Вчера закончилась весна...

— Вань, ты чего так долго? Возишься там, копаешься, что случилось? Наташа снова стояла перед братом в прежней болотной форме и с пилоточкой на голове. Золотые волосы она вновь заплела в косу и та постоянно болталась у неё за спиной, перевязанная темно-синей ленточкой. Оружие висело у неё на плече, ремень имелся, имелась даже кобура для пистолета. Иван всё никак не мог решить, в чем же сестра лучше — в платье или в одежде мужчин? И то, и то ей шло одинаково хорошо. Все вопросительно смотрели на Брагинского, ожидая ответа. Решив, что этот разговор не для чужих ушей, он с привычным видом почесал репу и сказал: — Наташ, отойдём, мне с тобой поговорить нужно, — он взял сестру под руку и отвел подальше. Бойцы вновь занялись привычными делами для вечернего отдыха. Чинили форму, разговаривали, чистили оружие и грелись у костра. Кто-то взял с собой губную гармошку и веселая мелодия скоро полилась чуть ли не по всему лесу. Было видно, что полковнику хотелось запретить музыку ради безопасности отряда, ведь по звукам их легко могли обнаружить, однако он, точно вспомнив мирные времена, ничего не сказал. Он сидел на сваленном бревне, закрыв глаза, и постепенно погружался в свое счастливое прошлое, где были живы его дети и любимая жена. Иван мельком взглянул на него и пожалел о том, что они едва ли не погрызлись из-за его же, старшины, упрямства. Наверное, именно сейчас не стоит слишком уж давить на командира. Всё же ему приходится руководить целым отрядом, у которого весьма непростая задача. Предателю неизменно удавалось скрыться, он был просто неуловим, и полковник боится, что вновь потеряет лучших своих ребят. Хорошее и в то же время ужасное качество у Белова — быстро привязывается к людям. А когда идёт война и они погибают… — Так о чем ты хотел поговорить? — Развернулась к нему Наташа, когда они отошли на достаточно большое расстояние от костра, на такое, чтобы их никто не вздумал подслушать. — Наташа, — Иван огляделся, — там труп… в кустах. — Где? — опешила сестра. — Чей? — Ну, кусты… в которых я переодевался. Там труп немецкого солдата. Девушка, кажется, начала понимать его. — Откуда он тут взялся? — прошептала она. — Да я переодеваться пошёл, а он там. Свой же нож торчит в брюхе и смотрит парнишка, главное, так жалобно и всё сипит своё «Nein…». Я его не мог оставить мучиться, Наташа… Ему уже не помочь ничем было, я ему горло-то и перерезал. Всё ж лучше так, чем дохнуть как собака. И он кивнул на свои большие широкие ладони, чуть запачканные чужой кровью. У Наташи лицо как будто бы преобразилось. Побледнело, потом покраснело, а секунду спустя в серо-голубых её глазах собрались прозрачные слезинки и хлынули по её щекам. Она попыталась стереть их рукавом, но это не помогало — прозрачные капли оставляли мокрые дорожки, которых хотелось коснуться ладонью по-родному, ласково сцеловать эти слёзы и прижать к себе, как делала матушка, когда оба они, И Иван и Наташа, были совсем маленькими. Когда носились в длинных льняных рубашонках по избе друг за другом, валялись на печке, впитывая в себя её приятное тепло. А ещё когда Наташа разбила коленку, споткнувшись о камень и упав на землю. Иван до сих пор помнил, как практически пропахавшая несколько метров земли ножка ребенка была вся в алом. Стоило ли говорить, что тогда он навсегда отучил Наташу носиться на полной скорости и не смотреть на дорогу. — И кто его убил? — спросила она, совладав с собой. — Не знаю, — пожал плечами Брагинский. — Но не сам же. Хочешь посмотреть поближе? — Боюсь, что меня вывернет, — покачала головой девушка. — Но… Мне ведь интересно. Полковник знает? — Нет, я решил молчать об этом. Пока что. — Пошли. Вдвоём они так же незаметно шмыгнули в кусты, бесшумно обошли лагерь с правой стороны и вскоре оказались там, где Иван и наткнулся на умирающего немца. Труп так и остался лежать, но к нему уже проявляли интерес мелкие крылатые обитатели леса. Падальщики… Наташа присела на корточки, внимательно рассмотрела воткнутое острое оружие, от которого на поверхности осталась лишь рукоять. Старинная, делавшая