Вчера закончилась весна...

Семён принял их весьма радушно, а к вечеру даже отправился вместе с некоторыми бойцами в лес, чтобы подобрать тех, кто остался. У Семёна не было сыновей — одни только дочери, все красивые и ладные, веселые девчонки, в отсутствие отца накрывавшие на стол и болтавшие с солдатами. Фашисты, проверявшие всех, кто въезжал в деревню, ничего не заподозрили. К тому же, Поддубный знал особенную тропку, по которой и переправил потерявшихся бойцов к себе домой, огородами. Они пришли поздно вечером, когда все остальные уже успели поужинать и готовились ко сну. Проходя через сени, Иван заметил, что дом у Семёна непривычно большой для человека из деревни. Здесь с лихвой хватало места его товарищам, а также и самой семье. Несколько чистых комнат в избе, которые заливал теплый свет лампы, а на грубовато выскобленном столе в главной горнице ещё оставался самогон и некоторые закуски — соленые огурчики, сушеная рыба, картофель и прочее. Всё это предназначалось припозднившимся бойцам из леса. Но оказалось, что их прибыло не так уж и много. Солдаты возвращались утомленными, в грязных и рваных гимнастёрках, устало плюхались на скамьи, утирая пот с лица. В глазах их ещё плескался неизвестный страх, а руки дрожали, крепче сжимая припрятанные винтовки. Привыкшие к войне, к тому что здесь никому нельзя полностью доверять, они долго и с подозрением глазели на Семёна. Тот, впрочем, делал вид, что не замечает, а может быть и правда замечал, но особо не обижался. Всё-таки война, она своё дело делает. Группа один и два, двигавшиеся на запад, погибли под массовым обстрелом фашистов. «Юнкерсы», потеряв свою добычу из виду, устремились именно туда и сбросили десятки бомб на головы несчастным. Пострадал лес, умерли люди. К стыду и огорчению многих, хоронить их было уже некогда — надо было продолжать путь и найти того, кто забрал документы с мертвого вора и предателя. Группа пять, сопровождавшая Мастера и его людей, так и не вернулась назад. Многие предполагали, что они вернулись в Москву или угодили в плен, а может быть не уберегли партизан, оказавшись в ловушке. Зато остатки группы три и четыре благополучно пережили атаку. Те, кто отправился искать их в лесу, нашли солдат под деревьями, изможденных и усталых. С ними была и Наташа, лежавшая на носилках. Живая. Дочки Семёна ей помогли. Одна из них кое-что смыслила в медицине, прежде, в расцвет партизанского движения, латала раненных. Потом, после того как всё раскрылось, пришлось об этом забыть. Семён не хотел говорить, как ему удалось избежать отправки в Гестапо, да никто и не настаивал на том, чтобы он ворошил неприятное, судя по всему, для него прошлое. Он не пожалел для незваных гостей ничего и, как оказалось, был не таким уж неприятным человеком, как казалось поначалу. В конце-концов, именно благодаря ему Наташенька теперь крепко спала, укутанная в несколько одеял — в ранами её разобрались быстро, дали ей горячего питья и уложили в одной из горниц. Сама же ватага насытившихся и вымывшихся в бане бойцов устроилась в главной комнате, за столом. Хозяин дома, отослав дочерей спать, присоединился к ним. — Ну расскажи хоть, — начал Белов, когда все они опрокинули к себя по стакану горячительной жидкости и помолчали — в память о погибших. — С чего тут всё началось? Кем сам будешь? — Ох и допросы у тебя, полковничек, — хмыкнул в бороду Семён и снова потянулся к бутылке. — Какие ж подозрения? Я ваших вытащил, черт подери, по тайным тропам к себе домой привел. Если сюда сейчас немцы с обходом сунутся — мне крышка. Думаешь, будь я предателем, стал бы рисковать? — И всё равно, — прищурился тот. — Странная ты личность. Нам о тебе Андрей Мастер рассказал. — А-а, — протянул мужик и засмеялся — смех у него был густой и приятный, басовитый. — Тот, что в лесу со своими засел. Как он? — Ушёл. Точнее… Надеюсь, что