Вчера закончилась весна...

Людвиг шипел и ругался всё то время, что ему делали перевязку медики, нисколько не обращавшие внимания на страдания солдата. Прошлый бинт весь пропитался кровью и выглядел так отвратительно, что желудок Байльшмидта-младшего предупреждающе забурлил, как бы намекая на то, что если он не перестанет на это смотреть, его вдобавок ко всему ещё и вырвет. Но уж лучше так, чем валяться днями напролёт с простреленным боком. По ночам, которые в начале июня выдались непривычно прохладными, в животе неприятно стреляло. Лежишь, бывало, под одеялом и вроде бы холодно, а потом вдруг в жар бросит. В такой жар, что поневоле начнешь желать скорого наступления зимы. И буквально через несколько минут снова холодно так, что уж лучше бы ты умер, чем переживал это раз за разом. Так он и валялся в лазарете, с вялым интересом наблюдая, как в тыл доставляют новых раненых. Можно радоваться хотя бы за них — если бы всё было зимой… Впрочем, разве летом легче? Можно подумать, что в тепло и раны меньше болят? Чушь. Людвигу было всё равно. Он помнил, от кого ему досталась эта пуля, и не испытывал к нему совершенно никакой ненависти. Иван… Он сделал всё именно так, как нужно. И у них получилось. Осталось только найти возможность встретиться. Появится ли такая? Байльшмидт-младший почти точно знал — да. Они ведь друг другу почти что пообещали, а он обещания всегда выполнял. Людвиг не мог понять одного — каким будет их будущее? И это был его самый большой кошмар. Гилберту повезло больше — у него были в основном только поверхностные ранения, обыкновенные царапины, однако их было довольно много и даже такие, по мнению многих, пустяки могли легко привести к летальному исходу без посторонней помощи. Оба офицера быстро шли на поправку и были готовы вновь идти в бой. Людвиг шёл, потому что горел желанием увидеть возлюбленного, а Гилберт… Гилберта вообще с легкостью можно было назвать неоднозначной личностью. Никто не знал и даже не представлял, что может быть у него на уме. Сегодня он говорит то, а завтра другое. Лишь в одном был уверен Байльшмидт-младший — брат служит Рейху и по принципам своим не может стать предателем. И всё же, нельзя было исключать и печальных вариантов развития событий. На старшего брата нужно было ровняться, нужно было стараться походить на него во всем, чего Людвиг делать не собирался. С первого взгляда Гилберт производил впечатление безответственной и напрочь лишённой совести личности. Однако он — один из немногих немецких солдат на этой войне, для которых настоящая честь — не пустой звук. Но что-то всё же произошло. Что-то хорошее, потому что, придя в сознание, брат буквально светился. Людвиг редко видел его таким. — Мы должны взять реванш, — говорил Гилберт, лёжа на койке. — Русским удалось нас отбросить только потому, что в последний момент к ним подошли резервные полки. Мы тоже так можем. Просто Фюрер хочет испробовать другую тактику. — Откуда тебе знать, что там за тактика? — поморщился Людвиг и убрал руку от свежего толстого слоя бинта, на котором снова выступило алое пятно. — Из меня тут кишки чуть не вываливаются, а ты думаешь о какой-то тактике. Лучше бы меня усыпили как собаку, чем терпеть всё это. — Прекрати ворчать, — посоветовал ему старший брат. — Мы в безопасности, в тепле, нас кормят и поят. Даже командир сюда не заходил, чтобы нас увидеть. Тут просто отличные условия. — Гилберт, мне пуля полживота распорола, — прорычал Байльшмидт-младший. — Я чувствую себя так, словно у меня всё тело превратилось в студенистый пудинг. И не жалуйся мне, что тебе хуже. — Людвиг, я раньше не замечал, что ты любишь ныть, — хихикнул Гилберт. — Но настоящий солдат Рейха должен преодолевать любую боль, какой бы сильной она ни была. Нам внушали это с самого начала службы, ты забыл? — Тогда ты должен понимать, что меня мучает куда более худшая боль, чем физическая. С этими словами Людвиг вздохнул и закрыл глаза. Гилберт немного понаблюдал за тем, как мерно поднимается в такт дыханию грудь брата, а затем