Вчера закончилась весна...

— Как она? — спросил Иван, тихонько заходя в комнату. Солнечные лучи гуляли по лицу Наташи, пока еще совсем слабые, рассветные, красноватые. Кожа сестры больше не была белой как мел, грудь её спокойно вздымалась и она крепко спала. У её постели сидела девушка, одна из дочек Семена, и заботливо следила за раненой. Как говорили, состояние у неё продолжало оставаться стабильно-тяжелым, но Иван не мог понять этих слов. Стабильно-тяжелое. Что это значит? Всё с ней хорошо или нет? Он путался в догадках, мучился от страхов, однако розовый румянец на щеке Наташи понемногу вселял в него спокойствие. Она спала, голова её покоилась на мягкой подушке, веки прикрыты и, кажется, всё хорошо. Только оно совсем не хорошо. Несколько дней назад какие-то недогадливые люди — то ли партизаны, то ли еще кто, — пробрались на склад, принадлежавший немцам, и взорвали его. На складе была картошка… Белов, узнав об этом, ругался как черт, без конца повторял проклятья в адрес непутевых освободителей. Тоже, ё-мае, вояки отыскались! Этим воякам и невдомек было, что за каждого убитого солдата немцы вешают, расстреливают, отправляют по концлагерям десять человек. Мирных, женщин, детей, стариков. Как после этого бороться? Теперь всё понимали, почему вдруг притихли тогда отряды, скрывавшиеся в лесу. Потому что теперь по каждому поводу будут устраивать облавы. Посылать людей в Германию работать, грубо выволакивать их из домов. Вот о чем говорил и предупреждал Семен. Здесь, в самом сердце захваченных земель, среди вражеских солдат, лучше совсем не шевелиться. Упасть в траву и лежать, не издавать ни звука, потому что простых граждан всё равно жалко. Не тех, кому всё равно на какую власть работать. И не тех, кто был против большевиков. Хотя бы ради детей стоило действовать не наобум, а иметь план. У отряда Белова планов не было. Документы утеряны и их нужно вернуть назад, иначе через границу им не перейти. А как вернуть, если и понятия не имеешь у кого они? По этому обстоятельству начальство не давало никаких инструкций. Значит, придется выбираться самим. Кашу заварили — будем расхлебывать. — В порядке всё, — ответила девушка и вздохнула. — Скоро проснется, сможет ходить. Она у вас крепенькая, раны заживают быстро. Я даю ей кое-какие настои, они помогают восстановиться изнутри. Многие обычно при таких ранах не выживают, теряют много крови, а Наташа… Она выкарабкается. Не волнуйтесь. — Вы раньше медиком были? — спросил Брагинский, наблюдая за спящей сестрой. — Училась в городе, отец как чувствовал что что-то случится. Потом война пришла, мы уехали, институт я бросила. А навыки помню. Слегка побаиваюсь, конечно, когда человека резать приходится. Всё время кажется, что даже без сознания он всё чувствует. Вот. Она укрыла Наташу одеялом повыше и встала с табурета. — Сейчас ей нужно будет много питья, когда проснется. Она через многое прошла. Посидите с сестрицей. «Да, — подумал старшина. — Я забрал её из села мечтательной девчонкой, а теперь она совсем другая. Почти ничего прежнего в ней не осталось. И во мне тоже.» Он подошел к изголовью кровати и погладил сестру по волосам. Из-за пыли они утратили золотой блеск, но лицо её оставалось свежим и прекрасным, с милыми губами и тонким носом. Наташа могла бы стать в деревне первой красавицей. С каждым годом она расцветает всё ярче. Да и как этого не заметить, когда вокруг новоиспеченной медсестрички бегало столько воздыхателей? Она на них даже не смотрела. Вернее, принимала их знаки внимания, но лишь из благодарности. Наташа уже была кому-то верна, однако кому… Об этом Иван не знал, старался не думать и не беспокоить девушку расспросами. Сейчас, когда она в любом случае не смогла бы ему ответить, он глядел на неё с участием и волнением. Многое могло произойти и смерть еще не миновала. Она была