нож похожим на какую-то древнюю реликвию. Даже малюсенькая оставшаяся полоска лезвия говорила о том, что нож скорее тонкий, похожий на иглу. — С такой силой загнать его не всякий смог бы, — протянула девушка и нескрываемым отвращением взялась за рукоять, попытавшись подвигать оружием внутри тела. — Ого, убийца пробил даже кость. — Правда? — Брагинский присоединился к ней и вдвоем они с громким хлюпом вытащили нож. Лезвие было залито потемневшей кровью и Иван тотчас же отбросил его подальше, в траву. — Не стоило этого делать, — Наташа прикрыла рот ладошкой, пытаясь сдержать рвотный позыв. — Рана успела даже загноиться, судя по всему, он здесь уже давно лежал. — Как долго? — Иван внимательно взглянул на неё. — Около шести часов, — спокойно ответила она. — А Рюмин вернулся.? — Ты его подозреваешь? — Ни в чем нельзя быть уверенным наверняка. Так когда он снова оказался в лагере? — Полковник сказал, что лейтенант возвратился раньше всех из-за больших подозрений полицаев и солдат. Его едва не поймали и нам очень повезло, что этого не случилось. Ты думаешь, что это сделал он? — Я думаю, что второй предатель всё же есть среди нас. Этот убитый немец — разведчик, который явно хотел не поговорить с ним, а передать информацию лично нам. Не пойму почему, но я так думаю, я чувствую. А Рюмин… или кто-то другой… пресекли его попытку таким образом. Всё просто. Наташа тяжело вздохнула. Было видно, что она взволнована и не готова сейчас принимать сложные решения. Она принялась прохаживаться взад-вперёд, длинная коса из отросших золотистых волос покачивалась едва ли не у самой талии. Брови на личике с красивыми, островатыми чертами, сдвинулись к переносице. Иван наблюдал за ней с каким-то несвойственным ему восхищением. Он вдруг понял, за что так любят его сестру солдаты, почему за одну её улыбку они готовы отдать всё на свете. Потому что когда она такая, старающаяся быть твердой и собранной, но тем не менее остающаяся слабой и нуждающейся в защите — тогда она становится прекраснее всех на свете. Наташа изменилась с того самого дня, когда Иван пришёл домой после битвы у Воронежа. Волосы больше не падали сестре на лоб. Она перестала быть худышкой, похожей на палку, но и не слишком располнела — она была удивительно стройной и ловкой. И после увиденного за всё то время, что она воевала, её серо-голубые как воды Волги глаза перестали быть наполненными юной невинностью и незнанием того, что творилось за стенами её собственного мира и представлений. Они стали жестче, но и не утратили прежнего тепла. Обычно люди, пережившие настоящий Ад, теряют эти прекрасные серебрящиеся огоньки. А у Наташи они светились ещё ярче и были прямым доказательством того, что есть всё же стальная воля, есть храбрость и даже рука хрупкой девы может стать смертоносной, если возьмет меч. — И что теперь с этим делать? — спросила Наташа, взглянув на брата. Тот мигом очнулся от мыслей. — Лучше об этом не рассказывать, чтобы мы все совсем не перестали друг другу доверять, — сказал Брагинский. — И никто не должен знать о том, что здесь труп. Надо утащить его поглубже в лес. Или хотя бы убрать из этих кустов, скоро он начнёт гнить. — Добро, — кивнула девушка. — Бери его за ноги. Вдвоем и чудом избежав шума и хруста обламываемых веток, они вынесли бездыханное тело прочь. Иван хотел швырнуть его в овраг, но Наташа настояла на том, что его следует аккуратно положить на дне. — Он — солдат, — сказала она. — Мы должны относиться с уважением даже ко вражеским бойцам. Иван нехотя исполнил её просьбу. Лунный свет не давал рассмотреть на дне оврага труп, а после девушка осторожно засыпала его листьями и землей, точно укрыла одеялом. Они немного постояли, глядя на получившийся небольшой холмик. Наташа подняла голову. — Знаешь, брат, — прошептала она, — я сейчас скажу глупость, но… только что я почувствовала, как его душа оторвалась от нашего мира. Полетела куда-то далеко, на сильных крыльях. — Я не очень-то верующий, не могу этого ощутить, — буркнул старшина. — Наташа, ты знаешь, что при нашей власти в Бога верить нельзя. Если тебя