Под гнетом беззаботных дней

Мы выбегаем во двор и мчимся седлать лошадей. Макалаурэ заметно повеселел. Он все время трогает свое ожерелье, точно боится, что оно исчезнет или что подарок и вовсе приснился ему. На спине у брата приторочена арфа — куда бы ни пригласили Макалаурэ, все ждут, что он порадует их музыкой. — Будет чудесно! Я чувствую, — возбужденно повторяет он. — Так значит, это ты подаришь Атару первую дочь? — поддразниваю я. Он бросает на меня суровый взгляд. — Будь я рыжеволосым красавцем семи футов росту и с серыми глазами, в которых играет свет Телпериона, так бы и сделал. Но все же надеюсь, что однажды и я женюсь и подарю Атару дочь. Хотя наверняка меня опередит даже малыш Тьелкормо. А сегодня я буду счастлив, если встречу милую деву и смогу провести вечер, ухаживая за ней. Пусть даже она больше не захочет встретиться со мной. Для меня подобное счастье не в новинку. Мне не раз доводилось встречаться и ухаживать за девами, иногда довольно долго. А вот Макалаурэ еще ни разу даже не целовался. — Это ты сейчас говоришь, что хватит одного вечера. А завтра проснешься и скажешь, что хочешь еще, а там, глядишь, и помолвка. Мигом женишься и заведешь четырех сыновей. Прямо как Атар. И ста лет не исполнится. — Думаю, что начну пока с одного вечера, — со смехом отзывается Макалаурэ. — Мне всего-то тридцать девять. Атар, конечно, отличился, когда женился в сорок два года и зачал тебя в сорок четыре, но я, в отличие от него, совершенно никуда не тороплюсь. Наконец, мы выводим лошадей из конюшни. Я держу под уздцы холеного серого жеребца, подарок Атара на мой сороковой день зачатия, а Макалаурэ — коренастую игреневую кобылку. Вскакиваем в седла. Мой серый храпит и гарцует, а игреневая Макалаурэ не упускает момента пощипать травки, пока брат не дергает ее за узду. — Да перестань ты, обжора, — ворчит он и, повернувшись ко мне, с нетерпеливым блеском в глазах говорит: — Давай поскачем во весь дух, ладно? *** И мы скачем во весь дух, но, доехав до леса, замедляем шаг. Тропа здесь старая и заросшая и временами неразличима в траве. К счастью, дорога нам хорошо знакома. В этих местах частенько бывают ночные пирушки. Глубоко в лесу прячется широкая поляна с мягкой травой и пестрыми цветами. Звуки оттуда не доносятся до соседних усадеб. Здесь мы встречаемся, как повелось у юных эльфов после того, как народ наш пришел в Валинор. Иногда я гадаю, бывали ли здесь Атар и Амил в юности. Если поразмыслить, вряд ли бы им понравились такие сборища: глупые танцы с их сложными правилами, кто с кем может танцевать и в какой момент партнеры меняются, пустые разговоры о политике и семейных отношениях, застенчивые поцелуи на краю поляны под прикрытием кустарника. Нет, родители гуляли бы по лесу вдвоем, а потом устроились бы где-нибудь под кронами деревьев или на берегу реки. Говорили бы, как всегда, о кузнечном или ювелирном деле, обсуждали книги и обменивались знаками любви, которые считаются неподобающим для эльфов их возраста, особенно если один из них верховный принц. А если уж от танца никак не увернуться, то правила бы не стали им помехой — пусть остальные выписывают сложные пируэты и меняют пары, родители все равно будут танцевать только вдвоем. Не раз я замечал, с каким сожалением смотрят тирионские леди на отца, и видел, как кривятся его губы, когда он ловит эти взгляды. Ясно было, что даже в танце кроме Амил ему никто не нужен. У валуна мы сворачиваем с тропы. Для всех прочих глаз это просто здоровенный серый камень, заросший мхом, но для юных валинорских эльфов он уже давно стал символом ожидания и будущего, сокрытого во тьме. «Встречу ли я сегодня свою суженую? — гадаем мы. — Будет ли нынче вечером на поляне та, что