достаточно близко, но у Наташи должно было хватить сил её прогнать. Она спала, тихая и отдыхающая после всего случившегося. Иван поцеловал её ласково в лоб и поспешил в главную комнату, за стол, где всё давно собрались. — Итак, наша первостепенная задача — вернуть документы, — Белов откашлялся и продолжил расхаживать медленно по комнате, как надутый индюк. Солдаты благоговейно следили за ним глазами. — Второстепенная задача — связаться со своими, или с подпольем в ближайшем городе. Лучше всего ориентироваться на немецкий штаб в области — на Могилёв. Уж там-то точно должны иметься такие люди. По прибытии нам потребуется еще и узнать среди народа настоящих подпольщиков. Если мы ошибемся, другого шанса уже не будет — всех отведут к стене. Семен, что тебе известно о ситуации в Могилёве? Мужик, с готовностью согласившись им помогать, почесал за ухом, задумавшись. Бойцы притихли. На всякий случай каждый из них переоделся в цивильное, а со старой формой возились девушки, приводя её в пристойный вид. Заодно такая маскировка позволяла спокойно бродить по деревушке, подбираться к фрицам совсем близко. Многие из них не замечали новоприбывших, а если и спрашивали, то каждый повторял заученную наизусть ложь о близком родстве с Семеном. Мол, приехали помочь в делах и так далее… Одному только Ивану было не по себе. Увидит кто-нибудь форму, висящую ночью на заднем дворе, донесет, и тогда им всем конец. А первым делом замучают хозяина и его дочерей. Немногие разделяли его опасения и следовали предостережениям. Немцы, они ведь не так просты, как кажется на первый взгляд. Жаль, что мало кто это понимает. — Бургомистр там, — сказал Семен, отпивая немного из стакана. — Но в целом правят именно фашисты. Бургомистр там так, для вида — что, мол, всё под контролем. Ну так система какая? Слушаешься и в дела чужие носа не суешь — всё в порядке. А если не дай Бог партизанам помогаешь — смерть собаки. Пристрелят — пикнуть не успеешь. Так везде ведь теперь, полковник. Вы али не знали? — Что ж, — Белов нахмурился. — Тогда подполье там точно должно быть, никто терпеть такое не станет. Быть может, сам бургомистр немцев не жалует, а нам поможет. — Черта с два, — засмеялся Семен. — Думаете, там ради горстки бойцов кто-то рисковать станет? Не смешите. Эти люди сейчас про одно думают — хоть бы не расстреляли. Про Красную Армию и забыли, видать. Патриоты, тьфу… Так что, Вячеслав Андреевич, там вам ловить нечего. Подполье, может, и есть. А где гарантия что с ним не расправятся, как расправились с моим партизанским отрядом? Моих-то много было, тысяча-другая да наберется. И даже их всех уничтожили. А вас меньше сотни. — Сотня иногда тысячи стоит, — сказал Иван, садясь рядом с полковником. — И хуже бывало. — Ваше дело, — махнул рукой мужик. — Можете им привет от меня передать. Напомнить про партизан, которых они загнали в сараи и сожгли заживо. Только лучше уж я в стороне буду. Сделал для вас что мог, и хватит. — Ладно, — решил полковник. — Наташе надо поправляться. Потом решим как быть — составами или своим ходом. Сдается мне, что лучше последний вариант. Медленно, зато риска меньше. Верно я говорю? Солдаты поддержали его. Они все сидели за столом, а Иван углубился в размышления. Полковник точно совершит ошибку, если им придется добираться на поезде, смешавшись с другими бойцами. С другой стороны, они доберутся очень быстро и наверняка успеют. Если документы там, их нужно забрать. А вот и вопрос — какова вероятность, что их еще не переправили самолетом? В этих бумагах очень важные сведения, если из-за их пропажи так всполошилось командование. Заодно для него, старшины, а в особенности для полковника — это шанс доказать, что они какие-никакие командиры. Что они способны на многое и что их отряд нельзя назвать пушечным мясом. Теперь, конечно, от былой толпы осталось