Вчера закончилась весна...

На город медленно пускалась ночь. Иван покинул Управу лишь под самый вечер, ничего не узнав, но хотя бы увидевшись с возлюбленным. Почему он пошёл назад без новостей? Да потому что и сам Людвиг ничего о творящихся тут делах не знал. Он предполагал, что его командир может что-то знать, однако пытаться это выведать было равносильно самоубийству. Единственное, что немного утешило, это то, что офицер помог Ивану незаметно выйти за окраину, обойдя всех полицаев. Они ни на кого не наткнулись и избежали неприятностей. У самого леса пришлось долго прощаться. Иван не хотел отпускать Людвига и в то же время понимал, что заставлять его дезертировать — бесполезно. Людвиг не палач, это верно. Он — солдат. Он верен своей стране точно так же, как Брагинский верен своей. И это — единственное, что по-настоящему отдаляет их друг от друга. Они стояли друг напротив друга. Слова прощания вновь и вновь шептали губы, глаза вновь и вновь хотели было устремиться в темноту чащи, но не получалось. То один, то другой непременно не давали просто развернуться и уйти. — Уходи первым, — не выдержал Иван. — Nein, — покачал головой Людвиг. — Когда мы… увидимся, ты знаешь? — Скоро. Может быть скоро. Ты знаешь, у меня очень важное задание, которое я должен выполнить, вернее наш отряд. Идёт война. Мы обязаны быть терпеливыми. — Я… понимаю. Но… Когда-нибудь мы осознаем, что долго так продолжаться не будет. Брагинский удивлённо уставился на него. — О чём ты говоришь? Конечно мы должны ещё увидеться. — Иван, война поведет нас по разным путям. И прежде чем это случится, мы должны сделать всё, чтобы… помнить, когда весь этот ужас закончится. В тот миг старшине хотелось метнуться к нему, обхватить руками насколько позволяло телосложение немца. Сделать что угодно, лишь бы тот больше никогда не говорил подобного. Впрочем, разве он не прав? Они любят друг друга, однако это безопасно лишь на тот период, когда идёт война, когда никому нет до этого особого дела и никто не знает. А если она кончится? Тогда не важно, в чью пользу — в пользу Германии или Советского Союза. Они не смогут быть вместе — Ивану будет тяжело в другой стране, с которой он воевал, солдаты которой убили столько невинных мирных русских жителей. И Людвигу тоже будет плохо, потому что на ближайшие десятилетия, даже навсегда ему не добиться прощения. Ему и его нации. Люди будут помнить об этой войне, где пострадала и пострадает почти каждая семья. У кого убьют сына, отца, брата, деда… Да кого угодно! Людвиг был прав, жестоко прав, однако Ивану не хотелось и думать о подобном. Зачем сводила их судьба, чтобы потом вот так отдалить, как только кончится кровопролитие? В чем же тогда смысл этого всего? Почему так должно сложиться? Брагинский не желал мириться с этим, и он чувствовал, что Людвиг тоже не желает. Но они оба — солдаты. Как можно вдвоем перевернуть укрепившиеся за долгое время устои — как советского общества, так и немецкого? Мира не будет. Будет только война. — Я должен идти, — Иван улыбнулся. — Меня ждет мой командир. — Ja, ja, — Людвиг смотрел на него грустными глазами. — Бе… Береги себя. Если тебя… убьют, то зачем я… зачем мне тут оставаться? Он старательно подбирал русские слова, стремясь говорить без ошибок, и у него превосходно получалось. Иван подумал, что немцу удивительно хорошо даются иностранные языки. Если он продолжит изучать русский в том же духе, то сможет добиться больших высот. Старшина знал, что Байльшмидт делает это только ради него, чтобы они могли друг друга понимать. А что если ему, Ивану, тоже начать учить немецкий язык? Ведь когда-то на нём говорили, тогда, до Советского Союза. Интересно, остались ли еще такие люди? Их называли дворянами… Иван редко задумывался почему именно так. Может быть, название произошло от слова «двор»? А какой двор? При царе? Брагинский мысленно обругал себя — вечно его уносит непонятно куда, вечно он размышляет о странных, порой дурацких вещах. Когда он таки вынырнул из омута своего