приглянулась мне? Станцует ли со мной?» Последним вопросом задаюсь и я, когда наши кони направляются в подлесок. Очень скоро до нас доносятся отзвуки музыки, вьющейся среди листвы. А вот серебристый смех, девичий голос, как колокольчики под утренним ветром. Мы в нетерпении подгоняем коней, скорей к поляне. Она окружена самыми старыми в лесу деревьями, образующими почти правильный круг, словно Йаванна создала это место специально, чтобы юные эльфы могли здесь встречаться, пить и танцевать. Ветви лесных великанов изгибаются, словно арки, высоко над землей, сплетают зеленый шатер, и лучи Телпериона падают сквозь него крест-накрест. Среди нижних ветвей кто-то давным-давно развесил кованые светильники; я поместил в них отцовские камни, которые сияют ярче, чем огонь свечей, в которых теперь нет нужды. В центре поляны кто-то уже соорудил костер, и старшие, опытные юноши — многие из них дети приближенных к королю лордов — уже начали жарить мясо и похваляться своими охотничьими успехами. Юноша с лютней и темноволосая девушка с арфой заиграли бодрую мелодию, хотя танцевать пошли немногие, и еще один юноша легонько постукивает в барабан. Мы с Макалаурэ привязываем своих коней рядом с другими, и я делаю вид, что пытаюсь отвязать бутыли с вином, которые дал нам отец, а сам тайком высматриваю кружащиеся юбки Аннавендэ. Вот она! Сердце мое начинает биться сильнее, пальцы окончательно запутываются в узле, и я едва не роняю вино на землю. Аннавендэ стоит на другом краю поляны и беседует с Ворондилом, который мне обычно нравится, но только не сейчас. Как легко он завладел ее вниманием! Правда, я утешаюсь тем, что он явно утомил Аннавендэ — когда ей скучно, она всегда накручивает волосы на палец. — Нашел ее? — шепчет мне в ухо Макалаурэ, и я подпрыгиваю от неожиданности, а он смеется, понимая, что угадал. — Тише ты, — приглушенно отзываюсь я. — Я иногда просто диву даюсь, Майтимо, — закатив глаза, заявляет он. — Думаешь, она отвергнет? Это тебя-то? Я сую ему в руки три бутылки с вином. — Держи и перестань нудеть. И что-то я не вижу, чтобы ты сам ударился в романтические подвиги. — Ударюсь, как только всем надоест слушать, как я мучаю арфу. — Тогда останешься навсегда холостым, — поддразниваю я. — Повезло тебе, Нельо, что никому не интересно слушать, как ты излагаешь классификацию отцовских сплавов, наследственные признаки у роз и подробности прочих твоих скучных увлечений, — хмуро парирует он. Мы идем к костру, нагруженные бутылями вина, подталкивая друг друга локтями. При нашем приближении тесный круг юношей быстро размыкается, чтобы впустить нас с Макалаурэ. Хотя мы редко встречаемся с этими эльфами, они достаточно сообразительны, чтобы понимать выгоду дружбы с сыновьями верховного принца. — Мы принесли вино! — нараспев объявляет Макалаурэ. — Да здравствуют Феанариони! — откликается кто-то, и круг замыкается вокруг нас. Макалаурэ удается легко выскользнуть обратно благодаря арфе, которая висит у него за спиной, и он присоединяется к троице музыкантов. Брат садится рядом с темноволосой девушкой, и она, отложив в сторону арфу, берет в руки флейту. Улыбнувшись друг другу, они начинают играть — одаренный музыкант всегда поймет другого без слов. Веселая мелодия будоражит. Парочки берутся за руки и пускаются в пляс. Я пытаюсь придумать, как бы повежливее ускользнуть и разыскать Аннавендэ или на худой конец потанцевать с кем-нибудь еще, но сыновья лордов уже плотно взяли меня в оборот и втянули в высокопарную беседу об охоте. — Третьего дня я подстрелил оленя. У него было тридцать отростков на рогах. А то и больше, — заявляет Лонанго из Дома Железа. — Сколько-сколько? — переспрашивает кто-то. — Не меньше тридцати, я точно