совсем немного — многие погибли, уходя из лагеря, а некоторые, возможно, дезертировали, бросив Мастера с его людьми. Ни Белов, ни кто-либо еще не могли точно знать, что именно произошло на границе. Как только задумаешься об этом — странно и одновременно страшно. Но это задание было дано только им — они и должны им заняться. Они должны сделать всё, чтобы документы были доставлены назад. — Итак, — рассказывал полковник, — старая схема. Идем по рельсам. Вы должны понимать, товарищи, что на сей раз мы находимся прямо среди врагов. Каждый человек может оказаться им — даже простой деревенский мужик. Прости, Семен, если ненароком задел. Мы должны добраться до города без приключений. Может быть, сейчас какой-нибудь парень с горячей кровью скажет мне, что надо бороться изо всех сил. Но я напомню — нашей задачей является не вырезать всех немцев в области. Наша задача — вернуть похищенное. При этом будет очень неприятно, если мы привлечем слишком много внимания со стороны фашистов. Это обстоятельство часто осложняет задачу. — Товарищ полковник, а если эта задача фактически невыполнима? — не выдержал кто-то. — Документы могут быть у кого-угодно. Быть может, они уже у наших. Быть может, немцы всё передали и бумаги им не нужны. Мы не умеем перемещаться с места на место за секунду. — Пахнет паникерством, — нахмурился Белов. — Что, при виде трудностей хвосты поджали? Как вам не стыдно?! Еще сыны Родины! Бойцы невольно смутились. Ивану отчего-то захотелось засмеяться, а Петька уже зажимал ладошками улыбчивый рот. Старшина обменялся с ним короткими взглядами и оба прыснули. Белов, кажется, сделал вид что не заметил. — Одного жалко, — сказал он, садясь на лавку. — Что я уже не имею права применять к вам ремень. Весело было бы, да, старшина, Петр? Оба сразу же притихли. — Значит, решено, — вздохнул Белов. — Отправляемся в Могилёв, как только… Неожиданно где-то снаружи залаял пес Семена, зарычал, роя лапами землю, лязгнула цепь. Кто-то выстрелил, и собака с визгом забилась в свою конуру. Иван был уверен, что стреляли в воздух. На миг время в комнате как будто остановилось. Полковник застыл с открытым ртом, держа свой стакан в руке. Петька широко распахнул глаза, косясь в сторону сеней. Семен же, однако сохранил настоящее ледяное спокойствие. Видя панику в чужих взглядах, он медленно-медленно кивнул и поднял вверх указательный палец. В тот же миг раздался грубый стук в дверь. Все продолжали сидеть на местах, кто-то рывком потянулся к горящей лампе, но его ударили по руке и закрыли ладонью рот, чтобы не вскрикнул. Еще один удар в дверь. Именно удар — грубым сапогом, такой силы, что та едва не слетела с петель. — Открывать! — потребовали на русском с улицы. Знакомый до боли акцент только усилил ужас. — На задний двор! — зашипел Семен, указывая на двери. — Скорее! Скорее, чего встали как истуканы, ну!!! Солдаты во главе с Беловым ринулись в сгустившуюся снаружи темноту. Толпой высыпали на задний были и ломанулись к калитке. Не имевших силы чтобы пробиться тащили за собой. Перескакивали через невысокий заборчик, пробегали через калитку в огороды и падали среди картошки, капусты и редиса, забрасывая себя травой. Кто-то уже шел сюда — очевидно, совершивших обход солдат было двое или трое, а то и больше. Кто-то кинулся к сараю, вбежал и зарылся в сено, тяжело дыша. Иван был среди этих людей, вернее, счастливчиков. И только сейчас, сидя в относительной безопасности, он вспомнил про оставшуюся в доме Наташу. О черт! — Почему не открывать? — раздался голос фрица. — У тебя прятаться партизаны? — Какие партизаны, — сплюнул Семен, жуя огурец, который он только что откусил. — Не было их здесь, с тех пор как облавы пошли. Не явятся они сюда, солдат. Всего до… — Мы пройти в дом. Раздались шаги по деревянному полу. Дверь осталась открытой. — Почему сарай не