Вчера закончилась весна...

Лагерь располагался в самой глубине леса, едва ли не в его центре, где чаща была просто практически непроходимой, да ещё совмещенной с болотами, бульканье которых невольно настораживало. Ещё сильны были воспоминания о сказках матери в голове Наташи. Не раз она слышала, что как раз в таких местах водятся самые разные духи. Глупости, конечно, однако в них легко начинаешь верить, стоит ступить на узенькую тропку, по обе стороны от которой стелилась изумрудная трава. Мужичка, назвавшегося предводителем партизан, «свои» называли просто Мастером, точно у него и имени не имелось. Впрочем, вскоре Наташа узнала, что дедок увлекался техникой и для партизанского лагеря придумал много полезных штук. Вот и кличут его так, а по их словам называть здесь своё настоящее имя — всё равно что самостоятельно в петлю лезть. Наташе общение через клички не нравилось, а перспектива получить в скором времени и собственную её совершенно не радовала. Наталья… У неё хорошее имя, даже отличное. А если её, как Мастера, будут звать вещью или как-нибудь по-обидному, так она всем покажет, что за такое случается. Петьку понесли несколько человек впереди и вскоре скрылись за поворотами дорожки, желая поскорее доставить раненого в лагерь. Девушка всё ещё не доверяла этим людям и хотела было сообщить о некоторых своих подозрениях полковнику, но Белов шагал рядом с Мастером, явно всем довольный и они вместе жевали собранную с кустов малину, переговариваясь. Должно быть, Вячеслав Андреевич был рад встретить в лесу хоть каких-то дружелюбно относящихся к ним людей. Правда, девушка бы так не сказала. Их вели вперёд, наказывая ступать буквально след в след, да и шествие это можно было назвать не то почетным караулом, не то грозным конвоем, который следил за каждым их движением. Несколько раз её достаточно грубо хватали за локоть, оттягивая подальше от опасных мест. Якобы опасных. Наташа не доверяла названным партизанам. У отряда полковника имелся опыт с диверсантами. И пусть по поведению они пока себя не выдавали, однако сердце у девушки по-прежнему не могло биться спокойно. Во-первых, из-за того, что могло случиться с раненым в ближайшие несколько часов. Во-вторых из-за беспечности Белова. Он повесил оружие на плечо и спокойно болтал с Мастером, забыв о том, что территория оккупирована и этих людей могли послать немцы. Войдут в доверие, а затем ночью одной половине перережут глотки, а другую угонят в плен полицаи. В общем, Наташа держала ухо востро. Длинные ноги в сапогах легко преодолевали расстояние, несмотря на то, что тропа была неровной и ухабистой, да и вообще производила впечатление дороги в Ад, а не к спасению. И тогда Наташа вовсе решила держаться в стороне от всей этой компании и расслабившегося отряда, решившего что всё в порядке. Она вынырнула перед полковником и Мастером, зашагав уже первой и не оборачиваясь. Наверное, смотрелось это очень даже впечатляюще. Высокая девушка в форме и пилотке, лежащие на плечах золотистые волосы и фигура… Почти за год дисциплины и военной жизни Наташа перестала горбиться, как обычно. Спина её выпрямилась, плечи расправились — взглянешь и невольно восхищение в душе появляется. Ведь истинная русская же. Лицо, несмотря на грязь и пыль, оставалось красивым, не раз разбитые в драке губы были алыми как кровь, а глаза острые, зоркие, как будто бы даже поменявшие цвет — стали в них заметно прибавилось и её было теперь куда больше, чем чистого неба. Наташа смотрит — и уже мало кто осмеливается ей возражать, потому что самого свирепого её взора опасается даже полковник. Женщины на войне, сами того не замечая, часто берут пример с мужчин. Белов ею не нахвалится, а у девушки только одно на уме — победа. У неё в глазах объединились волны и железо. У неё руки пахнут цветами и сладким мёдом как у матери, но это — руки солдата, бойца, бесстрашного воина. Впитав в себя кровь врагов и жар оружия, они становятся теплыми и твёрдыми, более цепкими, даже красивыми, однако совсем не по-женски. — Куда это ты, пташка? — раздался вдруг голос Мастера. Наташа повернулась на секунду к нему. — В лагерь, — она нахмурилась, отвернулась и сделала было шаг вперёд, как крепкая рука Мастера схватила её за локоть и потянула обратно. — Ещё шажочек в сторону — и твои останки украсили бы мою одежду, — буркнул старик. — Всё заминировано, и болота в том числе. Без проводника никогда не пытайтесь проходить здесь, иначе половины отряда не досчитаетесь. Герои хреновы… — С молодыми всегда так, — заявил полковник и, проходя мимо Наташи, погрозил ей кулаком. Вскоре Мастер отвлекся на разговор с ещё каким-то незнакомым девушке мужичком, а Белов остался без собеседника. Тогда Наташа нагнала его и, подождав пока партизаны окажутся на достаточно большом расстоянии, чтобы их не слышать, начала: — Вы им доверяете? Я нет! Откуда нам знать, что они действительно борются с фашистами? Вам мало одного Спицына и двоих диверсантов? — То, что произошло в мае — всего лишь случайность, — заворчал полковник. — И в некой степени наша ошибка. — Там не было нашей ошибки, а сейчас мы совершаем её. Белов остановился и внимательно вгляделся в горящие глаза Наташи, в её сжатые кулаки, но в ещё юное лицо, на котором не прорезалось ни одной морщинки. — Наташа, — спокойно начал полковник, — я в ответе за тебя перед твоим братом, и только поэтому отношусь к тебе как к дочери, а не как к бойцу. Нам всем пришлось через многое пройти, но люди эти нам не враги. Они приведут нас в лагерь, накормят горячим и уложат спать. Если их не нашли, то и теперь не найдут. — Откуда вам знать? — ещё сильнее разозлилась она. — Почему вы так во всём уверены? Мой брат в плену и его надо вытащить! — Вытащим. Кто сказал, что мы его там бросим? — Нужно идти сейчас! Полковник ничего ей не ответил. Мягко отодвинул её в сторону за плечи и прошёл вперёд. Наташа так бы и осталась стоять на месте, если бы не кто-то из партизан, подтолкнувший её. Она попыталась было огрызнуться и даже ударить обидчика, но заметив смеющиеся зелёные глаза Мастера, не осмелилась этого сделать. Девушка вяло шла вперёд и ей казалось, что несмотря на удачу и на спасителей мир всё ещё смеётся над ней. Опустив помрачневший взор вниз, она поплелась за остальным отрядом, уже повеселевшим и обсуждавшим дальнейшие дела. Наташе казалось, что солдаты напрочь позабыли о данной им задаче — найти предателя, сбежавшего с бумагами, и отнять у него ценные сведения. Она понимала их, понимала и то, что она тоже сильно устала, но девушка не могла отдыхать сейчас, не могла так просто доверяться людям, всего-то назвавшимся партизанами или своими. Не может быть, что им так повезло. Не может быть, что никто не погиб, что удалась операция, что есть новые друзья и надёжное убежище в чаще. Это было слишком легко. Но, возможно, Бог наконец услышал её молитвы? Лагерь партизан выступил из лесной зелени не то чтобы неожиданно, но масштабы не особо впечатлили. Вырытые землянки, ходящие тут и там люди. Бабы с ведрами на коромыслах, несколько мужиков, вооружившись топорами, кололи дрова. Детишки в драной одёжке сидели на земле и во что-то играли. Ещё пара женщин трудилась у этакой самодельной печки, помешивая что-то в котелках. Их мужья, собравшись вокруг этого «шабаша», жадно втягивали носами воздух, а женщины отмахивались от них, угрожая здорово поколотить, если не уберут загребущих лап от ещё неготового обеда. Наташа ещё раз посмотрела на