не считал, — хвастается Лонанго. — Хотя казалось бы, — слышу я собственный голос, ленивый и скучный, в то время как у собеседников моих каждое слово звенит, точно камушек, брошенный в фонтан, — загнав такую роскошную добычу, ты мог бы поднапрячься и сосчитать. Смех пробегает по кругу, как язычки пламени, но Лонанго не смеется, лишь хмурится. Меня охватывают торжество и стыд одновременно. Это замечание было совершенно в духе моего отца. Атар начинает язвить, когда его вызывают ко двору. Я наследник, поэтому бываю с ним на советах в Тирионе и вижу кислые взгляды, которыми придворные провожают отца. Он терпеть не может их интриги, то, как они украдкой пытаются подкрасться к нему поближе, залезть в душу, сплошные улыбки и загребущие руки. «Лорды собираются кругом, — сказал однажды Атар, — как стервятники». Я пробираюсь в центр, к костру, чтобы налить себе вина, и больше не возвращаюсь в круг, хотя понимаю, что раз я больше не хищник — значит, добыча. — Майтимо, — произносит Харальо из Дома Каменоломни, — мы слышали, что этим летом юный Финдекано будет сопровождать твою семью в Форменос. И что ты будешь его главным наставником. — Вы все верно услышали, — отвечаю я, но ничего не добавляю, попивая вино и наблюдая, как собравшиеся обмениваются недоуменными взглядами. — Я не знал, что в кузнице ты равен принцу Феанаро. — Это не так, но с ним я изучаю языки, историю и естествознание, а теперь буду наставлять в этом юного Финдекано. С моим отцом он будет изучать мастерство, а с Макалаурэ — музыку. Собравшиеся вздергивают брови и обмениваются напряженными улыбками. Наблюдать за сыновьями лордов — все равно что изучать новый язык, в котором нет слов. Я с трудом сдерживаю смех, представив, что было бы, если отец бы взял на себя труд изучить выражения их лиц так же, как он исследовал язык Валар, и на следующем совете привел бы лордов в изумление, отвечая им на их же языке — языке безмолвных подергиваний лицом. Я проглатываю смех и отвешиваю благопристойный поклон. — Как ни приятно ваше общество, господа мои, я откланяюсь, ибо, должен признаться, сегодня меня сюда привело желание насладиться обществом прекрасных дев. — А, так значит, Майтимо собирается жениться и произвести на свет наследника, — сладко произносит Лонанго, и я чувствую, что здесь пахнет какой-то хитроумной местью. — Мои устремления так далеко не простираются, — рассмеявшись, отвечаю я. — Я лишь желаю, чтобы сегодня поцелуй с пожеланием доброй ночи достался мне от кого-то более прекрасного, нежели мой брат. — Я выскальзываю из круга под общий смех и киваю им. — Прощайте, друзья мои, и пусть вас тоже найдет удача. За пределами их круга легче дышится, и музыка льется в мою душу не в пример свободнее, чем раньше. Музыканты играют все веселее и веселее, увлекая собравшихся в танцевальный круг. Поляна полнится разноцветными одеждами и шуршащими платьями. Смех возносится к самым небесам и запутывается в ветвях деревьев. Какая-то дева ловит меня за руку и кружит в танце. — Майтимо! — восклицает она. Помнится, я ухаживал за ней, но наши пути разошлись, когда я уехал в Форменос три года назад, и отношения так и не возобновились. Но сейчас она прижимается ко мне слишком уж пылко, положив руку на поясницу, и я рад, когда она передает меня своей краснеющей подруге, путающейся в ногах и от смущения едва касающейся моих плеч руками. Музыка затихает, Макалаурэ что-то кричит, и, судя по трепету, с которым девушки выстраиваются на краю поляны, выбор теперь за кавалерами. Я поворачиваюсь в поисках Аннавендэ и нахожу ее все на том же месте. Она тоже поворачивается в мою сторону, но ее приглашает Ворондил, и я отвожу глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом. Тогда