Аталанту на корабль, ожидавший его над планетой. Они не знали ни Песен, ни традиций кри, зато были свидетельницами чуда, и нунцию наверняка хотелось побеседовать с ними не меньше, чем с Бастианом. На самом деле, могла быть и другая причина, почему Аталанта не вернется. Если никто не должен знать о чудесном спасении планеты, возможно, свидетели просто исчезнут из истории. Бастиан, впрочем, не хотел нагнетать. Надежда всегда лучше, чем ее отсутствие. Кажется, размышления затянулись. Аталанта совсем раскраснелась. — А что случилось с твоим мнением обо мне? — прищурился он. — Я больше не «гребаный Вален, которому очень нужно стать героем»? Она сердито посмотрела на него исподлобья и проворчала с до боли знакомой интонацией: — Ну уж нет, я знаю, чем это закончится. Тысячью «Литаний смирения». Я… я должна сказать «пожалуйста, монсеньор»? — Нет, — Бастиан коснулся пальцами аквилы. — Ты можешь остаться, если обещаешь больше не приносить мне в постель змей.