детей и с жалостью подумала о том, что их наверняка когда-то было больше. До зимы… Первые секунды три жители этого лагерька не обратили на них никакого внимания, но затем увидели Мастера и наперебой принялись что-то спрашивать у него, показывать то на землянки, то ещё на что… Похоже, про свободные места дедок чуть-чуть перегнул. Наташа встретилась глазами с полковником и нахмурилась — мол, я же предупреждала. Но затем лица обитателей леса посветлели. Уладив с предводителем партизан все волнующие их проблемы, они спокойно отправились по своим делам, изредка оглядываясь на чужаков и заинтересованно оглядывая их форму, оружие. У центрального огромного костра сидели пятеро мужчин и что-то обеспокоенно обсуждали, сдвинувшись друг к другу. Мастер ничего им не сказал. Только обернулся к Белову: — Ну вот, пожалуйте к огоньку, служивые, обогрейтесь. Я баб послал вам места в землянках приготовить, а обед через десять минут. Строго у нас всё, по часам, как в армии. У вас, то бишь. Митяй нынче пару длинноухих подстрелил, да ещё кого-то — так что попируем сегодня. Любишь ты тушёную зайчатину, девочка? Мастер лукаво посмотрел на Наташу и засмеялся. Она поджала губы и отошла подальше. — Нелюдимая она у вас, а? — обратился мужичок к полковнику. — Да у неё брат в плену, — пояснил Белов. Оставив солдат располагаться у костра, они двинулись мимо землянок. — Мастер, нам надо вытащить его. Пропадёт Наташка без Ваньки-то, она его больше жизни любит. Мы бы сами пошли, только мало нас, помощь нужна. — Ведаете хоть, где заперли, м? — предводитель партизан достал папироску из трофейного портсигара и закурил. — Вроде руками фашистскими изготовлена, а вещь-то какая хорошая-я-я… — Да в городе наверняка, — шевельнул усами полковник. — Ага, — протянул Мастер. — Слыхал я, что они там рядом с главным зданием, в камерах пленных держат. Из наших там, конечно, никого уже не осталось, эх. А вот вашего солдатика наверняка туда уволокли. Они ж чего подумали? Что он командир. Следовательно, за остальными гнаться нет смысла — постреляли да и ушли с ним. Ребятёнка чуть не убили, чтоб их перед смертью так помучали, тьфу. — Ну так что? — спросил Белов. — Вы же сами делаете вылазки в город, да? Вот и расскажи, Мастер, что там. В подробностях расскажи. Они вновь вернулись к главному костру. Мастер пригласил полковника присесть рядом на бревно. Большинство солдат из отряда, привлеченные запахом обеда, сгрудились около печки, что добавило женщинам-поварихам только больше хлопот — самодельные поварёшки летали туда-сюда, угрожая чужим головам расправой, пахнущей мясом с травами. Достаточно вкусная расправа, что ни говори. Удивительно, что партизаны не боялись прихода немцев на дым. Они спокойно жгли костры, готовили пищу, несмотря на то, что город совсем рядом и какой-нибудь проезжающий по дороге патруль мог легко учуять горелое. — В городе, — начал предводитель партизан, — в городе как и везде. Народ за людей особо не считают, полицаи у них пушечное мясо. Этих предателей, бывших русских, считают тупыми овцами, стадом, которое можно собрать и направить решать мелкие проблемы — ну, вроде нас — без потерь для себя. Этим они и занимаются. Ведут против граждан, которые не желают гнуться под оккупационным режимом. И те, и те в миру жили. в первый раз за винтовку взялись. Потерь в итоге одинаково много. Да ещё зима прошла… Знаешь, сколько нас до зимы тут собралось, полковничек? — Сколько? — спросил Белов. — Двести человек. Двести! И всех надо кормить, согревать, ты понимаешь, да? После зимы выжило пятьдесят с лишком. В основном старики, женщины и дети, хотя молодые пареньки тоже есть. Охотятся, пропитание какое-никакое добывают, иногда могут на полицаев с обозами