сознания, перед ним уже никого не было. Людвиг ушёл. За спиной у Ивана медленно таяли огоньки города, а прямо перед ним расстилался зеленый, в темноте казавшийся черным лес. Чаща тепло приняла солдата в свои объятия, убаюкивая запахом свежей травы, успокаивая слух шелестом листьев. Под подошвами сапогов хрустел валежник, пальцы невольно задевали острые ветки голых кустарников, прохладный ветерок легко бил в лицо, унося воспоминания о дневной жаре. Иван бодро шел вперед. Фуражку, оставшуюся уже без цветка, он по-прежнему держал в руке и недоуменно уставился на неё, точно увидел в первый раз. Черная, испачканная в пыли после падения, жмущая при надевании на голову. И маленькое такое напоминание о том, что за плечами осталось старое, но несравненно лучшее время. Время мира. Когда вместо формы на Иване была льняная рубаха и штаны, когда он бодро трудился в Воронеже и пошел учиться, потому что хотел быть не просто грубым рабочим. В фуражке этой было скрыто куда больше смысла, чем в самых счастливых фотографиях. Краткие мгновения из прошлого, оставшиеся позади, но которые так хочется вернуть. Интересно, хотела бы Наташа повернуть время вспять и снова оказаться в их мирной деревеньке? По ней не было заметно, что она очень скучает по дому. Ночные обитатели сторонились человека, проходящего по их владениям. Поначалу Ивану даже казалось, что деревья глядят на него слегка недоверчиво, неприветливо, словно наученные прошлым опытом с фашистами. Листья шумели было грозно, а затем как будто признали его, внезапно перейдя на теплый ласковый шепот, похожий на далекий голос матери из детства. Иван не тронул, не сломал ни единой веточки, не порвал ни одной травинки. Он шел по едва различимой тропе, которую можно было узнать лишь по мелким белым камушкам, неестественно ярким, похожим на драгоценные. Этой дорогой, как рассказывал Людвиг, пользовались раньше местные грибники и рыбаки, потому что неподалеку протекала лесная река, а где-то рядом было даже кристально чистое озеро. Травили байки — мол, если окунешься, будущее увидишь. Иван не особо верил, несмотря на видения на болоте и в монастыре — о них он еще помнил. Если всё это вполне можно истолковать как последствие усталости и недосыпа, то узнать будущее… После того, как прибыли немцы, по дорожке ходят одни офицеры вермахта вместе с караулом — рыбачить, говорят, любят не меньше русских. Иван возвращался в лес под ночь, один, без оружия… Кто знает, встретятся ли ему немцы, идущие с рыбалки? Тогда придется объяснять, какого черта он вечером сюда направился. А там уж подробных ответов ждать не будут — сразу пристрелят. Думаете, немцы стволы и на рыбалку не берут? Берут, еще как. Иван шел вперед. Как хорошо, что полковник продумал всё с этой маскировкой под обычное население. Явились бы туда в форме, всем бы не поздоровилось. Жалко, конечно, Наташку, которую заставили переодеться в платье, но иного выхода не было. Оставалось лишь надеяться на то, что сестрица, Петр, Рюмин и другие еще живы и никем не пойманные возвращаются в лагерь. — Ай! Через несколько шагов на старшину из кустов вылетело именно что-то, что называют кикиморой. Слишком красивой кикиморой. Это была Наташка. Её волосы, прежде заплетенные в косу, растрепались; губы алые и припухлые; в серо-голубых глазах страх от неожиданности. Она было отскочила, но осознав кто перед ней, облегченно вздохнула: — Ванечка, это ты, слава Богу. Я тут бежала, меня чуть полицаи не поймали, устала… Вид у неё, однако, был слишком уж довольный. Она то и дело подхихикивала, ходя ходуном вокруг брата. — А ты в порядке? — спрашивала она. — Я никого еще из нашей группы не видела, вот, испугалась что всех схватили. — Будем надеяться, что это не так, — буркнул Брагинский. — Идем, нам еще до лагеря добираться. А что, коса на бегу растрепалась? И лицо у тебя красное, светится от счастья. Узнала что-то о предателе? — Ну, возможно, — несколько нервно засмеялась девушка. — Я радуюсь, что не попала к фашистам. Конечно, в городе