я протягиваю руку застенчивой девице. Она изумленно оглядывается, точно не верит, что приглашение относится к ней — вдруг я обратился к другой, а она осрамится, выразив согласие. — Ты уверен? — наконец, выговаривает она. — Я пригласил бы тебя как должно, но не знаю твоего имени, — объясняю я. Она подходит ко мне. Музыка льется теперь неторопливо, приглашая к медленному танцу, я привлекаю девушку поближе — и чувствую, как деревенеют ее мышцы, словно она готовится защищаться. — Меня зовут Нимерионэ, — помедлив, произносит она. — А меня Майтимо, — отвечаю я. — Да, я знаю, — быстро отзывается она, и щеки ее чуть краснеют. — Тебя все знают. Интересно, что бы это значило? Знает ли она меня как старшего сына Феанаро, принца нашего народа, или как высокого рыжего красавца, вокруг которого все время вьются девушки? Хотелось бы верить, что все-таки первое, потому что я никогда не желал себе такой репутации (хотя знаю, что Тирионе полно завистливых и злых языков). Мои родители встречались только друг с другом и немедленно страстно, безумно влюбились; дед Финвэ привез бабушку в дальние края, намереваясь первым вступить в брак пред лицом Валар; даже дяди женились в юности, найдя свою вторую половинку с завидной легкостью. Только меня, кажется, любовь до сих пор избегала. Песня подходит к концу, а я не перемолвился с Нимерионэ ни словом — хотя ей, кажется, это и не нужно. Наши руки легко лежат на талии друг у друга, и девушка с любопытством разглядывает что-то у меня на груди. Ее заинтересовал белый камень, подарок отца, догадываюсь я, но в эту минуту песня заканчивается, и мои руки соскальзывают с ее талии. — Спасибо, — быстро произносит она и тут же исчезает. — Пожалуйста, — шепчу я ей вслед, глядя, как она ныряет в толпу подружек, которые тут же принимаются подталкивать ее и посылать в мою сторону короткие хитрые улыбки. Я улыбаюсь и поднимаю руку в знак приветствия. В ответ раздаются смущенные смешки, и, взметнув волосами, кружок смыкается вокруг Нимерионэ. Макалаурэ заводит веселую плясовую, из тех, где то и дело меняются пары, и я перехожу от девицы к девице, понемногу находя прелесть в этом резвом мелькании ног. Макалаурэ объявляет, что трижды выбор за дамами, играет песню за песней, и всякий раз меня приглашают, и прежняя задумчивость рассеивается, как дым, в ритме этой ночи. Иногда рядом мелькает Аннавендэ, кружась в объятиях то одного, то другого юноши, но танец такой быстрый, что она поворачивается спиной прежде, чем я успеваю встретиться с ней взглядом. Временами она стоит рядом с Ворондилом, потягивая вино и кивая в ответ на его оживленные речи. Не знаю, о чем они разговаривают, но Ворондил постоянно размахивает руками и серьезен как никогда. Мне хочется, чтобы Аннавендэ больше улыбалась, но, поразмыслив, я радуюсь, что на ее лице улыбки нет. Я не хочу, чтобы она улыбалась Ворондилу. Толпа редеет, и иногда, улучив минуту между танцами, я всматриваюсь в лес, и мне грезится, словно кустарник шуршит и качается под музыку. Макалаурэ снова объявляет смену пар, еще быстрее, чем раньше. Я, не успев опомниться, перехожу из одних объятий в другие. Голова идет кругом. Запутавшись, я даже умудряюсь несколько тактов протанцевать с Ворондилом и нахожу, что он весьма легок на ногу. Я выворачиваюсь из его хватки и шагаю к следующему партнеру, кем бы он ни был, слышу вздох, сильные руки обхватывают меня вокруг пояса, и мы, отстранившись, удивленно смотрим друг на друга. — Майтимо! — восклицает она. — Аннавендэ! Макалаурэ останавливает музыку посреди ноты. Сбитые с толку музыканты успевают отыграть несколько тактов и потом тоже останавливаются. — Выбирают кавалеры! — объявляет Макалаурэ, лукаво улыбнувшись мне, но