поудобнее устроился на своей кровати, изучая тёмный потолок. За окном стоял глубокий вечер, большинство раненых уже укладывались спать, и Людвиг, видимо, решил последовать их примеру, перевернувшись на другой бок и в скором времени засопев. Гилберт вновь посмотрел на него и привычная улыбка медленно сошла с его губ. Он откинулся назад и стал наблюдать за тем, как черные тени медленно ползут по белым от лунного света стенам и потолку. Они медленно перемещались туда-сюда, напоминая каких-то молчаливых чудовищ. Но Байльшмидт-старший знал, что это всего лишь острые ветки пытаются так его напугать. На враждебной земле всё старается устрашить тебя и показать, что твои попытки сделать себя их хозяином — ничтожны и вообще бесполезны. Возможно, так и есть. Идешь, бывало, по лесу, а тебе вот такая вот веточка своим острым концом глаз выбьет или поцарапает. Или споткнёшься и угодишь в крапиву, а то и куда похуже. Всякое бывает. А Наташе эта природа наверняка мила, и девушку оберегает. Да и всех, кто родился на этой красивой, но недружелюбной к чужакам-захватчикам земле. Гилберт улыбнулся, вспоминая девушку. Они слабо понимали друг друга в их редких встречах, да и об некоторые русские фразы можно было язык сломать. Немец не сомневался, что девушка думает о немецком точно так же. С другой стороны, уже одно желание вновь её увидеть и вновь с ней заговорить пробуждали рвение выучить хоть что-нибудь на русском. На Наташу приятно было смотреть. Приятно было наблюдать, как легкий ветерок перебирает невидимыми пальцами её золотистые волосы. Она настолько хрупкая, с тонкой талией и необычными чертами лица. Может быть, немного курносая, но улыбка компенсировала этот недостаток. Глаза большие, умные и, казалось, постоянно меняющие свой цвет — то они похожи на небо, то на грозовые тучи, то на два блеклых сапфира. А иногда это бесконечная звездная синева, обрамленная длинными ресницами. У Наташи высокие и тонкие скулы, алые губы и изогнутые брови, часто нахмуренные, когда она сосредоточена на чем-нибудь, и приподнятые вместе с уголками рта, когда она улыбается. Вот бы встретить её… Какой она стала за месяц? Может быть, она и сейчас воюет где-то? А может быть, тоже думает о нём? Гилберт вспомнил про шоколад. Эти нехитрые припасы присылали из дома родные. Вместе с письмами приходило печенье, конфеты и прочая снедь, на которую набрасывались все вместе, потому что делился каждый. Вываливали на один стол — подходи и бери, только не забывай и своё оставлять. А Гилберт подарил шоколад Наташе. Она, небось, только на войне узнала, что это такое. Чего стоила одна лишь её радостная улыбка, когда он протянул ей там, на станции, конфету. Нет, Наташа не варвар. Она — та девушка, с которой ему, простому немецкому офицеру, хотелось бы прожить всю свою жизнь. или столько, сколько ещё осталось на этой войне. Байльшмидт-старший посмотрел на спящего брата. О чем же этот «шкаф» может волноваться? Что мучает его сильнее, чем рана? Гилберт прикрыл веки. Если Наташу он больше никогда не увидит, лучше ему умереть сразу же в первой схватке с русскими войсками. Лежа в окопе и истекая кровью, ему, наверное, снова привидится девушка-ангел с золотыми волосами и с нежной улыбкой, перевязывающая ему руку совсем как тогда, месяц назад. Тепло её тела, на секунду прижавшегося к его груди, и прикосновение её горячих мягких губ к щеке до сих пор хранятся у него в сердце и уже никогда оттуда не уйдут, никуда не денутся. *** Утром за быстрым завтраком, Наташа вдруг толкнула Ивана в бок, да так, что едва не отправила свою миску с кашей под стол. Это, впрочем, она почти сделала через секунду, потянувшись за хлебом к слишком далеко стоящей тарелке. Кашу удалось спасти, но оглушительный веселый хохот всё-таки не укрылся от полковника Белова, шагавшего прямо по направлению к старшине, спокойно принимавшему пищу и беседовавшему с сослуживцами. Заметив его издали, Наташа снова принялась толкать брата. Тот тем временем упрямо убеждал Петьку и Рюмина в том, что бросаться