они ко мне приставали, но всё обошлось. Один очень порядочный офицер спас меня. — Спас? — с подозрением прищурился Иван. — А ты не находишь странным то, что он спас одну из русских варваров? Что он с тобой сделал? Признавайся! — Да ничего, мы просто… — у Наташи забегали глаза. — Я его заговорила и он случайно проболтался о том, что около десяти часов назад кто-то выходил на связь с немецким командованием и сообщил ему, что вскоре следует ждать появления незваных гостей. То есть нас. Иван, они знают. И даже если им не передали, где именно мы находимся, отряд уже в смертельной опасности. Не позволяй всему случиться так, как в прошлый раз. Полковник не захочет терять талантливых бойцов. — Он их не потеряет, — покачал головой Брагинский. — Мы не можем быть в этом уверены. Вдруг мы сейчас вернемся, а наши все мертвы? Нетрудно догадаться, где будет прятаться враг. Кроме как в лес они никуда не пойдут. — А ты уверена, что они вообще пойдут? — Как это? — Не легче ли им просто дождаться, пока мы двинемся в путь? Немцы предпочтут устраивать засаду, чем выкуривать нас из чащи. Наташа призадумалась, приглаживая растрепанные волосы. — И что нам тогда делать? — спросила девушка. Иван нахмурил брови. — Рассказать обо всем полковнику, — проворчал он и, грубым движением бросив фуражку в траву, двинулся вперед. — И что ты ему скажешь? Наташа осталась стоять на месте, скрестив руки на груди. Её грозный вид в сочетании с помятым платьем и еще растрепанными волосами действительно делали её похожей на настоящую кикимору. Взгляд у неё был осуждающим. — Куда мы тогда пойдем? — подняла бровь она. — Куда угодно, только не в лапы фашистам, — огрызнулся сержант, поворачиваясь к ней. — По-другому нельзя. Я не ребенок, а тебе пора наконец взрослеть. Идет война. Если мы останемся… — Стоять! Не двигаться! Наташа осторожно посмотрела за спину Ивана и глаза её перестали выражать испуг. Она опустила руки. — Рюмин, — вздохнул Иван и тут же поправился. — То есть… товарищ лейтенант. — Черт, — тот опустил винтовку. — Пугаете, детишки. Пошли в лагерь, всё уже вернулись, только вас и ждали. *** Дымок поднимался к небу и рассмотреть его было достаточно легко, что волновало Ивана. Вдруг фрицы еще на входе в лес почуют запах или увидят сероватый столб из-за верхушек деревьев. Тем не менее, кажется, всё начеку. Часовые расставлены по периметру лагеря и не смыкают глаз, в то время как они проходили к костру, у которого за наскоро смастеренным столом сидел Белов в окружении офицеров. Они что-то оживленно обсуждали, спорили, кто-то стучал кулаком, мужские басы поочередно пытались друг друга переорать. Иван попытался было отослать Наташу, чтобы она не принимала в переговорах участия, но девушка не собиралась оставаться в стороне и, проигнорировав жест Брагинского, направилась следом за ним. Вздохнув, Иван пробился к столу за считанные мгновения и, выхватив у кого-то боевой нож, воткнул его со всей силы в стол. Рукоятка вместе с лезвием задергалась, слабо посверкивая в лунном свете. — Немцы знают, что за предателем идет «хвост», — отрывисто сообщил старшина. — Им передали радиограмму. Спицын был здесь около десяти часов назад. — Как?! — Белов резко поднялся, едва не опрокинув лежавшие на старых досках карты. — Какого лешего? — Рация выходила на связь, — встряла Наташа. — Нам нужно идти, пока сюда не нагрянули фрицы. — Исключено, бойцы устали, нам нужен отдых, — отрезал Белов. — Чем только эти СМЕРШ занимаются? — А вы не считаете, что это задание дали нам и мы должны его выполнять? — с вызовом спросил Иван. — У СМЕРШа другая задача. Предателя ловим мы, а не они. — Их задача — содействовать нам, — нахмурился Белов. — Да, и они активно это делают. Но данный факт вовсе не означает то, что всю работу придется им выполнять. — Ты что-то слишком дерзко рассуждаешь для старшины. Может, мне тебя принизить? Отличительные знаки и фуражку легко сорвать, а у нас тут рядом костер! — Товарищ полковник, вы лишь перекладываете ответственность на других, а