закрыт? — снова вопрос. — Память у меня на мелкие вещи плохая, — извернулся Семен. — Ходил, вот, сено убирал, и забыл. — Вы, двое. Проверить сарай. У Ивана внутри всё похолодело. До конца жизни он будет вспоминать, как лежал в стогу вместе с пятью такими же как он. До конца жизни ему запомнятся вилы, совсем легонько задевшие левое плечо, когда он было уже подумал — всё, мне конец. Он вместе с товарищами лежал ни живой, ни мертвый, про себя читая единственную молитву, которую помнил благодаря Наташе. Наконец, послышался стук — вилы бросили на пол. Шаги удалились к дому. — Почему быть беспорядок на столе? Здесь четыре кружки. С кем ты пить, Russisch Scwein? — Дочери у меня, солдат. Спать уже легли, а я так… Убираю. Далее немцы заговорили между собой и Иван ничего не понял из их речи. Но потом шаги снова начали приближаться… И отдалились. Огороды, они пошли проверять огороды! Брагинский снова шепотом прочел молитву и аккуратно выглянул из сена. — Считать, что тебе везти, — процедил сквозь зубы солдат и вскоре скрылся вместе со своими помощниками. Оружие грозно клацало, вися у них на плечах. Они подождали еще несколько минут — на тот случай, если проверка вдруг вернется. А потом, переведя дух, снова расселись на скамьях в главной горнице. Семен утер со лба выступивший только сейчас пот. Затем взял бутылку с самогоном и налил себе целый стакан, который ополовинил разом. У всех был удрученный вид. Петька снова сел рядом со старшиной и положил ему голову на плечо. — Страшно, — сказал он вдруг тихо. — Они ушли, — успокоил его Брагинский, хотя сам не был в этом уверен. — Всё в порядке. — Видели? — рыкнул Семен, с громким стуком ставя стакан на стол. — Теперь понимаете, что вам нужно поскорее уходить? — Черт, — полковник зверски выругался. — Я вам только одну вещь скажу. Неспроста они сюда заявлялись сейчас. Ой как неспроста. Мужик прищурился, погрозил им пальцем. Петька крепче вцепился старшине в рукав. *** — Позволь спросить, что ты намеревался с ним делать? Грета как всегда бесцеремонно ворвалась к нему в квартиру, когда он застегивал пуговицы на рубашке. Вильгельм устало подумал, что ему, похоже, предстоит убить ещё одну женщину. Надоедливую и непредсказуемую, особенно когда речь идет о ненависти, которую она к нему испытывала. Полковник решил первые несколько секунд не отвечать разведчице, чтобы еще чуточку её позлить. Ему нравилось, когда лицо Греты в припадке ярости шло красными уродливыми пятнами. В припадке ненависти или от стыда. Она злилась, потому что-либо о чём-то не знала, либо выяснялось что она не настолько умна, как сама считает. Довольно часто так и было. — О чем это ты? — соизволил, наконец, Лангсдорф снизойти до неё, и лениво почесал гладко выбритую щеку. — Кстати… Доброе утро. Он безмятежно улыбался, в то время как Грета буквально задыхалась от переполнявшего ее бешенства. У этой женщины была очень странная раздражающая особенность — до неё доходило только спустя какое-то время. Вчера они вышли на улицу после разговора с Эрмансдорфом и разведчица не сказала ни слова. Видимо, сегодня утром она поняла, что произошло. Неудивительно, как и всегда. — Полагаешь, я тоже могу назвать его добрым? — взъярилась она. — Почему же? Потому что случилось что-то доброе? Или потому что ты сегодня чересчур добрый? Объясни мне свои поступки, сейчас же! — Успокойся, — усмехнулся полковник. — Что произошло? Ты можешь не кричать на меня и присесть, как подобает в таких случаях? — Я… — Ты вошла ко мне в квартиру без стука и без разрешения. Ты рвешь свои связки, в чем-то меня обвиняя. Стало быть, сделай в кои-то веки как я прошу. Заметь, Грета, «прошу», а не «приказываю». После этих слов разведчица, похоже, подостыла. Заметив на столе поднос с чайником и сервизом, оставленным служанкой, она аккуратно присела на один из стульев, держа на