я старательно не замечаю его намеков. — Не откажешься… — начинаю я. — Да, — перебивает она. И мы обнимаемся так тесно, чтобы спрятать румянец, вспыхнувший у нас на щеках. *** Мы танцуем много часов подряд. Танцуем то медленно, то быстро. Когда Макалаурэ объявляет смену пар, мы повинуемся, но всегда находим дорогу в объятия друг друга к началу следующей песни. Ворондил маячит неподалеку, пытаясь привлечь внимание Аннавендэ, вежливо и безмолвно прося меня отступить, но мы не обращаем внимания на приличия и на него, и он, в конце концов, попадает в объятия к той самой застенчивой деве, с которой я танцевал ранее этим вечером. Вижу, как он опять что-то вещает, а девушка завороженно смотрит на него снизу вверх. Аннавенде прислоняется ко мне и говорит: — Похоже, он читает ей лекцию о правильном методе многослойной ковки железа, — и я смеюсь. Музыканты делают перерыв, чтобы выпить и перекусить, и мы с Аннавендэ, тоже внезапно проголодавшись, садимся на траву у края поляны, у скатерти, уставленной хлебом, мясом и сыром, и пьем из одного кубка. Я утащил одну из тех бутылей вина, которые мы привезли из дома, — хорошее вино, постарше моего отца, — так что мне не приходится вставать, чтобы снова наполнить кубок. Вся неловкость, что еще оставалась между нами, исчезла с помощью вина и танцев. Мы охвачены игривым настроением, и наши случайные прикосновения полны небывалой близости. Аннавендэ все подкладывает и подкладывает мне кусочки хлеба. — Зачем ты это делаешь? — поддразниваю я, взяв хлеб из ее пальцев зубами. — Мне сорок семь лет! Я и сам способен донести кусок до рта! — Но ты посмотри на себя! — она проводит рукой по моим ребрам. — Стиральная доска, да и только! Ты слишком тощий, чтобы быть здоровым! — На самом деле я здоров, — уверяю я ее. — Я пошел в отца. Он тоже худой. — Это потому, что он не останавливается даже чтобы перевести дух и часто забывает сделать перерыв на полуденную трапезу, — говорит Аннавендэ, и я поражен, услышав такие личные подробности не от члена семьи. — Взгляни на Макалаурэ, — продолжает она, и я вслед за ней смотрю туда, где стоит мой младший брат, увлеченно жуя кусок мяса и смеясь с темноволосой флейтисткой. Я-то думал, что он плюхнется на траву рядом с нами, но он, кажется, поглощен своими делами, хотя если он не вспомнит о манерах, успех ему не светит. — Он достает тебе только до плеча, но, могу поспорить, весит столько же. — Это потому что Макалаурэ пошел в мать, — возражаю я, и Аннавендэ запихивает мне в рот очередной кусочек хлеба, чтобы заставить меня замолчать. — Не говори плохо о матери! Это ее тело дало тебе жизнь! C куском во рту я возражаю: — Но отец зачал меня, а он был тогда такой же тощий, как и сейчас. Мы краснеем: фигура Аннавендэ с ее округлостями и худая моя словно в зеркале отражают фигуры моих родителей и мгновенно заостряют внимание на их несравненной плодовитости. Мы погружаемся в молчание; Аннавендэ прихлебывает из кубка, а я ищу Макалаурэ. Он исчез, а с ним и хорошенькая флейтистка. Юноша с лютней начал играть нежную мелодию, но арфа Макалаурэ так и лежит под деревом. Я перевожу глаза на Аннавендэ — она выбирает сыр. Я вдруг испытываю отчаянное желание поговорить. — Тебе нравится работать с отцом? — спрашиваю я, и она резко вскидывает взгляд. — Конечно! Это честь — работать с ним. Никогда прежде я не встречала того, кто достиг бы такой ясности речи. С ним все кажется таким простым, даже если я знаю, что это не так. Даже когда меня постигает неудача и я понимаю, как все непросто! С ним я верю, что нет ничего невозможного. — Знакомые слова, — бормочу я в ответ, продолжая искать взглядом Макалаурэ. На поляне его не видно. — Майтимо, как тебе не совестно задавать мне