ушёл. Я отправил с ним нашу группу, проводить к границе. Меня там знают, замолвят словечко. Только немцы эти с обстрелом и самолета всё испортили. Конечно, мы знали об их приходе, но не предполагали, что всё произойдет так внезапно. — Мастер добраться должен. Он вам не просто человек. Он такое сконструирует! Помяните моё слово, жив будет, да в Москве хорошо устроится. Все хором пожелали, чтобы так и было, и выпили ещё. От самогона у Ивана уже голова шла кругом, но он просто не мог уйти, не услышав самого интересного — истории Семёна. Мысли его ещё возвращались к Людвигу, оставшемуся во время атаки немцев в лесу, привязанным к дереву. Его ведь запросто бомба могла убить. А если всё же повезло и свои спасли? Дай Бог чтобы так и было! — Так кто же ты? — снова спросил полковник, крутя стакан в руках. — Семён Васильевич Поддубный, — словно бы снова представился мужик. — Вообще я из Минска. Пару лет назад, вот, овдовел, да так и остался с дочками в городе. А потом немцы пришли и… бежал я, в общем. Денег достаточно было, выкупил себе домик этот, стал в нём жить, приторговывать потихоньку. Двое сыновей у меня было, и двое братьев младших. Все на войну ушли — не вернулся никто. Братья пропали без вести, а от детей мне только похоронки и остались. Разозлился я, пошёл собирать народ, чтобы фашистов вшею гнать. Сперва у нас всё хорошо было, справлялись — громили составы, подрывали пути, карательные отряды на подходах к деревням уничтожали. А потом меня кто-то из своих коменданту и сдал. Прижали к стенке да говорят: «Хочешь, чтобы доченьки в мире жили — сиди себе тихо и не вздумай даже носа высовывать.» Напоследок пару зубов выбили, руку сломали. Теперь и езжу туда-сюда, покупаю, продаю. В душе надежду лелею — придут наши и фрицев повыбивают из домов. Но что-то, вот, запаздывают. А ваш отряд им как прутик от веника — сломают и не посмотрят. Он замолчал, поморщившись. Говорить ему об этом было неприятно, и даже Белов, судя по всему, невольно пожалел о том, что завел эту тему. Замолчали, опустошая стаканы. Семён протянул кому-то старую гитарку и сослуживец заиграл лирическую спокойную мелодию — одновременно согревающую душу и заставляющую вспоминать мирные годы. Родную деревеньку, Оленьку в платье с веночком на голове, маму с кувшином молока. Брошенное обучение в Воронеже и теперь уже такие далекие перспективы. Всё это можно было назвать лишь двумя словами — далекое прошлое. Мягкий сон, который видишь без конца, но вряд ли он обернется снова реальностью. Неизвестно даже, что с деревней служилось и живы ли родные. Как повезло, что Иван увел вместе с собой Наташку. Хоть она рядом. За окнами давно стемнело и Семён опустил длинные белые занавески, чтобы никто с улицы не увидел гостей. Снаружи слышался вой собак, глухие шаги и смех, немецкая речь и ругательства, судя по раздраженному тону. Часовые. Иван смотрел в мутное стекло, стараясь что-то там разглядеть. Хотя нет, не что-то. А кого-то. Людвига. Он вполне мог бы оказаться здесь после всего. Брагинский тяжело вздохнул и взгляд его переместился на Петьку. А он заметно подрос с их первой встречи в Ельце. Обычно мальчишки вытягиваются значительно позже, но Пётр явно был не таков. Вон как возмужал, казалось бы, в ресницы всё равно длинные, почти девичьи. Глаза карие, цвета чая, а черты стали острее. Но лицо всё равно прежнее — жизнерадостное, несмотря ни на что, губы ещё могут улыбаться. Дочки Семёна выстирали всем форму и, когда она высохла к вечеру на палящем солнце, подлатали её. Скоро Петька снова будет гордо носить гимнастёрку и пилотку вместо колючего свитера и темных штанишек, которые он на себя нацепил. Этому мальчишке ничто кроме формы не идёт так хорошо. Он стал выше, крепче, сильнее. Взрослее. — У нас было задание, — настала очередь Белова рассказывать. — Схватить предателя, укравшего важные