схватят из-за твоего упрямства… — Наш Вождь разрешил нам верить и молиться, когда началась война, — вскинулась девушка. — И если ты этого не делаешь, это не значит, что я последую твоему примеру. Глаза у неё горели яростью. — Как хочешь, — откашлялся Брагинский и пошёл прочь. Наташа ещё немного постояла около могилки. Наконец, она наклонилась и бросила на неё последнюю горсть земли, после чего последовала за братом. *** — Мне сообщили о том, что за человеком, который должен передать нам сведения, отправлен отряд русских, — произнёс Гальдер. — Видимо, Советский Союз не собирается так просто оставлять предателей. — Если его всё же нагонят до того времени, когда он выйдет на связь и всё нам передаст, мы потеряем ценный источник информации, — нахмурился Вильгельм. — Не лучше ли будет… послать ответного шпиона? При этом полковник внимательно взглянул на Грету, стоявшую рядом с ним. Она не подала виду, что услышала его, поскольку по виду её было ясно, что сейчас она находится глубоко у себя в мыслях. Но Лангсдорф таки заметил, как в зеленых глазах её сверкнула злость. — И кого вы предлагаете? — осведомился Шварц. — Может быть, кого-то из ваших солдат, кто хорошо успел узнать русский язык? «Намёк ясен, — про себя подумал Вильгельм. — Либо я, либо…» — Русские знают, кто я такой, — самодовольно фыркнул он. — К тому же, я командую значительной частью войск. Давайте каждый будет делать свою работу. — То есть мне идти к русским? — повернулась к нему Грета, подняв в удивлении брови. — Без наблюдателей, без подготовки… — Ты и раньше умудрялась выбираться из таких передряг, — отмахнулся полковник. им как раз принесли чай и вся четверка вместе с генералом протянули за ним руки. Чашки исчезли с подноса, оставленного служанкой, и там продолжила стоять только корзинка с печеньем и шоколадными конфетами. Шварц с интересом потянулся к ним, надкусил и, обнаружив что внутри ликер, с неожиданно изменившимся довольным лицом сунул конфету в рот. Грета конфеты не пробовала, предпочтя им печенье. А Лангсдорф и вовсе только пил чай, посматривая в открытое окно, за которым светило летнее солнце. Где-то рядом были слышны вопли русских мальчишек, тех самых, которым уже давно промыли мозги. Не кричали они больше «Слава Сталину!», вместо этого они надрывали глотки, чтобы выкрикнуть совсем иной лозунг, ставший таким непривычным немецкому уху после того, как в нём появился мерзкий русский акцент. — Тогда я хотя бы тщательно готовилась, — когда Грета злилась, она становилась похожей на саблезубого тигра, готовящегося к атаке. — Что же мешает тебе поступить так сейчас? — засмеялся полковник и девушка уже хотела было метнуться к нему, чтобы вцепиться ноготками в усмехающееся лицо, когда над всем этим шумом резко возвысился голос генерала. — Дамы и господа, давайте будем заодно, когда идёт война, а не друг против друга! Фройляйн Грета, присядьте на своё место! Полковник, вы неуважительно относитесь к женщинам и это… — Эта женщина пыталась не за что отправить меня в Гестапо, — рявкнул Вильгельм. — Я пыталась принести свои извинения… — забормотала шпионка. — Если бы они были искренни, я бы поверил. — Они были искренни! — Дамы и господа! Полковник, я отдал вам приказ — сесть, сейчас же! Вы тоже, фройляйн! Непримиримые соперники неохотно расселись по своим местам. Шварц, кажется, довольно хихикнул потянулся уже за пятой конфетой. Ни для кого не было секретом, что майор очень любил алкоголь. Гальдер неодобрительно посмотрел на него, однако ничего не сказал, никак его не осудил. — Вы работаете вместе, — обратился он к Вильгельму и Грете, — вы союзники, а ведёте себя как кошка с собакой. Грызётесь неизвестно из-за чего. Хотя я знаю. Но любовные интриги и прочие отношения того рода должны быть отодвинуты на время войны. Мы служим Рейху и задача у нас всех одна — защищать его и делать всё на его благо. А если мы не едины, нас легче сломать. Верно я говорю, полковник? Вас это касается прежде всего. Простите фройляйн её ошибку. Она так же, как и вы, старается для нашего великого государства. Каждый может ошибиться. «Если