кашей друг в друга — огромное расточительство и что каша вообще, как бы, съедобный продукт, мол, не хотите сами жрать — отдайте остальным. Веселая парочка, тем временем, продолжала спокойно развлекаться и заляпываться кашей, не обращая абсолютно никакого внимания на упрёки Брагинского. Даже Пётр, крепко подружившийся с лейтенантом, не считал кашу чем-то ценным. — Вот будете на колуне потом сидеть — поймете, — буркнул старшина и, наконец, повернулся к сестре. — Ну чего ты толкаешься? — Сейчас снова начнёт, — Наташа кивнула на приближающегося Белова. — Готовь аргументы. — Надоели вы мне, беспризорники, — вздохнул солдат и подвинулся, давая место полковнику. А тот, видимо, решил идти прямо на пролом без предварительных рассусоливаний. — Ну прими ты звание, Брагинский, — Белов подергал его за рукав. — Ведь столько почета, уважения, грех отказываться-то… — Вячеслав Андреевич, ну он же не хочет, — засмеялась Наташа. — Найдите кого-нибудь другого. — Да кого я найду? — взорвался полковник. — Брат твой — самая подходящая кандидатура. И по заслугам и по характеру что надо, только упёртый как баран. Сестру мне твою, что ли, лейтенантом ставить? — Не надо, — девушка боязненно отодвинулась от Белова. — Я лучше так, высовываться не буду… — Давай, Брагинский, соглашайся, — снова затянул тот старую песню. — Заместителем моим станешь вторым, помогать будешь. Ты же у нас сообразительный, у-ух, голова у тебя варит. А то ишь ты, старшина какой-то. Да тебе за твою храбрость смело можно ещё одно повышение… — Товарищ полковник, — Иван заскрипел зубами. — Я не хочу и не могу брать на себя такую ответственность. Я вам не Рюмин, чтобы и там, и тут успевать. Лейтенант, услышав свою фамилию, повернулся к Белову, открыл было рот чтобы высказаться, и в тот же миг в него влетел аккуратный комок каши, пущенный Петькой. Рюмину только и оставалось что сглотнуть и погрозить мальчишке кулаком. Впрочем, секунду спустя они уже хохотали вместе. — А ну тихо! — прикрикнул на них Белов. — Что за бездельников я тут рощу… Всем собраться в путь! Готовность — десять минут. И если через эти десять минут снаружи не будут стоять готовые бойцы, я с каждого третьего шкуру спущу! Быстро! Смех тут же стих. Раздался звук отодвигаемых мисок и уже через несколько мгновений столы опустели. Остались только Иван и Наташа. — В общем, Брагинский, — начал полковник, — если ты сейчас не хочешь — захочешь потом. Я давить не стану, но если на твоём, так сказать, законном месте будет к тому времени кто-то другой, ты уж не серчай. Я тебе предлагал, если что. А сейчас идите за оружием и вещами. Уже вскоре солдаты стояли на улице, выпрямившись. Все были готовы к началу операции «Охота на крыс». Иван и Наташа стояли в первом ряду, терпеливо ожидая того, что скажет Белов. Все уже начинали подозревать, что проблемы будут заключаться не только в поисках предателя и рации. Делать всю эту работу, предназначенную для СМЕРШа, предстояло на занятой врагом территории. Это означало, что в каждом городке, в каждом селе придётся скрываться от полицаев и всяких шавок-комендантов. А ещё был огромнейший риск провалить важную миссию. Никто не знал, ограничены ли сроки поиска предателя или нет. Ясно было одно — если в скором времени он начнёт слать радиограммы с ценными сведениями немцам, это будет крупный провал. Поэтому надлежало задержать его как можно скорее. Белов, однако, предполагал, что продавшаяся немцам сволочь захочет лично вручить то, что ему нужно было украсть, и получить за это награду. Вот только какую? За что такое можно предать Родину и все прежние идеалы? А вдруг вместе с документами предатель взял и что-то ещё, о чем полковник благоразумно промолчал? Ох непрост, непрост Белов, как на первый взгляд кажется. Всё он что-то придумывает, что-то анализирует и не делится этим даже с близкими союзниками и подчинёнными. Боится появления новых диверсантов? — Итак, — начал полковник, прохаживаясь перед строем. — Недавно я вновь говорил с генералом. В нашей операции появляются новые