документы, сведения из которых он собрался передать по рации немцам. Не выполнив задачи, нас бы не пустили обратно через границу. До сего дня всё шло хорошо, но в лесу мы нашли труп Спицына, того перебежчика… Документов при нём нет. Кто-то их забрал и двинулся вглубь Беларуси. Это — серьезная проблема для нашего командования, и… — Не трудитесь, — махнул рукой Семён. — Сведения уже наверняка у немцев, зуб даю. А чего они касались? Полковник переглянулся с Иваном и ответил коротко, сцепив зубы: — Наступление. — Хотя… Никого чужого я тут не видал. Да и немцы бы это дело хорошенько отпраздновали, но из-за ваших атак сидят тихо, как мышки. Возможно, это были ваши люди, и задание теперь завершено. Пусть не вами, однако… — Нам никто ничего не сообщал, — резко произнес Белов. — Вам и не сообщат, полковник, — Семён перегнулся через стол. — Видите, сколько тут немчуры? Каждому из нас, обычных жителей, стволом в спину тыкают, а новеньким приезжим и вовсе несладко приходится. Рейды, аресты каждый день. И вы всё ещё думаете, что у вас тут будет связь со штабом? Не спорю, с рацией, возможно, стоило бы попробовать. Но тут вы её не найдете — потому что из ваших всех перестреляли. Как считаешь, связываться с вами из воздуха будут? — Что тогда предпринять? — скептически спросил Иван, положив ногу на ногу и склонив голову набок. — Возможно, вам следует оправиться в Могилёв. В области у немцев это — главный штаб, а у нас тут рядом станция имеется. — Предлагаешь нам лезть в немецкие составы? Моментально вычислят, — цокнул языком полковник. — Так переоденьтесь в них, — посоветовал Семён. — Немцы ходят в баню, можно у них форму-то и стибрить. Затеряетесь в толпе, да так и поедете. — А если свои попытаются убить? — Слушай, полковник, я тебе выход предложил. Остальное — дело ваше. Если документы взяли немцы — они повезут их в Могилёв, точно. А оттуда направят в Минск. Так что вам следует поторапливаться с решением. Назад дороги нет, как ты сказал. Я более чем уверен, что сведения перехватили не ваши солдаты. Выходит, остается Могилёв. Белов беспокойно забарабанил пальцами по столу. Все остальные притихли, наблюдая за ним. Иван почти чувствовал, что каждый из них был за то, чтобы попытаться найти источник связи с командованием здесь. Углубляться в территорию Беларуси означало подвергать себя ещё большей опасности, а немцы уже отлично знают, кто такой Вячеслав Андреевич Белов, и за что он носит на своей потрепанной форме орден Ленина. Фрицам вообще были известны имена многих солдат, которых по крайней мере стоило опасаться. Иван нащупал на груди собственные медали. Их тихий звон показался ему каким-то ненастоящим. — Что думаешь? — обратился к нему полковник, нахмурив брови и шевеля усами. Иван колебался. — Опасно ли на подступах к Могилёву? — спросил он у Семёна. — То есть… Немцы ведь могут нас и правда принять за своих, вопросы какие-то задавать. А мы на немецком… ну никак, блин. — К тому же, и мне как-то быть старым рядовым не охота, — фыркнул Белов. — Не поверят ведь. — Можете и пешком добраться. Если ногами быстро шевелить будете. — Эх, — махнул рукой Иван, — нам бы своих встретить. Пункт какой-нибудь, с укреплениями и отрядами. Нам одним, что ли, справляться со всем? Ни тебе точки, ни союзников… — Я, что ли, в этом виноват? — буркнул Семён. — Вот увидите кого из своих, будете разбираться. А сейчас спать. Отдохнете немного у меня, немцам скажу что родня приехала, да и ваша раненная оправится. Потом решайте сами — куда и чего. Гасите лампу. Со стола убрали. Зевая и потягиваясь, бойцы стали расходиться. Кто-то устроился на полатях, кому-то пришлось постелить на полу, но никто не жаловался — пол казался мечтой по сравнению с грязной мокрой землей, в которой они просыпались до этого каждый день. Ивану досталось место на печке, но он не сразу пошёл туда. Семён предупредил, что