коленях маленькую сумочку. С холодным видом взяла чашку в руки и подула на горячую жидкость. Вильгельм пригладил выбившиеся волосы и одел китель, мягко звякнувший Железным крестом. Он присоединился к ней за столом и пару секунд они сохраняли абсолютную тишину, нарушавшуюся только пением птиц за окном. — Хороший день, неправда ли? — спросил Вильгельм. Он снова пытался её злить и это доставляло ему удовольствие. — Великолепный, — сухо ответила разведчица и отставила чашку. — Я сыграла в твоем спектакле? Теперь послушай меня внимательно. Почему ты… — Неправильно строишь вопрос, Грета, — засмеялся полковник. — Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Почему я так обошелся с Байльшмидтом? Что вообще случилось, да? Какое право я имел так с ним поступать? Догадки верны? Она презрительно фыркнула: — Ты всегда обо всем осведомлен. — Я читаю по твоему лицу. Куда это ты отослала Шварца? — У него теперь другие дела. — Эта фраза внушает мне ужас… — Прекрати гримасничать и объясняйся. Я и так уже потратила на тебя много времени. — Он — изменник, — улыбнулся полковник и вернулся к чаю. — Что?! — разведчица едва не поперхнулась взятым из вазочки печеньем. Её алые губы удивленно приоткрылись, она растерянно захлопала ресницами. Притворяется, будто бы в жизни об этом не слышала. Глупый ход. — Да, да, да, — Лангсдорф развел руками. — Теперь я тоже это знаю. — У тебя есть доказательства? — скептически выгнула тонкую бровь Грета. — А зачем? Он под моим командованием. Одно мое слово — и отправится на фронт, в самую горячую точку. Где у нас большие потери, не напомнишь? Он еле сдерживал рвущийся наружу хохот. Разведчица же смотрела на него как на умалишенного. — Одно слово Эрмансдорфа — и тебя лишат твоего звания и этой висюльки, — пальцем она щелкнула по Железному кресту у него на шее. — Очень хочется? — То есть ты донесешь на меня? — полюбопытствовал он. — Нет, — настала её очередь улыбаться. — Ты мне еще должен. Но ты просто не знаешь нашего нового генерала. А после твоей выходки он определенно будет присматривать за тобой. «Это верно, — подумал Вильгельм. — Умная женщина, черт подери. Умные женщины опаснее всего.» — Я избавляю его от предателей, а он так со мной обойдется? — полковник изобразил обиду на лице. — Что-то нечестно получается. — Как есть, — Грета спокойно занялась вторым печеньем. Помада на её губах чудом была цела. Лангсдорфу даже показалось, что она стала ярче. — Мой совет — займись своей работой. Ходят слухи, что в городе существует подполье, которое готовит некое особое задание. Было бы неплохо раскрыть их в ближайший месяц. Или хотя бы за осень. Потому что зимой они нам покоя не дадут. Иногда даже Грета способна давать дельные советы. Полковник чуточку пожалел о том, что хотел её убить. — А что делать с Байльшмидтом? — спросил он. — Можем ли мы… найти компромисс? Он видел разведчицу почти насквозь. Она говорила, что не сдаст его, но сделает это при первой же возможности. Лучше её сразу пресечь. И Грета, похоже, согласна. — Ты мне — я тебе, — холодно и обворожительно улыбнулась она. *** — Герц, это вы? Присаживайтесь. Йохан обреченно вздохнул, но всё же не удержался от своей привычной любимой усмешки. Оказываясь в кабинете бургомистра, он чаще всего обращал внимание на футляр со скрипкой, лежавший на диванчике для особых посетителей. Он не сомневался, что это именно скрипка, но ни разу не осмеливался просить хозяина дать ему на пару минут этот чудесный инструмент. Лишь для того, чтобы слегка отвыкшие от смычка пальцы вспомнили прошлые довоенные времена. Конечно, с первого раза у него бы не получилось сыграть ничего стоящего — Герцу вообще казалось, что за два с половиной года он совсем забыл саму технику игры. Хотелось проверить. Это уже третий раз, когда бургомистр, чье имя он выговаривал с трудом, звал его к себе