детали. Кроме нашего возмездия мы несем с собой и ещё одну папку с секретными сведениями, которые необходимо донести до границы. Куда именно — не скажу, я вам не очень-то доверяю всем с недавнего времени. Рюмин, а к тебе что, особо обращаться нужно, чтобы ты форму в порядке держал?! Лейтенант едва ли не подпрыгнул от неожиданности и спешно застегнул все пуговицы. При этом никто не мог не заметить его красноречивые взгляды в сторону Наташи, стоявшей рядом с Иваном. Бойцы дружно захихикали, но стоило им поймать грозный взор Рюмина, как смех поутих. — Разведка докладывает, что на границе Беларуси дежурит немецкий отряд. Численность неизвестна, однако предполагают, что их довольно много. Чтобы не нарваться на столкновение, нам необходимо задержать предателя прежде чем он доберется туда. И говорю сразу — вероятность этого равна менее чем пятидесяти процентам. — Как же так? Почему? — раздались голоса. — О-о-отставить вой! — Белов притопнул ногой. — Значит так… — Бедный товарищ полковник, — прошептала Наташка Ивану на ухо. — Он аж покраснел, смотри. — Лучше не будем показывать, что мы знаем об этом, — хихикнул солдат и чмокнул сестру в макушку. Белов что-то бубнил, а они его благополучно не слушали. — Может, сжалимся над ним? — тихонько предложил Петька, закрывая рукавом рот и маскируя смех. Мальчик стоял позади них и, к несчастью, приходилось чуть ли не всем корпусом оборачиваться назад, чтобы ему ответить. Черные волосы по-прежнему торчали из-под пилотки, а в карих глазах искрилось веселье. — Ну я не могу, — захлебнулась хохотом Наташа. — Вань, он так в своих рассуждениях утонул, что наматывает уже четвертый круг перед нами. Сделай что-нибудь. — Товарищ полковник, — Иван не выдержал и ухмыльнулся, — может быть, двинем уже? Несколько секунд Белов смотрел на него так, словно только увидел появившегося тут из воздуха Сталина, вооружённого балалайкой и катающегося на велосипеде с одним колесом. Затем полковник похлопал глазами, помотал головой и, судя по всему здраво всё рассудив, согласно кивнул. — Спасибо, выручил, — хихикнул Рюмин над ухом у Ивана и хлопнул его по плечу. — Хоть на солнце не будем стоять, как в прошлый раз. — Напра-а-а-во! Марш! Наташа вновь тихонько засмеялась, когда строй тронулся. Они пошли, оставляя за своей спиной относительно безопасную столицу и целый месяц отдыха за спиной. За этот месяц Белов перестал хромать и ожог, так, на первый взгляд, сильно обезобразивший половину его лица, словно бы стал чуть-чуть меньше. Из-за него, правда, казалось, что один глаз у полковника был более растянут, чем второй, но все эти раны и шрамы только придавали его виду больше воинственности. Да и усы он отрастил как у майского жука, белые и пушистые. Забавно, конечно, а вот с характером попробуй пошути — мигом тебя на место поставит, да ещё таким тоном, что будешь трястись всё оставшееся время. Зато Наташку с Петром он никогда в обиду не давал. Знал, что идёт война и что они уже более чем самостоятельны, даже мальчишка, но всё равно переживал за них как родной отец. Помнил ещё своих детишек и видел их в этой парочке, потому и стремился так защитить. Потому и рвался под пули, чтобы прикрыть их собой. Ведь по-иному в эти лихие года, когда пахнуло бедой, жить было нельзя. Наташа, в отличие от других бойцов, привыкших к отдыху после тяжелых сражений, была рада тому, что наконец можно будет размяться. Работа в лазарете была, конечно, нелегкой, прибывали эвакуированные тяжело раненые солдаты, но девушка вдруг поняла, насколько она соскучилась по изнурительным для многих маршам, по тяжести оружия на плече и по улыбкам сослуживцев, что считали её своим чуть ли не сокровищем. В какой-то степени так и было — каждый из них хоть раз побывал на операционном столе, и каждого из них она держала за руку, когда было больно. Наташа видела много взглядов, обращенных к ней и полных надежды. Она успела получить много небольших букетиков из полевых цветов и выслушать достаточно неловких признаний, но знала, что в сердце у неё уже