бы я так долго её не знал, — мрачно подумал Лангсдорф, — я бы её простил. Но увы, все обличья, которые она может примерять на себя, мне знакомы. Грете меня не одурачить.» Он посмотрел на девушку и невольно понял, что лицо у неё больше совсем не такое надменное, как раньше. Она вдруг погрустнела. Зеленые глаза её потускнели, тонкие брови сложились чуть ли не в «гармошку», она поджала губы и опустила взгляд в пол. Что-то она быстрее успокаивается, когда Гальдер приказывает. И тут Грета посмотрела на него. Как-то нерешительно, бочком, точно виноватый ребёнок. Полковник ей не поверить. Этому существу (иначе не сказать) нельзя верить. Но… Что-то на сей раз мелькнуло в её глазах. То, чего Вильгельм не видел уже очень давно. Она вдруг слабо помотала головой, словно старалась прогнать из своего взора эту странную… слабость или стыд? У Греты решительно отсутствовали эти черты, однако теперь… А что было теперь? Её приструнил генерал и то, что видел полковник — не более чем очередная маска, под которой кроется либо что-то отвратное, либо безумно прекрасное. Прекрасное настолько, что может ослепить даже его, видавшего многих женщин, среди которых единственной совершенной была она… Надин. Интересно, если бы она умерла своей смертью, она желала бы ему счастья с другой? А даже если и желала, то с кем? Наверняка не с Гретой. Пока Гальдер что-то говорил про курьера и показывал им некие бумаги, Лангсдорф вновь устремил долгий взгляд стальных глаз в окно. Крики детей стихли где-то вдалеке. Видимо, ушли. В кабинете генерала неизвестно для чего стояло старое фортепиано, наверняка ненастроенное и скрипучее, старое, как и всё в этом здании. Вильгельму вдруг очень захотелось на нём сыграть. С неохотной, слабой улыбкой он вспомнил годы детства и долгих мучений. Бабушка считала, что у внука обязательно должен быть талант, который необходимо раскрыть. И это непременно должна была оказаться музыка. Тощий лысоватый учитель с большими стеклами в очках постоянно твердил, что у мальчика пальцы «деревянные» и у него мало слуха. Потом мальчик вырос и взял в руки оружие. И понял, что его талант — война. Что он играет на совсем иных инструментах и звучат они не как нежные переливы скрипки или веселый свист флейты. Хм, а Наташа… умеет ли она играть на каких-нибудь инструментах? По её тонким пальцам этого нельзя было сказать, но они были достаточно длинными и ловкими. Помнит ли она ещё про их сделку? Эта девочка… Впрочем, девочка ли? Когда она берёт оружие, её беспомощность мгновенно пропадает. На один миг, который понадобится для того, чтобы её обезоружить. Кажется, ей семнадцать, один год до совершеннолетия. И разделяют их долгие десять лет. А ведь Вильгельм даже не помнил, чем он занимался в её годы. О нет, кажется, он заговорил в уме как глубокий старик. Десять лет — не целая вечность. Хотя, для кого-то всё именно так. Его время либо останавливается, либо бежит назад, не вперёд. Возвращается раз за разом к тому роковому дню. И как неудивительно, только мысли о встрече с Наташей немного притупляют ту самую боль, не дают ей разлиться по жилам снова, не дают ей завладеть им. Её образ — всё, что нужно отчаявшемуся глубоко в душе полковнику для того, чтобы успокоить себя. Легкие, плавные движения. Быстрые, почти неслышные шаги, на них вовсе и не похожие — Наташа не шла, она буквально парила над землей, как сказочная фея, явно не замечая собственной красоты. Расплавленное золото волос по плечам, которое сияет под светом солнечных лучей. Стройная гибкая фигурка, совсем не подходящая для гимнастёрки и тяжелых сапог. Тонкие запястья, кожа с легким загаром, мягкая и как-то совсем не похожая на кожу солдата. Но большее внимание всегда привлекает её лицо. Тонкий острый нос, губы алые и безо всякой помады, которые она любит поджимать в порыве недовольства. А глаза… Холодные, взиравшие на него с отвращением и в то же время с какой-то жалостью. Есть ли люди кроме брата, на кого эта странная девушка смотрит с любовью и теплом? Так, чтобы эти качества горели в её очах неистовым пламенем. «Глупец, — одернул себя