от заката до рассвета действует комендантский час, и если кого-то поймают, то вполне имеют право арестовать или расстрелять на месте. Но Брагинского не очень-то интересовало это обстоятельство. Он вышел на задний двор и опустился на корточки, смотря в темноту и покуривая папироску, предложенную кем-то из сослуживцев. Вот уже которую ночь ему снилась Москва. Он защитил её вместе с остальными, он выжил, прошёл весь свой путь длиной в пятьсот километров. Хотя… Кого он обманывает? Его путь продолжается и конец ещё слишком далёк. До Берлина им пока не добраться, но когда-нибудь… — Чего сидишь? — спросил полковник, становясь рядом. — Не спится? — Вячеслав Андреевич… — Иван замолчал, но затем продолжил. — А мы дойдем до Берлина? Как думаете? — Должны, старшина, — улыбнулся Белов. Однако и он сам был чем-то озабочен, хмурил брови и нервно постукивал каблуком сапога. Брагинский не подал виду, что заметил, а всё же решил пристальнее наблюдать за полковником. *** Могилёв встретил их проливным дождем, поэтому выбираться из теплого и сухого салона автомобиля очень не хотелось. Но поймав на себе удивленный взгляд водителя, какого-то рядового, Вильгельм решил, что всё-таки лучше будет выйти. Грете повезло больше — у неё с собой был изящный черный зонтик с перламутровой ручкой, который она тотчас же раскрыла, а другой солдат, с почтением подойдя к ней, помог шпионке покинуть машину, не запачкавшись в грязи. Она поправила на себе бежевый плащ — здесь было прохладно и сыро. Лангсдорф же довольствовался своим привычным кителем, разве что решил к прибытию нацепить все награды, какие у него имелись. Он проявил толику галантности, взяв Грету за руку. — Почему нас вызвали в штаб? — спросила она задумчиво, идя рядом. — Ходят слухи, что Гальдер… — Гальдера скоро отстранят от должности, — сказал Вильгельм. Они приближались к зданию комендатуры. — Говорят, что он проявил… излишнюю вольность. — И кто теперь будет отдавать приказы? — усмехнулась шпионка. — Некий Генрих Эрмансдорф, он здесь комендант. Видела стройку, пока мы сюда ехали? Это он согнал население, чтобы соорудить крепость. Там два лагеря, больше тысячи мирных гнут спины. — Это — то, чего они достойны, — пожала плечами Грета. — Разве свиньям можно давать более ответственные поручения? В сёлах и деревнях стоят их старосты, в маленьких городках бургомистры. Другие пускай трудятся на благо Рейха. Тогда, после окончания войны, они заслужат прощение и, возможно, получат некоторые льготы… — Ты знаешь, что этого не будет — славяне будут искоренены. Даже эти… Он с отвращением посмотрел на робких боязливых жителей города, которые не решались приближаться к ним ни на метр. Возможно, виной тому были строгие и острые глаза Греты. — Поскорее бы зайти внутрь — сказала она. — Этот дождь льет как из ведра. Ты хоть знаешь, для чего нас забрали с границы? — Эрмансдорф всё объяснит. Солдаты поприветствовали их и открыли перед ними двери. Как всегда, дама прошла в коридор первой, а за ней последовал и сам полковник, тряся головой как промокший пёс. Он ощущал некоторое раздражение. Кофе, который они пили по прибытии в свои квартиры показался ему отвратным. Мерзкий дождь промочил китель едва ли не насквозь и под ним противно хлюпало. Он не должен жаловаться. Он был фронтовиком, но сегодня непременно хотелось побрюзжать, и желательно на кого-то слабого. Вильгельму оставалось надеяться, что генерал-майор хотя бы предложит им чаю, чтобы согреться. Ступив в внезапное тепло коридора, он поморщился. Грета, казалось бы, не замечала никаких неудобств. При ней был зонтик и она не промокла. мужчины перед ней вытягивались как перед маршалом, а она всегда получала лучшие условия, чем полковник. Кофе её не был таким холодным, как у него, да и завтрак был наверняка сытнее. Не то чтобы он привык к всяким разносолам, однако отпуск, проведённый