However long it takes

Кэролайн чувствовала тяжелый взгляд, прикованный к ее спине, и ей потребовалась вся ее выдержка, чтобы не обернуться. Она знала, что ее ждет: жесткий, жестокий даже взгляд иссиня-зеленых глаз, в которых таилось волчье зверство, и усмешка, искривляющая красивое лицо. — Иногда я думаю, что ты и правда немного сумасшедшая. — Раздался шелковый шелест юбок, и Катерина очутилась с ней рядом, беря ее холодные от снега руки в свои. — У тебя ладони уже раскраснелись от холода, — недовольно покачала она головой. — Наш лорд совсем не следит за своей ведьмой? — Прекрати. — Кэролайн выдернула свои руки из ее хватки и потерла ладони друг об друга, пытаясь согреть пальцы. — Я не его ведьма. — Его взгляд говорит мне совершенно иное, — хмыкнула Катерина, бесстрашно бросая взгляд в сторону лорда Майклсона, вот уже который месяц коршуном наблюдавшем за хрупкой светловолосой ведьмой, которую он собственноручно выдернул из петли. — И на твоем месте лучше бы греть его постель, чем греться от огня костра Церкви. — Прекрати, — устало повторила Кэролайн, которую невероятно выматывали подобные разговоры. — Я уже отблагодарила его тем, что удача всегда будет на его стороне. Он правда спас ее от казни тогда, когда она уже закрыла глаза, окончательно смирившись со своей судьбой. Спасения не было, ее взор, который мог заглянуть так далеко вперед, видел лишь кромешную тьму… и впервые подвел ее, потому что, когда звенящий клинок обрубил веревку, а сильные руки подхватили ее, линии жизни и смерти оборвались, сплетая совершенно бессвязный узор, а она сама столкнулась с разъяренным лордом-бастардом, как его называли. Кэролайн, несмотря на весь свой дар, опасалась его и всячески избегала, несмотря на то, что он поселил ее в своем доме, а его проницательный и собственнический взгляд стал ее извечным спутником. Собирала ли она травы в лесу, готовила ли мази для его солдат и людей, шептала ли заклинания, заставляя ветер и дожди повиноваться собственной воле — но его присутствие она ощущала каждый миг, словно он подобно плющу пророс в ней и не оставил места для других мыслей, кроме как о нем. И он же был единственным, чью судьбу она никогда не могла прочесть, словно его воля, вытесанная из той же стали, что и его верный клинок, могла изменить волю богов и бросить вызов самой магии. Непокорный и дикий нрав, таившийся в глазах цвета морской зелени, был тому подтверждением. Кэролайн не боялась его, сердцем чувствуя, что он никогда не причинит ей физической боли. Но взгляд его, полный темных желаний, заставляющий ее испытывать то, что прежде ей было неведомо, заставлял ее держаться от него подальше. И он не настаивал — пока, — улыбаясь ей чуть насмешливо и называя маленькой ведьмой. Может, это должно было и задеть ее, но вызывало лишь улыбку и странное чувства тепла, разливающегося в груди. Клаус спас ее жизнь, взамен она принесла ему удачу, когда провела лютую февральскую ночь на кромлехе, что в дне езды от крепости лорда, где под сенью холодных звезд и между священных камней в ночь Пира Огней принесла подношение девам-богиням. Вспоминать про то, как ее, словно нашкодившего котенка, Клаус завернул в свой меховой плащ и привез обратно в крепость, Кэролайн не любила. Равно как и то, как задремала на его груди, замерзнув до той степени, что даже его гнев ее не страшил. Ее лорд верил в других богов — если верил вообще, — но Кэролайн была намерена сохранить ему жизнь, во чтобы то ни стало, пусть он и не верил в чародейство, что скрывалось на кончиках ее пальцев. Впереди была война, кровопролитная и страшная, и единственное, что она знала, только то, что темпераментный нрав Клауса приведет его в самую гущу событий. И пусть он не верил ей или в ее силы, для того, чтобы помочь ему, Кэролайн была готова преклонить голову перед самой Нимуэ, умоляя ее о мече короля былого и грядущего, или даже пойти на сделку с лесными духами. Кэролайн улыбнулась, грустно и обреченно, наблюдая за тем, как постепенно на наливающемся ежевичным соком полотне неба появляются звезды. Она собственной судьбы никогда не боялась, зная, чем чреват ее дар, считающийся среди людей проклятьем. Дочь ведьмы и лукавого духа-фейре, она была обречена на полужизнь-полуявь, чужая в обоих из миров, не принадлежащая ни одному из них. И смертный мужчина, пусть даже такой могущественный, как ее лорд, не мог быть с такой, как она: эти союзы никогда добром не заканчивались, она тому была живым примером. Сумасшествие и тоска, смерть и хаос — легенды о сумасшедших королях, влюбившихся, а затем потерявших своих жен-ведьм или фей, никогда не были просто легендами. И как бы ей ни было больно отказывать самой себе в том, что ей так отчаянно хотелось сердцем, состоящем наполовину из холодной и нечеловеческой крови и плоти, Кэролайн хотела ему лишь добра — так, как понимала это сама. Когда той ночью она пришла к нему в спальню, ошеломленный ее покорностью и уступчивостью, Клаус ничего не заподозрил, сжимая золотоволосую ведьму в стальных тисках своих объятий. В ее поцелуях он не почувствовал горечи аниса, в ее объятиях позволил себе забыться, не прислушиваясь к ее тихой песне, доверчиво склонил голову на ее грудь и не различил в ее улыбке прощания. Она ушла вместе с ночным ветром, что оставил настежь распахнутым окно в его спальне. Ушла, забрав с собой драгоценные воспоминания и оставив ему разве что мечущееся сердце и яростную тоску. Говорят, лорд до самой своей смерти — в одной из ожесточенных сечь, в которые он бросался беспощадно, надеясь кровью залить пожар в груди, — хранил верность, сам не зная кому.