напасть. Только больно те в последнее время подготовленные стали, видать, привыкли к такому. В общем, после каждой такой операции они ещё и раненых притаскивают. Их надо спасать… — А вы.? — Почему старики сами не могут? Хе-хе, хороший вопрос. Я вот уже сотый раз задумываюсь о том, почему я на склоне лет должен всех их этими… тощими зайцами потчевать? Они заслуживают лучшего, они это понимают. Только вслух не произносят никогда. Потому что война, полковничек, она за то что ты ей плакаешься мягче к тебе не станет. Ни к кому не станет. На то она война. Я сижу в этом чертовом лесу, питаюсь тем что подстрелю и других кормлю, и в голове моей только одна мысль вертится, давит мне череп — дожить. Дожить! — Все этого хотят, — вздохнул полковник. — А как тебя по-настоящему зовут? Как в мирное время звали? — Меня? — Мастер горько усмехнулся. — Андрей. Потом прилипло прозвище, я об имени и забыл. В общем, не так уж всё и радужно. А в будущем. не сомневаюсь, и похуже чего случится. Белов промолчал. Он взглянул на Наташу, которая не слонялась без дела в стороне, в отличие от большинства отдыхающих солдат. Она сидела у ярко пылающего даже при свете дня костра. Языки пламени плясали в её глазах, на миг затмевая серо-лазурные волны, затмевая хмурые сизые тучи. Что-то изменилось в лице девушки. Лицо у неё стало почти неподвижным, ни один мускул не дернулся на нём. Девушка протянула руки к пламени и под его светом кожа мгновенно стала оранжевой. На миг даже показалось, что пальцы сами горят, но это было не так. Полковник обводил взглядом некогда мягкие черты и в сердце его что-то сжималось, что-то стискивало бьющийся комок жалости. Ведь она только начинает жить. Она только перестала быть ребёнком. Наташа посмотрела на Белова. Что за глаза это были! Жестоко умные, всё понимающие. Лёд с железом, яркий как холодно светящая голубая звезда. Отчего-то страшно было за неё. За Петьку, корчившегося от боли в лазарете, в землянке. Ведь они стали полковнику почти что родными детьми. Обоих он в начале не признавал, ругал и считал обузой, но теперь… Теперь они — его семья. Они не просто солдаты под его началом. Они — семья. Андрей Мастер, кажется, тоже это увидел. Бросив короткий взгляд на девушку, он понимающе кивнул. — Это место, — указал он на главный большой костёр, — мы зовём Последним Очагом. Потому что нигде кроме как здесь нам не укрыться. Идти по деревням — сдадут. В город — тоже не жалуют. Люди и сами не желают. Им тяжело жить в таких условиях как сейчас, однако по-другому и не получится. Если мы согласились бороться, мы будем бороться, даже если фашисты придут сюда с танками и будут давить нас «гусеницами». Прямо тут, у огня, который давал нам тепло всю страшную зиму. Я умру под танком, хорошо. Но перед этим я взорву ещё парочку других, чтобы знали, что мы — не слабый народ. Может, мы и варвары, не пьём коньяк каждый день и не едим шоколады, пломбиры и крема разные… Вот только сердце у нас горячее, и руки тоже. И мы вам поможем, стало быть. Своих не бросим. Он протянул Белову мозолистую ладонь. И полковник крепко её пожал. — Мы тут узнали, — сказал Андрей Мастер, — что недавно в город действительно пригнали нового пленного, солдата. Высокий, широкоплечий, светловолосый, про ребёнка что-то говорил. Ваш? — Это он про Петра наверняка, — вздохнул Вячеслав Андреевич. — Значит, ваш. Немцы обычно, если вытянуть ничего не могут, ведут на расстрел с восходом солнца. Получается, что пули настигнут голубчика завтра. Утром мы к ним и ворвёмся. — Есть план? Андрей Мастер усмехнулся. — Если этот старшина хоть в половину так хорош, как ты о нём говоришь, полковник, то наши сделают всё, чтобы его вытащить. У некоторых есть связи с полицаями, они всё