совсем другой человек. *** — Что вы в целом можете о нём сказать? — спросил Гальдер, вновь складывая пальцы в «замок». — Я знаю, что вы с полковником достаточно долгое время не виделись. Вспомнили ли вы его за этот месяц? Какова ваша характеристика, фройляйн Майер? Грета несколько секунд сидела на стуле напротив молча, перебирая мысли, а затем, поднявшись, принялась прохаживаться по кабинету. — Он — воин, — сказала она после нескольких мгновений тишины. — Но он не слишком заботится о мнении окружающих и он не изнежен. Это солдат, прошедший не только самые тяжелые сражения, однако и выигравший собственную внутреннюю войну. Решителен, храбр, любит играть в свою игру и он жесток к врагам Рейха. Многие говорят о нём, как о талантливом полководце с прекрасными лидерскими качествами. — Я слышал, он жесток и к своим солдатам, — нахмурился генерал. — На него неоднократно поступали жалобы из различных полков. — Солдатам необходима строгость, на то они и солдаты, — небрежно махнула рукой девушка. — Понимаю, но я отношусь к садизму в отношении наших солдат отрицательно. Полковник должен вспомнить, что когда-то и он был «зелёным» ефрейтором и он знает, как это бывает. Многие наши бойцы после поражения под Москвой растеряли былое мужество. Некоторые глупцы, особо верившие в планы Фюрера, застрелились. Нам такие потери не нужны. — Я могла бы поговорить с ним об этом, — вздохнула Грета. — Вильгельм прекрасно показал себя в начале войны… — Фройляйн Майер, я не верю этим навешанным на него блестяшкам, — нахмурился Гальдер. — Зато я верю честным и ответственным людям, которые расписали и разложили мне всю его биографию по полочкам. И там хватает… грязных пятен. — И вы хотите усилить наблюдение за ним? — приподняла брови Грета. — Вы подозреваете полковника в связях с партизанами? — Мои подозрения вполне обоснованы. Доверенное лицо наблюдало весьма интересную картину на фоне опустевших улиц Калуги около нескольких месяцев тому назад. Немецкий офицер и русская девушка-солдатка. Казалось бы, всем ясно, что он должен сделать. Но нет. Он поговорил с ней и благополучно отпустил врага. И даже посмел повернуться к ней спиной, зная о том, что в руках она держит заряженное оружие. А знаете, что настроило меня на такие мысли ещё сильнее? То, что девчонка в него не выстрелила. Гальдер с усмешкой откинулся на спинку стула, наблюдая за тем, как медленно меняется лицо Греты. — Это действительно так? — хмыкнула она. — Видимо, у вас работают очень хорошие люди, господин генерал. Тем не менее, я проведу своё собственное расследование и тогда мы сделаем общий вывод. Согласны? — Как вам будет угодно, — генерал поднялся. — Всего доброго, фройляйн. Домой Грета возвращалась озадаченной. Хотя как можно землю врага назвать домом? Её настоящий, родной дом находился в Берлине. И только сейчас она стала осознавать, как соскучилась по его сонным теплым улочкам. И тем не менее, работа и жажда крупного разоблачения, хоть лживого, хоть нет, подстегивали девушку с новой силой. Вообще она почти не держала на Вильгельма зла из-за той истории с браком, однако желала припомнить ему всё. Грета называла себя не злопамятной, а справедливой. И по счастью у неё имелся человек, которому она могла доверить любую подобную работу. С его помощью она собиралась либо окончательно подтвердить опасения, что Вильгельм имеет союз с русскими, или же опровергнуть их. По счастью, в её пустой квартире никого не было. Лангсдорф наверняка опять засел у себя. Грета не могла сказать, что справляется в одиночку. Полковник оказался крепким орешком, да таким, что сразу расколоть его не получалось. Требовалась дополнительная помощь. Девушка стремительно подошла к телефону, стоявшему на столе, и набрала номер, который использовала очень редко и без особого желания. Ответили почти сразу, как будто ждали. Из трубки раздался мягкий приятный мужской голос: — Я вас слушаю, Грета. Удивлён таким внезапным звонком. — Майор Шварц, — в горле девушки вдруг пересохло, — мне понадобится ваша помощь.