я пытаюсь убедить вас в обратном. Мы поймаем предателя где бы он ни был. Я сам поймаю, если нужно. Приказ выполню. — Знаю я, что ты выполнишь, — полковник собрал карты и мрачно взглянул на Брагинского исподлобья, — вот только чей приказ? Мой или генерала, в то время как я — твой непосредственный командир? — Надеюсь, мы выполняем одно задание, а не разные. Полковник, проигнорировав эти слова, прошелся по поляне. Всё напряженно следили за ним. — Значит, мы в капкане и сюда в любой момент нагрянут немцы? — Вероятнее всего, — пожала плечами Наташа, выступив вперед. — В последнее время наши партизаны стали наглее и сильнее, фрицы озабочены этой угрозой и пытаются убить двух зайцев сразу — уничтожить прибывшую группу, то есть нас, а также покончить с теми, кто не пожелал жить в оккупации. — Если бы твой брат был таким сдержанным хоть иногда, — покачал головой полковник. — Значит так, у нас есть два выбора. Либо мы сейчас уходим отсюда во избежание стычки, либо остаемся ночевать, а утром покидаем лес. Лично я склоняюсь ко второму варианту. Мы все очень устали и умаялись на жаре, Брагинский. И лучше нам отстреливаться от немцев, чем тащить пару-тройку обессилевших мешков с костями. Да и по глазам твоим видно, что ты тоже не настроен на переход ночью. — Вань, так действительно лучше, — проговорила Наташа спустя пару секунд. — Есть тут порядочные мужчины? Весь отряд синхронно поднял руки. Девушка не выдержала и улыбнулась. — Покараульте, пока я переоденусь в форму. В платье очень душно и неудобно. — Потому что ты их почти не носила, — фыркнул Брагинский и отметил, что ему тоже не помешало бы снять свой чертов костюм. Время маскарада подошло к концу. Взяв узел с одеждой, он направился к ближайшим кустам. Нет, он вовсе не стеснялся своих товарищей или сестры, но пристальный взор полковника, его стальные глаза, которые как буравчики сверлили спину старшины… Стал бы Иван переодеваться в таком обществе? Забравшись в густые заросли, он снял с себя рубаху, черные штаны, сменив их прежней формой. Было не очень удобно делать это, пригнувшись, но по-иному просто невозможно. Иван уже надевал фуражку и готовился выбраться из кустов, когда за спиной его, в темноте, раздался едва различимый шорох. Такой, когда переворачиваются, лежа в траве. Брагинский рывком обернулся, выхватывая из кобуры пистолет… Это был немецкий солдат, тяжело раненый. Умирающий. Правая рука его неестественно выгнулась, однако в ней не было оружия. Совсем молодой парнишка, лет восемнадцати-двадцати. Широко распахнутыми зелеными глазами он смотрел на старшину. И ничего не говорил. Только губы его двигались, как у рыбы. Иван тут же понял, почему. В груди, чуть повыше живота торчала рукоять ножа, судя по всему принадлежавшего солдату. Солдат не мог даже дышать толком. Он всё глядел, то на Ивана, то на нож… Как он здесь оказался? И почему все ведут себя так, словно не знают о его присутствии? А может действительно не знают? Жестокий противник бойца оставил его умирать в мучениях, однако солдат еще был жив. — Nein, — прочел Иван по его пересохшим губам. — Nein… Nein… Что вообще здесь происходит? — Брагинский, ты там застрял? — послышался голос полковника с поляны. — Твоя сестра уже вернулась. — Сейчас, — недовольно просипел Иван. — Сапог не могу натянуть! Немецкий солдат внимательно следил за ним взором. Иногда, из-за вспышек чудовищной боли, он закрывал глаза и откидывался на траву. Иван подполз к нему и замер в нерешительности. — Вань, — произнесла Наташа где-то рядом, — всё хорошо? — Отлично, — как можно бодрее ответил старшина. — Погоди, сестрица. Скажи, что я буду через минутку. Рука немца потянулась было к застегнутой кобуре у него на поясе, но Иван взял воткнутый нож за рукоять и жестом пояснил, что случится если боец будет делать лишние движения. — Даже не думай, — прошептал Брагинский. — Я освобожу тебя от страданий. Хоть ты наверняка этого и не заслуживаешь. Но не бросать же тебя здесь… С этими словами, он наклонился к солдату. Острое