вопросы и не слушать ответов! — укоряет Аннавендэ, коснувшись моего плеча. — Не могу найти Макалаурэ, — признаюсь я. — Он в лесу, обнимается со своей прекрасной флейтисткой, — говорит она, я удивленно оборачиваюсь, и Аннавендэ смеется. — Я знала, что это привлечет твое внимание! — Напрасно он так разгорячился, — ворчу я. — Он ведь даже не целовался ни разу. — Ничего, он столько выпил, что неумение не будет помехой. Я ложусь на землю и смотрю на нее снизу вверх. Неловко улыбнувшись, она предлагает мне еще кусочек хлеба, на этот раз позволив пальцам скользнуть по моим губам. Ловлю себя на том, что снова разглядываю черты ее лица по отдельности: глаза слишком темные и невыразительные, волосы слишком жесткие; подбородок слишком широкий, а нос слишком острый. Но стоит заглянуть чуть глубже, забыв о несовершенных чертах, и окинуть взглядом весь ее облик — и меня охватывает влечение столь сильное, что сердце начинает колотиться, как молот. Я лежу на краю моря, и вода накрывает мои ступни, голени, бедра, живот, грудь и, наконец, покрывает мое лицо и тащит меня вглубь, и она теплая — не так, как если тонешь — и я понимаю, что влюбился. *** Телперион тускнеет, возвещая наступление утра, и мы беспечно болтаем, совсем по-дружески, но я не могу отвести глаз от лица Аннавендэ. Она смело встречает мой взгляд. Поляна почти пуста; костер потух. Арфа Макалаурэ так и лежит под деревом, а лютнист встает и собирается уходить. — Я должен отыскать брата, — бормочу я и поднимаюсь. Аннавендэ остается лежать, закинув за голову руку, прижавшись щекой к своему плечу. Что-то пробормотав, она поворачивается на спину, темные волосы распускаются по траве, словно веер. Я заговариваю с лютнистом, и он указывает на кусты на другом конце поляны. Я хорошо знаю такие места вдоль поляны, где тебя не видно, но нет необходимости брести так далеко, что можешь потеряться. Я пробираюсь сквозь ветви и обнаруживаю младшего братца там, где и ожидал. Он лежит прямо на траве, на боку, подле юной флейтистки. Руки у них переплетены, Макалаурэ касается юной эльдэ так осторожно, словно она сделана из фарфора, и сосредоточенно целует ее, закрыв глаза. Я быстро шмыгаю за дерево, пока они не успели меня заметить. — Макалаурэ! — шепотом зову я и слышу, как он вскакивает на ноги и что-то шепчет флейтистке, а потом неверной походкой идет к дереву. Глаза у него ошалелые, но он старательно напускает на себя невинный вид. — Что? — спрашивает он. — Уже поздно. Нам надо скоро идти. Он бросает полный сожаления взгляд через плечо на юную флейтистку, сидящую у дерева в траве. — Можно мне на секундочку, попрощаться? — Конечно. И убедись, что она благополучно доберется домой. — Обязательно, Нельо. Я возвращаюсь на поляну, к Аннавендэ. Она уже поднялась и вытирает нашу пустую бутыль и кубок. — Я пришла сюда с Ворондилом, — говорит она, — но, кажется, я ему наскучила, и он оставил меня. Чуть приподняв брови, она улыбается. — Ну и что. Обратно ты не пойдешь пешком. Поедешь на лошади Макалаурэ, а он со мной. — Майтимо, в этом нет необходимости. Я сильная и вполне смогу… — Я знаю. Но уже поздно, и не следует ходить поодиночке, когда Телперион угасает. Из леса появляется Макалаурэ рука об руку с флейтисткой. Она целомудренно целует его в губы и уходит туда, где ждут ее братья. Волосы у девушки по-нолдорски темные, но теперь я замечаю на них серебряный отблеск, а при виде ее братьев догадываюсь, что это Вингариэ, полу-телери, из Дома Альбатроса в Альквалондэ. Ее отец — двоюродный брат моей тети Эарвен. Меня согревает радость за младшего брата, которому так повезло. Макалаурэ подходит к нам, ноги у него заплетаются, похоже, что сегодня он немного перебрал. Он широко