Вильгельм, — она никогда не будет твоей. Ты убьешь её и забудешь. Забудешь как и всех других, кто был до неё.» — Полковник, вы ещё с нами? — раздался откуда-то издалека голос генерала. — Может, вы нехорошо себя чувствуете? Дать вам воды? — Нет, я в порядке, — Лангсдорф закашлялся, пытаясь прочистить горло, в котором как будто бы образовался комок. — Задумался. — Значит, если курьер не объявится в течение двух часов, — сказала Грета, — нам пора бить тревогу? Прочёсываем окрестности? — Именно так, — кивнул Гальдер. — У нас очень мало времени, мы не можем рисковать и ждать дольше. Русский дезертир, который обещал нам сведения, пока не объявился и на связь не выходил. Курьер должен был передать нам план наступления, но и его тоже нет на месте. Не наводит на мысль? — В районе работают партизаны? — высказал предположение Шварц. Благодаря его усердию, конфет в небольшой вазочке стало гораздо меньше — всего две-три штучки. Довольный и источающий запах шоколада с ликёром, он впервые заулыбался. Грета метнула в него полный неодобрения взгляд. — Совершенно верно. И я думаю, что эти партизаны — как раз тот отряд, посланный советским командованием, чтобы задержать беглеца. Они такие смешные, эти русские, правда? Гонятся за каждой крысой, в надежде что переловят всех. Это невозможно. В тылу и повсюду полно наших агентов и многие из них передают достаточно полезную информацию. — И что теперь? — спросил Вильгельм, склонив голову набок и скрестив руки на груди. — Это значит, полковник, — Гальдер не выдержал и усмехнулся, — что сейчас вы поднимете своих парней и отправитесь прочесывать лес. Я устал ждать и принял окончательное решение. Шварц, вы делайте то же самое — отдайте солдатам приказ и прибывайте на место. Фройляйн Грета, кажется, недавно вы жаловались на нехватку материала и недостаточную свободу? Прошу вас, следуйте за полковником и майором, но возьмите, пожалуйста, с собой оружие. Оно вам определенно должно понадобиться. — Спасибо, господин генерал! — девушка сверкнула радостной улыбкой. — Все свободны. Говоря это, Гальдер на миг поморщился как от боли, точно сожалел, что таки принял решение. Поднявшись из кресла, он повернулся к окну лицом и стал куда-то глядеть, перестав замечать вокруг себя хоть что-нибудь. Вильгельм задержался, в отличие от своих товарищей. Грета и Шварц ушли, довольные всем, а он ещё стоял и пристально вглядывался в спину генерала, точно хотел просверлить её насквозь. Многие слышали о том, что Гальдер противился агрессивной политике Фюрера, но… Вильгельм не хотел просто слышать и мириться с этим. Генерал то ли правда не видел его, то ли притворялся. Лангсдорф снова вспомнил о Наташе. Вдруг она окажется в том русском отряде? Оплата долга пришла раньше, чем он рассчитывал. *** Утром следующего дня Белов объявил, что отряд никуда не сдвинется с места до тех пор, пока немецкие войска не успокоятся насовсем. Несколько редких разведчиков, посланных в город, не вернулось. Взволнованный отряд коротал часы у слабо дымившего костра, ожидая что хоть кто-то из пропавших сослуживцев объявится с новостями. Никого. Полковник нервничал, Иван с Наташей, памятуя о мертвом немецком солдате в овраге, сидели как мышки, не решаясь рассказать командиру обо всем. Провизия стремительно убывала, а делать периодические вылазки было не то что опасно — глупо. Заявлять об этом в открытую мало кто желал, тем более что за подобные высказывания можно было крепко схлопотать. Удивительно, неправда ли? Схлопотать за правду… Увы, с авторитетом Белова никак не поспоришь, даже несмотря на то, что из-за его решения этот самый авторитет самую чуточку снизился. — Что нам делать? — шепотом спросила Наташка у Ивана, грея руки об огонь. Она сидела с братом у костра, маленький Пётр спал прямо на зеленой траве, блаженно приоткрыв рот. — Я не хочу тут дурака валять. Чего вообще добивается полковник? Если немцы уже знают, что мы в окрестностях города, то таиться бесполезно. Она рывком поднялась с бревна и принялась прохаживаться взад-вперёд. Эту привычку сестрица постепенно переняла у самого Белова. — Ты читала