устроят и отвлекут их от главного здания. Кому-то придётся взять на себя немцев, раз они там будут. Обычно на ночное дежурство ставят именно полицаев, если я правильно помню. Это нам на руку. Главное не нарваться на тех, что внутри. Но думаю, там будет пусто. Никого кроме тюремщиков и пары исполнителей приговора. — А если исполнителем будет… Предводитель партизан хлопнул Белова по плечу. — Мы всё сделаем, чтобы ему помочь. Полковник слабо улыбнулся. — Спасибо, Андрей Мастер. Тот смешно поморщился. — Зови меня просто Мастером, служивый. Андреев тут, по меньшей мере, штуки три. А Мастер… Мастер один. Подтягивайтесь к нам, обед скоро. И отдохните за сегодня. Завтра всем предстоит потрудиться. *** Часы проходили мучительно медленно. Более того, когда сидишь в камере, то кажется, будто секунды не песчинки в часах, падающие вниз, а что-то растянутое. растянутое настолько, что даже собственной смерти трудно дождаться. Ивану хотелось крикнуть стоящему снаружи немецкому солдату, чтобы тот пристрелил его прямо сейчас, без разговоров и пафоса типа подыхания на рассвете. Но потом подумал и решил всё же молчать. Маленькое окошко, на вполне приемлемой высоте, чтобы до него добраться, но слишком крошечное и забранное решёткой — вот та единственная вещь, которая давала понять, когда наступит утро. Сначала это было палящее июньское солнце, а затем оно стало плавно и так же мучительно медленно закатываться, а едва видная полоска неба заалела, как свежий кровавый рубец на теле от удара бича. Их на Иване и так уже десятки, если не сотни и не тысячи. Гимнастёрка, которой он укрывался как одеялом, лёжа на соломе, вся пропиталась алым на спине и на груди. Да, его приказали увести в камеру после допроса, но никто не запретил тюремщику, жаждавшему награды за сведения, отвести его на пытки. Тюремщик, само собой, ничего не добился, однако даже Иван признавал — продлись это ещё на час или больше, он бы просто не дотянул. Его грубо бросили на каменный пол, где он зализывал раны как побитый пёс. И это сравнение как нельзя лучше подходило ему тогда. Потом наступила тёмная ночь. Хорошо, что ещё звезды видно. Иван смотрел на эту полоску в зарешёченном окне и напряжённо думал. Кажется, хоронить себя ещё рано, ведь есть отряд… Ага, конечно. Не сунутся они сюда, побоятся. Двадцать человек против полусотни полицаев и немецких солдат в придачу — какая же тут победа? Иван хоть и знал нрав полковника, знал что тот своих в беде не бросит, но… ради одного человека жертвовать всеми? А им ведь ещё задание выполнять. Не пойдут они сюда, уж точно не пойдут. Нечего им здесь делать, только погибнут зря. Петька уже погиб. Затем расстреляют его самого, Ивана. Остальные… Пускай уходят. Пускай оставят. Только они должны обойтись без риска. Должны. Если бы Иван мог, он бы не позволил вести свою сестру на гарантированную смерть. Ночь заканчивалась и старшина чувствовал это буквально в воздухе. Каждую минуту он вслушивался в то, что происходит за дверью камеры. Слушал шаги часовых, слушал их редкие разговоры и смех. Радуются, конечно. Брагинский стиснул зубы, когда он, переворачиваясь набок, ощутил как рубцы от ударов обожгли болью. Теперь всё равно, сколько их. Хоть сотни тысяч. Иван вспоминал Людвига. Как жаль, что здесь уже не пешки, которыми можно командовать. Здесь генерал и полковник, а с ними жутко озлобленная девица. Немецкий лейтенант никак бы не смог ему помочь. Но он зашёл. Всего один раз, после пыток, когда Брагинский почти терял сознание от боли. Иван помнил его голубые глаза, его дрожащую руку, сжавшую его холодеющие, казалось, пальцы.