улыбается, опьяненный любовью и вином. Когда я подсаживаю его на лошадь, он едва не сваливается с другой стороны, хорошо, что я успеваю удержать его за ногу. Я помогаю Аннавендэ взобраться на его игреневую лошадь, а сам сажусь позади брата. Наш народ прославляет Час Смешения и радуется жаркому сиянию Лаурэлин. Но я родился в пору расцвета Телпериона, и, наверное, поэтому больше всего люблю его лучи, которые покрывают землю серебром, лишая ночь страха и не затмевая звезд. Как прекрасно небо в эти часы! Черный купол пронзают крошечные островки света, и он подернут туманной серебристой дымкой. Мой дед пробудился под этими звездами; он шел под ними рука в руке с моей бабушкой Мириэль, ища света Валинора. Именно в часы Телпериона, сказал он, явился ему дар Валинора: ночь, которая не была на самом деле черной, которую даже штормовые облака не могли скрыть. Ночь, в которой его сыновья — а потом и внуки — могли ходить без страха, как мы сейчас. Макалаурэ прислонился ко мне и дремлет, а мы с Аннавендэ погружены в тихую беседу. Когда мы выезжаем на открытое поле, то пускаем коней в галоп, и ветер относит наши слова, поэтому едем молча. Но когда мы проезжаем мимо усадеб и рощ, шагом или легкой рысью, я смотрю на Аннавендэ, как она с жаром рассказывает о своей работе и планах на лето, а глаза ее сияют, и вдруг понимаю, что пролежал рядом с ней почти всю ночь и так ни разу и не поцеловал. Когда мы въезжаем в ворота, дом темен, окутан сном. Макалаурэ проснулся, действие вина начинает слабеть, и он помогает нам с Аннавендэ расседлать и вытереть лошадей, прежде чем выпустить их на пастбище. — Я скоро приду, — говорю я Макалаурэ, и он без вопросов уходит в дом. Я провожаю Аннавендэ к домикам учеников, что стоят неподалеку. Пока мы идем, она держит руку так, что кончики ее пальцев прижимаются к кончикам моих, неожиданно застенчиво, и я позволяю своим пальцам скользнуть между ее и сплести наши руки. Мы подходим к домику, она прислоняется спиной к косяку и вкладывает вторую руку мне в ладонь. Расстояние между нами — всего один вздох. — Я могла бы держать тебя за руки целую вечность, — шепчет она с улыбкой. — Спасибо за сегодняшний вечер, Майтимо. — Не благодари, — я говорю почти беззвучно, одним дыханием; если бы кто-то стоял в нескольких футах от нас, он не расслышал бы моих слов. Не знаю, слышно ли ей, как колотится мое сердце; мне-то кажется, что оно заглушает мой собственный голос. Рука Аннавендэ скользит мне на спину, и она притягивает меня к себе, так что расстояние между нами исчезает. Она поворачивает ко мне лицо, такое близкое сейчас, ее глаза, широко открытые и полные ожидания, блестят в неярком свете. Я позволяю своим губам коснуться ее губ, этот поцелуй легче, чем пролетевшая мимо бабочка. Аннавендэ шепчет мое имя: — Майтимо, — и я дрожу, покрываю ее губы нежными поцелуями от уголка до уголка, и, когда она не ждет, я провожу языком по ее нижней губе, глаза ее закрываются, и она тихо стонет… Телперион становится совсем бледным, и наконец Аннавендэ сначала прижимается губами к моей шее, а потом быстро целует в губы на прощание. — Доброй ночи, Майтимо, — шепчет она. Расстояние между нами снова увеличивается, и каким же мучительно-огромным оно кажется теперь. — Доброй ночи, Аннавендэ, — тихо отвечаю я и закрываю за ней дверь. *** Я иду обратно к дому, и тут силы внезапно оставляют меня. Я поднимаюсь по лестнице, расшнуровывая тунику, и, волоча ноги, вхожу в спальню. Макалаурэ лежит на моей кровати, уже переодетый для сна, завернувшись в мое одеяло. — Макалаурэ, — говорю я, — уже поздно. Почти утро. Ты чего здесь делаешь? — Хотел поговорить с тобой, Нельо. Я вздыхаю и стягиваю тунику. Ее шелк скользит по моему лицу, и сквозь