However long it takes

Изящные ладони ее смиренно сложены и глаза покорно опущены, только вот уголки губ выдают чертовку: нет-нет, да чуть приподнимутся, словно она едва сдерживает смех, готовый сорваться с нежных губ. Она должна сейчас читать молитву и смиренно думать о спасении души своей, но вместо этого на ее губах расцветает ядовитый цветок. Клаус наблюдает за ней — который месяц, с тех пор как маленькое королевство стало их очередным убежищем, — не сводит тяжелого взгляда с маленькой, невинной принцессы, которая оказывается великолепным стратегом, прячущей свой острый ум за беспечным смехом и смущенным румянцем. Но ее улыбки могут обмануть любого, с раздражением думает Клаус, следя за тем, как мягко она улыбается святому отцу, и даже он допустил ошибку, не восприняв эту малышку всерьез. Вербена в его любимом чае заставила его взглянуть на ситуацию по-другому, а у нее лишь вызвала искреннее веселье. — Я думала, вы окажетесь разумнее, лорд Майклсон, — пропела она, когда попала в его руки ночью, в одном из замковых коридоров, и глаза ее сверкали так ярко и так смело, что он опешил и ослабил хватку на хрупких плечах. — Я слишком легко догадалась о том, кто вы такой. Его волчья улыбка заставила ее чуть поежиться, и Клаус притянул ее к себе ближе, проводя по тонкой шее носом и вдыхая сладкий аромат ее духов. Пульс, чуть ускорившийся, ласкал его слух, и на мгновение он всерьез задумался о том, чтобы пронзить эту алебастровую кожу клыками и вкусить ее крови, только вот даже он не был в силах за столь короткий срок внушить целому королевству, что их принцессы никогда не существовало. — Ты ничего не знаешь, sweetheart, — насмешливо протянул он, наслаждаясь тем, как от обиды вспыхнули ее щеки. — Но мне приятно знать, что моя персона вызвала у ее высочества такой… интерес. Его насмешки она, конечно же, не забыла, но и Клаус нашел себе новую забаву и развлекался, бесконечно бросая ей вызов. Вторая его ошибка заключалась в том, что он позволил ей пробраться под кожу. Где-то между их бесконечными пикировками, спорами и ссорами, она умудрилась очаровать его, заманить в ловушку из своих сияющих глаз и нежных улыбок. Ему приходится напоминать себе о том, что значат чувства для вампиров, но собственническая и эгоистичная сторона его, как всегда, берет вверх, шепча о том, что правила устанавливает по праву первородства лишь он сам. Кэролайн украдкой ловит его взгляд и чуть улыбается, поводя плечами, отчего белокурые волосы рассыпаются по плечам и блестят подобно старому золоту. Он даже не против сейчас устроить здесь маленькое кровавое представление, чтобы заполучить возможность запустить руки в ее волосы и притянуть ее к себе в поцелуе. Но служба заканчивается, и первородный, снисходительно отвешивающий кивок святым, приближается к своей принцессе, награждающей его благодарным взглядом — этот фарс надоел и ей тоже. Пара его слов, и их оставляют в одиночестве, и Клаус отстраненно думает, что это место до невероятного иронично и символично одновременно подходит для того, что он задумал. — Спасибо, что избавил от них, — Кэролайн начинает разговор первой. — У меня уже начинала болеть голова, — морщится она, но Клаус видит, что в глубине ее глаз таится ярость, и ухмыляется. Он притягивает ее к себе, приподнимает упрямое лицо за подбородок и молча задает вопрос, ответ на который она выпаливает зло: — Я не могу получить того, что я хочу. И не хочу просить тебя, читается в ее взгляде, на что Клаус лишь качает головой. Несмотря на весь ее ум и жажду власти, она еще остается сущим ребенком. — И чего ты хочешь, sweetheart? — Его руки сжимают тонкую талию до боли, но она не морщится от стальных объятий, хоть и смеривает его пылающим взглядом. — Короны? — практически издевательски тянет он, и она вспыхивает, полная гнева и ярости. — Не смей надо мной смеяться! — Даже не думал, — уверяет ее первородный, толкая ее вперед к церковному престолу и усаживая на него, не обращая внимания на ее сдавленных выдох и грохот священных книг. — Ты хочешь престол, Кэролайн? — настойчиво повторяет он свой вопрос, пока его пальцы справляются со шнуровкой корсета, и она, ошеломленная и растерянная, даже не противится его поцелуям-укусам, покрывающим ее плечи и шею. — Да, — твердо отвечает она, пока ее руки скользят по его плечам, словно она не может понять, хочет ли остановить его или поощрить, и сдавленно всхлипывает, когда он до боли кусает ее плечо и обнажает ее грудь. Растерянность ей идет почти так же, как и страсть, думает Клаус и приникает к ее губам в очередном поцелуе, который испепеляет все зачатки ее мыслей. — Все, что тебе нужно, — это попросить, love. — Его ладони скользят вверх по стройным ногам, и ее почти бьет озноб, а в голосе нет ни капли насмешки, только обещание, которое он может ей дать. Обещание, способное дать ей больше, чем просто корону, если она окажется способной принять его дар. Васильковые глаза застилает дымка страсти, и Клаус коротко усмехается, погружая пальцы в ее горячую влагу. Ее стоны разносятся под сводчатыми потолками, и Клаус не может не подразнить ее:
 — Что бы они все подумали, Кэролайн, — шепчет он подобно змию, — если бы увидели свою маленькую, невинную принцессу такой. — Ее полуобнаженное тело извивается от каждого умелого прикосновения, а от его слов она лишь сильнее сжимается вокруг его пальцев, и он гортанно смеется, прижимаясь губами к ее шее. — Такой порочной и жадной… до всего. Но если мысль об этом тебя возбуждает, sweetheart, мы вполне могли бы это устроить. — Его большой палец скользит по клитору, и всего этого оказывается достаточно для того, чтобы Кэролайн под ним выгнулась дугой, не в силах подавить стон. — Есть царство, — продолжает Клаус, касаясь губами ее ушка, — намного больше и разнообразнее этого. Там, где срок господства не ограничен такими смертными мерами времени, Кэролайн… 

Ему пришлось потрудиться, чтобы найти лазуриты такие же яркие, как ее глаза, но венец на ее голове смотрится бесподобно.