Только это прикосновение спасло его от слишком ранней смерти. И зачем? Солдату хотелось задержать возлюбленного рядом с собой ещё хоть на несколько минут, однако Людвиг, словно бы в чём-то убедившись, покинул его камеру так же быстро, как и пришёл. Сейчас Ивану больше всего хотелось с ним попрощаться. Иного быть не могло. Кто-то из двоих должен уйти. Умереть. Исчезнуть. Стереться из жизни другого. Забрезжил рассвет. Ещё один кровавый рубец. Самый последний. Слёзы сами катились по щекам, как бы Иван их ни сдерживал, как бы ни бил себя кулаками в грудь, призывая успокоиться и принять будущее таким, какое оно есть. Но нет. Последнее желание, ведь приговорённые к казни имеют на него право, разве нет? Ивану хотелось в последний раз поговорить с Людвигом. Он ведь наверняка чувствует себя виноватым в том, что не может помочь. Иван бы убедил его в обратном. Черт, да он убедил бы его в чем угодно. Только в одном не смог бы. Не смог бы заставить его отвести глаза, когда грянет команда стрелять. Иван огромным усилием дотянулся до нагрудного кармана гимнастёрки. Он нашарил старинную зажигалку, которую ему подарил возлюбленный. С тихим щелчком вспыхнул маленький огонёк. Брагинский смотрел на него долго-долго. Затем огонёк пропал. Солдат прижал зажигалку к сердцу. «Людвиг… — без конца повторял он, сидя на полу и раскачиваясь взад-вперёд. — Куда же ты делся, Людвиг… Найди меня, Людвиг!» Стук по железным проржавевшим прутьям решётки. Звук как спасение. Как глоток воды, утоляющей сильнейшую жажду. Как пение птицы для человека, всю жизнь просидевшего в каменной коробке, не выходя на свет. — Брагинский… — шёпот со стороны. — Вставай, старшина. — Людвиг… — Чего? Ты меня слышишь? Это полковник Белов говорит. Мы вытащим тебя. Брагинский, эй? Отвлеки охрану, если сможешь. Уши Ивана меж тем слышали совсем другой голос. Опираясь о стену, он с трудом поднялся на ноги и пошёл к двери. — Эй, немчура! — позвал солдат. — Дайте посмотреть на ваши рожи перед расстрелом! Чтоб вас точно так же расстреляли… Через минуту показался тюремщик. — Was? — несколько сонным тоном спросил он. — Грязный русский мешать спать. Сидеть тихо. — Это ты мне говоришь? — хрипло засмеялся солдат. — Не-е, у меня последнее утро сегодня. Можно и побуянить. Может, дашь закурить, а? Мы всё ж солдаты, почти как братья. Воюющие братья. Здорово, верно? — Молчать! Сильный толчок в грудь. — Ну чего такой агрессивный? Иди сюда, обнимемся… Ощущение было такое, точно Иван напился за раз больше, чем за всю свою жизнь. В голову вдруг ударил безрассудный азарт, захотелось хоть поразвлечься напоследок. Крепкими сильными руками он прижал щупленького офицеришку к себе, точно танцевать с ним собирался. — Хватай нож! Этот незнакомый окрик на русском стал будто бы командой и Брагинский немного пришёл в себя. Опомнившийся от неожиданности немецкий офицер попытался от него отбиться, но старшина, вытащив у него холодное оружие, за пару секунд сделал пять ударов в живот. Пальцы фрица на миг сжали его рукав, а затем… последовал выстрел. Проснувшийся второй часовой наставил оружие на солдата и выдал короткую очередь. Иван прикрылся трупом, чувствуя как пули вонзаются в уже мертвое тело, как оно дергается, начиняемое инородными телами. Долго это продолжаться не могло и охранник в конце-концов пристрелил бы Брагинского, если бы не метко брошенный знакомый нож, угодивший фашисту прямо в открывшуюся незащищенную шею. Выпустив из рук МР-38, он рухнул лицом вниз на пол, ещё немного корчась в предсмертных судорогах. — Вот ты влип, старшина, — тут же высказал ему Белов, вынимая своё оружие и вытирая его о чужую форму. — Ещё чуть-чуть и… — Нет времени на разговоры! — рявкнул мужичок в кепке восьмиклинке, стареющий и с бородкой, но необыкновенно ловкий для своего возраста. — Уходим, быстро! — Вячеслав Андреевич? — Иван