собственный запах я ощущаю легкий запах Аннавендэ. Я осторожно вешаю тунику в шкаф и хватаю первые попавшиеся штаны для сна и ковыляю в ванную. Там плещу водой в лицо и на грудь. Кожа горит, словно во мне полыхает огонь. Девушки и раньше волновали меня, но такого чувства я до сих пор не испытывал — и оно пугает меня. Я слышу быстрые, крадущиеся шаги Макалаурэ, и всем телом налегаю на дверь ванной, захлопывая ее прямо перед его носом. — Ай, Нельо! — восклицает он. — Ты что творишь? — Готовлюсь ко сну. — А к чему такая таинственность? Видимо, он прижался щекой к двери, потому что я чувствую, как его голос резонирует сквозь дерево. — Макалаурэ, а тебе не приходило в голову, что я иногда имею право побыть один, без того, чтобы кто-то из вас сидел рядом, таращился и болтал? В моем голосе раздражение, словно брат случайно задел саднящую рану. Следует долгая пауза, прежде чем Макалаурэ наконец произносит «О», и я снова слышу его шаги и скрип кровати. Я ныряю лицом в воду и стою так, пока легкие не начинают гореть от недостатка воздуха, и поспешно выпрямляюсь. Мои плечи и грудь все в мурашках; я вслушиваюсь в себя — сердце наконец-то бьется размеренно, неторопливо, как обычно. Глубоко вдыхаю и выдыхаю. Теперь я снова спокоен, огонь этой ночи потушен. Дрожа, я переодеваюсь и выхожу из ванной. Макалаурэ лежит на кровати, под одеялом, на стороне, которую он называет своей. Однажды я имел наглость занять ее, и, когда он начал нудеть, пришлось вежливо напомнить, что вообще-то изначально обе стороны мои. Я забираюсь на свою сторону, ожидая какого-нибудь насмешливого замечания, но он произносит только: — Я ненадолго! Честно! И даже отбрасывает ногами одеяло прочь, чтобы доказать серьезность своих слов. — Ты это сейчас так говоришь, — откликаюсь я, — а через пять минут засопишь, и у меня не хватит духу тебя разбудить и выгнать. — Я могу, да, — признается Макалаурэ. Он словно теряется в моей большой кровати и выглядит совсем ребенком в своих светло-синих тунике и штанах, оттеняющих бледность кожи, без одеяла, с руками, беззащитно лежащими по бокам. — И что же ты будешь делать, когда я женюсь и тебе придется спать одному каждую ночь? — полушутливо-полусерьезно замечаю я. — А кто говорит, что придется? Мы можем смастерить просто огромную кровать, и ты будешь лежать посередине, между мной и твоей женой. — Я очень надеюсь, что ты это несерьезно. — Так что, ты видел ее сегодня вечером? — Меня неизменно поражает, как Макалаурэ меняет тему разговора на ходу, как лошадь — направление в галопе. — Разве она не прекрасна? — Он задумчиво улыбается, переворачивается на спину и вздыхает. — И хочешь верь, хочешь нет, она хочет видеть меня снова! Я сказал ей, что мы собираемся в Форменос на лето, но я буду передавать ей письма всякий раз, когда Атар будет посылать гонца в Тирион. Я думаю, что нашел девушку, на которой женюсь. Я помню это чувство, когда ухаживаешь за первой девушкой в твоей жизни. Правда, сама память о тех событиях уже потускнела, размылась, словно я смотрю на них с большого расстояния. Теперь, когда я закрываю глаза, я вижу лицо Аннавендэ… — Она прекрасна, — тихо отвечаю я и поворачиваюсь к Макалаурэ, чтобы укрепить надежду в его сердце, надежду, которая совсем было оставила меня самого — но ресницы Макалаурэ уже подрагивают, сомкнувшись, и его дыхание глубоко и покойно. Он заснул. Я накрываю его одеялом и, как и предсказывал, не нахожу в себе сил разбудить его и отправить в собственную спальню. Я смотрю, как он спит, на легкую улыбку на его губах — может быть, ему снится его милая, — и хочу навсегда удержать этот момент: день, когда мой младший брат впервые поцеловал девушку, день, когда ко мне пришла, наконец, любовь…