лезвие ножа с легкостью проткнуло кожу, вошло в шею как в масло. Немец задергался, хотел захрипеть, предпринять последнюю отчаянную попытку вырваться, однако Иван закрыл ему рот, чувствуя как кожу пачкает чужая кровь. Несколько раз еще содрогнувшись, враг затих. Его зеленые глаза по-прежнему были раскрыты и выпучены. Другой ладонью старшина осторожно прикрыл ему веки. — Это война, парень, — произнес он. — Прости. И всё же, кто ударил тебя твоим же ножом? Может быть, кто-то не хотел, чтобы ты был здесь. Ты и не только ты… *** — Можем начать? Этот голос Вильгельм узнал бы где угодно, настолько ненавистным он ему стал. Генриетта Майер собственной персоной. Всё, что он помнил, это то, что был у неё в квартире вместе со Шварцем и они отмечали долгожданные победы. Пусть и незначительные, но победы. Этого хватало, что заново поднять дух немецкого народа. Однако сейчас он вновь в квартире этой коварной женщины, он привязан к стулу, а еще рядом, судя по всему, привязан Шварц. Всегда отличавшийся чрезмерным спокойствием, он и сейчас нисколько не волновался, иногда дергая связанными руками. А самым ужасным было то, что на точно таком же стуле у самого стола, где еще остались тарелки с едой, сидел сам генерал Гальдер. Его черные перчатки лежали на стопке книг, а сам он выглядел усталым и изможденным. Зато Грета всегда при параде. Ни единого лишнего волоса в бровях, кожа молочно-белая, подкрашенные зеленые глаза, казалось, взирали бесстрастно, но Лангсдорф видел постепенно загорающееся в них торжество. — Что это значит? — флегматичный Шварц даже не потрудился над интонацией. — Это значит ваш скорый военно-полевой суд, — засмеялась девушка, доставая сигарету. — Ну как, Вильгельм, нравится тебе чувствовать себя брошенным и никому не нужным? Я чувствовала себя так же, когда присутствовала на вашей с Надин свадьбе. Помнишь? — Ты до сих пор не можешь смириться, — усмехнулся полковник. — Ни одна женщина бы с этим не смирилась, если она любит до сих пор, — вскинулась Грета. — К несчастью, я как раз такая. Господин полковник, вчера, на нашем празднике, мои «гости» перебрали со спиртным и случайно проболтались о некоторых… вещах. Они вас очень заинтересуют. — Ты сошла с ума, Грета, — снова Шварц с голосом как будто из могилы. С безжизненным, равнодушным. — Что вы слышали, фройляйн Грета? — полюбопытствовал генерал. — Много интересного, — девушка приблизилась к Вильгельму. — Помнишь. Я знаю, что помнишь. Ты рассказал, как встретился с той солдаткой. «Она блефует, — понял полковник. — На самом деле я просто спал. Я ничего не говорил. Это невозможно.» — Блефуешь, — прошептал он. — У тебя ничего нет против меня. — Фройляйн Грета, вы тратите моё время, — голос генерал прозвучал с раздражением. — У вас есть хотя бы два свидетеля? Есть кто-то, кто подтвердит ваши слова? — А что, меня уже недостаточно? — нахмурилась девушка. — У меня… нет ни одного свидетеля, господин генерал. — Тогда зачем вы позвали меня сюда? — Гальдер злился всё сильнее. В конце-концов, он рывком поднялся со стула и почти приказал: — Развяжите этих честных офицеров. Живо! Грета нехотя освободила Шварца и Лангсдорфа. Оба с некой затаенной благодарностью кивнули Гальдеру. — Если вы снова захотите так пошутить, — пригрозил девушке генерал, — вам будет хуже, чем сейчас. Я не потерплю, чтобы моих людей обвиняли в предательстве без доказательств, и только из-за каких-то любовных интрижек. Довольно! С этим едва ли не громовым криком он вышел из квартиры. Грета стояла на месте и, что не просто удивляло, а поражало, не пыталась ничего сказать, не пыталась огрызнуться. Лицо у неё покраснело, губы задрожали. — Мы еще поговорим, Грета, — с холодной жестокой усмешкой произнес Вильгельм. — Может быть, я не отомщу ни завтра, ни сегодня. Но когда-нибудь, когда тебе будет казаться что всё прекрасно, ты вдруг почувствуешь нож в своей спине. Он прошел мимо неё. Шварц хранил всё то же равнодушное молчание, и постепенно оно навивало нехорошие, подозрительные мысли.