протёр глаза, чтобы удостовериться что ему ничего не мерещится. — Что вы тут делаете? И кто это такой? Я не просил, не являться… Он сделал шаг вперёд и боль тотчас же вновь пронзила спину. Иван сполз по стене вниз. — Ему чего, выпить перед расстрелом дали? — прищурился незнакомый дедок. — Полковник, зови Митяя, пусть поможет дотащить. Наши вход держат и… Снаружи зазвучали крики на немецком и выстрелы. — Кажется, уже не держат, — произнес Иван утомлённо. — Бросьте меня уже, наконец. Сколько можно от смерти бегать… — Проклятье! — выругался незнакомец в восьмиклинке. — Тикать надо! — Пошли! — взревел полковник и, схватив старшину за рукав, потащил к выходу. От вспышки боли Иван с трудом соображал, что происходит. Вскоре он смог идти без посторонней помощи, только оружия при нём не было. Забившие тревогу немцы пытались прорваться к камерам, но их удерживали партизаны. Это давало небольшой шанс уйти незаметно под шумок. И тогда старшина подумал… А нужно ли ему уходить? — Идите сами, — запыхавшись, сказал он. — У меня всё тело иссечено, я вас только замедлю. Тащусь как улитка, которой половину оторвали. — Не неси ерунду! — повернулся к нему Белов. — Ты мне живым нужен и порядком здесь уже задержался.! В тот же миг он умолк, схватившись за предплечье. На форме стремительно росло пятно крови. Высунувшийся из-за стены немец выстрелил снова, полковник чудом ушёл от пуль, но Иван заметил это лицо. Людвиг. — Дайте мне пистолет, — попросил Брагинский у Белова. — И бегите к выходу, я вас догоню. — Старшина… — Ну! Сунув в дрожащие руки солдата оружие, полковник и неизвестный в восьмиклинке двинулись к выходу. К счастью, Людвиг не мог их там блокировать. Всё же несмотря на их любовь, русские по-прежнему оставались для него врагами, как оставались для Ивана врагами немцы. Снаружи творилась суматоха, не прекращались выстрелы и крики то сражавшихся партизан, то фрицев. А они, Байльшмидт и Брагинский, стояли друг против друга, прекрасно понимая что сейчас не время для разговоров. Но никто из них не попытался уйти и никто пока не сказал ни слова. — Они хотят спасти тебя, — вдруг произнёс Людвиг. Его акцент едва не заставил Ивана вновь умилиться. — Да, — сдержанно насколько мог ответил он. — Полковник не позволит тебе выйти отсюда живым, — немец наклонил голову и посмотрел на старшину. — Откуда ты знаешь? — Weil ich weiß alles*. Людвиг опустил глаза, кадык его шевельнулся — он сглотнул. — До тебя дошло? — с вызовом спросил старшина. — Дошло, что мы враги? Хочешь исполнить свой долг?  — А ты этого хочешь? В ответ Иван медленно поднял пистолет и прицелился в лейтенанта. — Не хочу, — вдруг горько усмехнулся он и опустил оружие. — Там, снаружи… — Знаю. Людвиг сделал шаг к нему. Они медленно приблизились друг к другу. — Значит, я не выйду отсюда живым? — Нет, не… выйдешь. И я не выйду. Er wird uns beide töten*. — Людвиг… Иван прильнул к его губам своими. Сильные руки немца прижали его к себе, затем потянулись к волосам, зарываясь в них пальцами. Снаружи за жизнь Ивана сражались и гибли люди, однако он был здесь. Он целовал своего врага и не находил ничего более сладостного чем это. И любимая, столь желанная лазурь родных глаз снова устремлена на него. Они не прикрывали век во время поцелуя, ведь если бы кто-то один из них сделал это, другой бы посчитал всё происходящее фальшивым, недействительным. Приятные сладкие губы и знакомый запах папирос — всё это и многие другие вещи заставили Ивана вспомнить их первую ночь вместе. — Мне надо идти, — Брагинский кивнул туда, куда ушли Белов с незнакомцем. — Там свобода. — Ещё немного, — почти взмолился Байльшмидт, покрывая поцелуями залитое кровью лицо солдата. Иван сдался его просьбе, обняв его. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем Людвиг нерешительно отступил от старшины. Отступил и совершенно неумело улыбнулся. — Пора, — произнёс Иван. — Я уйду. — Я знаю. Брагинский быстрыми, насколько мог, шагами направился к выходу. Остановившись почти у самого выхода, он оглянулся. Людвиг смотрел на него… не жалобно, нет. Трудно было описать этот взгляд. В глубине его голубых глаз таились странные неуверенность и сомнение. А потом он скрылся в боковом коридоре. Выстрелы редели и удалялись. Неужели всё же решили оставить? — И откуда же ты взялся такой живучий и везучий? Этот знакомый голос заставил Ивана повернуться к выходу и… опустить руку со сжатым в ней пистолетом. Дуло другого едва ли не упиралось ему в лоб. Полковник Лангсдорф довольно улыбнулся. — Бежишь? — спросил он с тенью едва заметного акцента. — Беги. Друзья-партизаны ждут. И он шутливым движением-полупоклоном указал на зарешеченные двери. — Издеваешься, скотина? — прищурился Брагинский. — Ты же убьешь меня. — Ну, нет, — усмехнулся Вильгельм. — Если я убью тебя, твоя сестра непременно наложит на себя руки, а она мне ещё нужна. Вот так, понимаешь? Она мне нужна. Встретишь её — передай, что за ней должок. И, похоже, уже не один. — Только прикоснись к Наташе и я я разорву тебе глотку. — Посмотрим. Гляди, я тебя отпускаю. Иди, пока я не передумал. Его усмешка не давала Ивану покоя. Что-то здесь не то. Да и у него осталось важное дело. — Где ребёнок? — спросил он. — Жив. — Выдай его мне. — Нет, — продолжал скалиться фриц. И тут до Ивана дошло, почему полковник веселится. Потому что нет у него Петра. Нет и не было с самого начала! — Сволочь! Он кинулся было на немца, но появившаяся неожиданно за его спиной Наташа четким, необыкновенно сильным ударом приклада по спине и внезапным пинком отбросила Вильгельма на пол. Иван изумленно уставился на сестру. Она казалась ему совершенно другой. Взор у неё изменился ещё больше. На лбу открытая рана, обещавшая вскоре стать рубцом, который ей предстояло носить всю оставшуюся жизнь. Одна половина лица была залита кровью, которая капала с острого подбородка на пол. Девушка с облегчением вздохнула. Успела. — Наташа! — полковник обаятельно улыбнулся. — Какая встре… В следующие мгновения Иван наблюдал то, чего, если честно, ожидал менее всего. Повесив тяжёлый ППШ на плечо, сестра вынула из кобуры на ремне пистолет, отработанным спокойным движением направила его на немца и прострелила ему бедро. Тот вскрикнул, зашипел и потянулся зажимать ладонями рану. И всё равно продолжал ухмыляться. — Разумный ход, если хочешь спасти братца… Наташа, выслушав его, прострелила ему и второе бедро. Затем так же невозмутимо убрала пистолет назад. — Пётр жив, я его спасла, — девушка едва заметно улыбнулась радости, появившейся на лице старшины. — Скорее, уходим, — кивнул Брагинский и взял было её за руку, однако сестра качнула головой. — Помоги Вячеславу Андреевичу и партизанам. Я нагоню тебя буквально через секунду. Солдат поколебался, но всё же отпустил её пальцы и выбрался наружу. Наташа приблизилась к лежащему на полу немецкому полковнику. — Спасибо за брата, — прохладно произнесла она. — Почему не в сердце? — Вильгельм внимательно прищурился, словно бы пытался разглядеть что-то в её лице. В её глазах. Увы, того, что он искал там не было, не могло быть. И оба это понимали. Но полковник верил и в редчайшие исключения. Девушка ничего не ответила. Она выразительно посмотрела на мужчину. Она не хотела его убивать. Это было видно. Наташа кивнула чему-то своему и, отвернувшись, направилась к выходу. — Natasha, — позвал девушку её враг. Она не обернулась даже у дверей, а затем розовый рассвет и возобновившиеся выстрелы поглотили её.