в Берлине, наложил на него особый отпечаток небрежного аристократа. В конце-концов, так и было. — Господин генерал ждет вас, — сообщил солдат. стоявший у нужных им дверей. — Вы можете пройти. Генерал-майор Эрмансдорф, имевший схожую схожую фамилию как у Вильгельма, являл собой не слишком приятное зрелище. Полковника раздражало ещё и то обстоятельство, что их двоих наверняка будут путать из-за этих чертовых фамилий. Но то, что он увидел, ему не понравилось ещё больше. Нижняя челюсть выдающаяся и злобная. Профиль, грубо высеченный из камня. Крепкая фигура. Генерал был уже не молод, но сохранил грозный вид. Виски у него поседели, а голубые глаза, холодные и жестокие, демонстрировали всю его истинную сущность за стеной из вежливости. — Полковник, — он сдержанно кивнул, но Грету удостоил тонкой улыбкой. — Фройляйн. Проходите. «Ты разрешил пройти ей, — с неким негодованием подумал Лангсдорф. — Однако не мне. А между тем я знаю о тебе гораздо больше, чем эта шпионка.» — Видели крепость? — спросил Эрмансдорф скорее из вежливости, чтобы было что обсудить перед серьезным разговором. — Она очень крепкая, господин генерал-майор, — Грета использовала свою обезоруживающую улыбку, но старый вояка на неё не повёлся. — Замечательно, — Вильгельм заметил, что Эрмансдорф часто стискивает челюсти вместо обыкновенного кивка. — А вы, полковник? Говорят, что вы настолько ответственны в своей работе, что даже ваши бойцы, попавшие в плен, вынуждены спасать себя сами. «О чем это он? — подумал тот. — Не о том ли…» — Я не понимаю вас, господин генерал, — поколебавшись, ответил он. — Тот лес рядом с городком, на который вы послали авиацию. Там оказался пленный. Русские оставили его умирать привязанным к дереву, а обследовавшие место солдаты, ваши солдаты, не сделали ничего, чтобы его освободить. Чудесным образом он сам перерезал верёвку и ковылял бы в неизвестном направлении, ослабевший, без еды и воды, если бы мой отряд его не обнаружил. — Он сказал своё имя? «Конечно, он сказал. А я-то надеялся, что он умрёт, и ничего не случится. Одним предателем меньше. Его братец бы погоревал, конечно, но это бы ничего не значило. И вот… Он жив. Людвиг Байльшмидт.» — Его зовут Людвиг Байльшмидт. Он обер-лейтенант. Быть может, мне пригласить его сюда? Пусть всё расскажет. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы не вмешалась Грета. — Господин генерал-майор, — снова улыбнулась она. — Нас ждут срочные дела. Быть может… — Дела подождут, пока я не буду точно уверен, что моих бойцов и соотечественников не отправляют в могилу другие мои бойцы и соотечественники. Вильгельм почуял повисшую в воздухе угрозу. Решив поступить разумно, он, наконец-таки, снял фуражку и сжал её за козырёк в правой руке. — Каковы наши задачи? — спросила Грета. — Для чего нас вызвали в Могилёв, господин генерал-майор? Мы готовы к исполнению всех надлежащих инструкций. Эрмансдорф поднялся со своего места, прошёл к стоящему на столе графину и налил себе воды. Затем снова обернулся к ним. — Вы ведь знаете, что сейчас по всей области русские готовят партизанское движение? Эта зараза распространяется с бешеной скоростью. Нужно вырывать эти сорняки с корнем. — И мы здесь, чтобы вам помочь? — Верно. Помните информацию о курьере, что нёс нам документы? О перебежчике? Мои разведчики нашли его тело в лесу. Русского дурачка жестоко убили, на месте много следом. Видимо, тех, кто с ним расправлялся, было достаточно много. Как считаете? Это наши или советские солдаты поработали? Лангсдорфу трудно было сосредоточиться. Мысли о выжившем Людвиге его до сих пор не отпускали. Ведь он же позаботился о том, чтобы от бойца ничего не осталось… — Есть только одни люди, которые так жестоко расправляются с предателями. Русские. Грета усмехнулась, искоса взглянув на Вильгельма. Полковнику этот взор очень не понравился.