якобы «на чай». Невысокий мужчина с темными волосами, в которых проглядывала седина, как и в типичных сталинских усах. Одет он всегда в одно и то же — шляпу, глухое коричневое пальто (Йохан не раз удивлялся, как это бургомистру в нем не жарко), черные брюки, туфли, вечно не чищенные. С другой стороны, сам Герц тоже любил ходить в одном и том же. А еще он любил свою фуражку, а у бургомистра фуражки не было. — Я же всё вам объяснил, — сказал оберштурмфюрер, без особой охоты присаживаясь на стул. В кабинете они были одни, полицай же вышел в коридор. Это немного успокаивало. Герцу претил вид этих белых повязок с красивой, но похожей на некое клеймо, надписью. — Вы нужны нам, Герц, — настойчиво повторил бургомистр, повторяя то что он говорил и на прошлой, и на позапрошлой их встрече. — Вы ведь ненавидите Гитлера? — Не питаю особой любви, — слегка улыбнулся оберштурмфюрер. Он сделал вид что поправляет воротник рубашки, но руки нащупали во внутреннем кармане книжку. Не потерял. Да и как бы он мог потерять? А очень просто, потому что вы, Герц, забывчивее некуда. — И всё же, может, перестанете выискивать меня по всему городу? Это выглядит подозрительно. — Ничего не поделаешь, раз уж вам не сидится на месте, — фыркнул бургомистр и принялся помечать что-то в бумагах. — Надеюсь, вы понимаете, как это важно для нас? Мы не можем просто отмахнуться, а вы согласились сотрудничать с нами, потому что не хотите продолжения войны, так? — Совершенно верно. — И вам всё равно, что вашей стране придется капитулировать? — В таком случае удар будет нанесен по чести Адольфа Гитлера, а не по моей. Примечательной личностью был Йохан Герц. Удивительный талант — относиться ко всему с легкой изящной небрежностью, не вредящей самому процессу, а наоборот, придающей некую перчинку. Непримечательный внешне, удивительный внутри. Так о нем, кажется, говорила мать. — Это очень рискованно, — покачал головой оберштурмфюрер, хотя в глубине души прекрасно понимал что хоть в лепешку расшибется — лишь бы остановить безумие, начало которому положил брызжущий слюной фюрер. — Вы бы пошли на такое? — Ради мира — да, — медленно кивнул бургомистр. Шляпа его лежала на столе, потертая и почти такая же грязная и пыльная, как туфли с узким мыском. — Вы — умный человек, и я уважаю вас и ваше стремление к… всеобщему процветанию. Но, как говорится, чтобы случилась революция — нужно работать на неё. Понимаете? — Я хочу не революции. Голос Герца чуть дрогнул. В самом деле, не такая уж и плохая идея. Йохан по привычке пощупал место, где хранилась книга. — Что вы пишете? — вдруг сменил тему бургомистр. — Дневник, — без промедления ответил Герц. — Он не закончен, поэтому… — Вы ревностно оберегаете свои мысли, это похвально! И любите музыку, я не ошибся? Настоящий талант — писатель и музыкант. «И член СС со званием оберштурмфюрера», — с отвращением подумал Йохан. Скрытная вы личность, однако, Герц. Вас и разговорить толком не получается. — Мне нравится ваш образ. Вам когда-нибудь говорили, что вы больше походите на англичанина, чем на немца? — Нет, — улыбнулся скромно он. Нужно будет после записать об этом в дневник. — Откуда вы знаете англичан? — Не первый день живу на свете, много мест повидал до революции. Йохан Герц любил всех людей. Странных и самых обыкновенных, тихих и веселых, храбрых и держащихся в стороне. Он любил изучать их, общаться с ними. Для него не существовало отдельно белого и черного. И он любил думать о том о сем. Думать и записывать. — Так ваше решение окончательно или я могу подождать пару дней? — осведомился бургомистр, сложив пальцы «домиком». — Дайте мне скрипку, пожалуйста, — улыбнулся ему оберштурмфюрер. Непримечательный внешне, удивительный внутри. Ваша изящная небрежность, ваша схожесть с каким-нибудь денди располагает к вам людей, неправда ли, Йохан Герц?