инструкции? — спросил Брагинский, поправляя фуражку и глядя на Наташу. — Какие ещё инструкции? — возмутилась она. — В такое время не до инструкций. И вообще, чего это ты умными словами стал разбрасываться? Ладно… И что там? — Не двигаться. — Я что делаю по-твоему? — подняла в удивлении брови девушка, остановившись. — Это одна из инструкций, — проявил необычайное терпение Иван. — Без доказательств того, что мы избавились от «крысы» нас не пустят обратно за границу. А если идти вперёд напролом, то это глупо. Немногие, а то и никто, не выживут, не смогут противостоять превосходящей нас числом немецкой армии. — Похоже на паникёрство, — поморщилась девушка. — Лучше не говори, и даже не думай об этом. Мама верила, что наши мысли и наши слова со временем приходят в реальность. — Ага, конечно, а в великанов ты тоже веришь, Наташа? Не успела сестра придумать умный ответ, как вдруг откуда-то со стороны, из шуршащих кустов послышался крик: — Товарищ полковник, здесь труп! Это немец! Полковник Белов, чистивший до этого оружие, вскочил с бревна и бросился на зов. Половина отряда ринулась за ним, другая молча наблюдала со стороны. К удивлению Ивана и Наташи, крик шёл вовсе не с той стороны, где находился овраг с холмиком из земли и листьев. Он раздался на противоположной стороне поляны. Иван выпрямился во весь свой могучий рост, нахмурил брови и вгляделся в зелень деревьев. Это и правда был ещё один немецкий солдат. Из живота его не торчал нож, но горло было уже перерезано. Он был мертв. — Какого черта.? — полковник обернулся к Брагинскому и глаза его опустились на руки старшины. Они так и остались измазанными пятнами крови. Алое было и на его форме, что Белов тотчас же заметил. — Ты почему мне.? Полковник мгновенно пришёл в ярость. Он двинулся было к Ивану, однако… — Командир! Фашисты! Фашисты лес прочёсывают! В тот же миг с самой окраины, от которой до полянки была пара сотен метров, грянули очереди. — Уходим! — рявкнул Белов. Иван уже было подхватил винтовку и взял за руку Наташу, когда взор его метнулся к траве, где должен был спать Петька. Мальчишки нигде не было. Старшина огляделся несколько раз. Пётр пропал. — А где ребёнок? — спросил растерянно Брагинский у полковника. Тот молчал в замешательстве. Автоматные очереди приближались. — Где ребёнок?! — взревел солдат. — Идти надо, старшина! — заорал Белов. — Немцы рядом! Иван отпустил Наташину руку. — Ваня… — попыталась что-то сказать она, но тот её не слушал. Зоркие глаза его уловили едва заметное движение за стеной деревьев, маленькую фигурку, неуклюжие движения в тяжелых сапогах. Пётр бежал. Однако бежал он совсем не в ту сторону и делал это намеренно! — Стой, Брагинский! Иван проигнорировал крик полковника и выстрел в воздух. — Петька! Перемахнув через упавшее дерево, он ринулся следом за мальчишкой, который, кажется, не слышал его. — Пётр, остановись! Это был последний оклик, прежде чем Иван увидел, как тельце ребёнка вдруг подкосилось. Солдат невольно остановился. Мальчик обернулся к нему наполовину и Брагинский пошатнулся. Рукой маленький солдат держался за бок, где в форме зияла рваная дыра и расплывалось по ткани пятно крови. Иван рванулся к нему. Упав на колени и пропахав таким образом метра два земли, он всё-таки поймал Петьку на руки, не дав ему удариться головой об острые камни. — Пётр, держись! — шипел старшина, тряся хрупкие плечи. — Тш-ш, тихо… О папе думай, Петь, о папе, всё хорошо… От ноющей боли отказали ноги, не получалось даже подняться. Отряд покинул стоянку, оставив двоих товарищей на произвол судьбы. — Папа… — бормотал запёкшимися губами мальчик. — Да, да, про папу думай, я сейчас… Унесу… Боже, зачем ты так, Петька… Глаза, глаза не закрывай, нет! Карие глаза смотрели на старшину с болью и горем. Иван прижал ребёнка к груди. — Тш-ш, родной… — Hände hoch! Этот грубый окрик заставил солдата поднять мутный взгляд. — Засунь себе свой «ханде хох» в… — попытался огрызнуться он, однако удар прикладом по затылку помешал ему закончить фразу. Брагинский дернулся, сцепил зубы, веки его отяжелели и он рухнул на землю.