Вчера закончилась весна...

— Как я понимаю, у меня нет выбора? — поинтересовался Герц, когда, помузицировав с разрешения бургомистра, они вдвоем выкурили по сигаре и пообщались на отвлеченные темы. На улице стояло прохладное утро и занавески на окнах чуть колыхались под ветром, который всё же некстати залетал в кабинет и вверх тотчас же взметался вихрь из бумаг бургомистра, которые лежали на столе. Йохан несколько раз помогал их подбирать чисто автоматически, потому что видя неприятности другого человека не мог ему не помочь. Так уж он был воспитан, а иных вещей и не знал. Наконец, когда листы с приказами упали на пол в третий раз, бургомистр удосужился прикрыть окно. — Выбор есть всегда, — вздохнул он. — Вот, например, я. Раньше работал смотрителем на станции, до того как пришли немцы. Ну, а поскольку оккупированный народ о власти особо не спрашивают, выборов не проводят, я сумел доказать что вполне подхожу на должность руководителя. — Для чего вы пошли на этот шаг, позвольте узнать? Ради того, чтобы хорошо устроиться? У вас семья и… — Не только семья. Всё дело в мысли. Когда руководишь полицаями и распоряжаешься мелкими делами в городе, никто и не заподозрит, что ты связан с подпольщиками. У нас здесь обширная сеть, которая простирается почти до Бобруйска. Но дальше пока не получается. И тут вступаете вы… — Отмечу, что я ещё ни на что не соглашался. — Вы уже согласны, Герц. В противном случае, вы проиграете, как и мы. Вам хочется остановить войну, но если бы выпал жребий, кому стрелять Адольфу Гитлеру в спину, вы бы поколебались, я прав? Герц взглянул на него несколько смущенно, поджал губы — совсем как школьник, не знающий ответа. Впрочем, он действительно его не знал. Скрестил руки на груди и отвел глаза в сторону, как бы проигнорировав вопрос. — Вы думаете, я склонен к какому-либо насилию? — спросил он резко. — Я — не палач, черт вас подери. Неудавшийся музыкант, но о моих руках говорили что они золотые. Полагаю, вам известно моё прозвище? — Тихий Оберштурмфюрер, — улыбнулся бургомистр. Как показалось Герцу, противно и насмешливо. Он начал испытывать огромное желание покинуть этот кабинет поскорее. И, наверное, навсегда. Бургомистр начал раздражать его своей чрезмерной настойчивостью. Он был подобен этим журналистам, пронырам, которые достанут любую информацию любыми способами, какими бы грязными они ни были. Старикан не угрожал ему, но ведь он был прекрасно осведомлен о том, что Тихий Оберштурмфюрер напрямую связан с подпольем, а значит, с партизанами тоже. Этого достаточно, чтобы отвести его к стене и расстрелять, а перед этим публично унизить. В крайнем случае, прочесть долгую лекцию о том, что в рядах СС — первый такой случай. Эту ложь с легкостью проглотят солдаты из вермахта, все, кто его видел. Ему часто говорили, что он слишком мягкотелый для такой работы. — Вы хотите, чтобы я нашёл способ связаться с тем самым отрядом? — устало спросил Герц, понимая что спорить бесполезно и глупо. Он слишком недоволен тем, что его едва ли из постели не вытащили ради этого разговора. В желудке у Йохана пусто и он ощущал огромную необходимость зайти в знакомый ресторан, что располагался по соседству с улицей, где находилась кондитерская. Там пекли прекрасные булочки с изюмом, и хозяйка с ним была приветлива, несмотря на то, что он являлся захватчиком. А вдруг она — тоже подпольщица? — Именно, — бургомистр улыбнулся, понимая что расколол таки крепкий орешек. — Нам стало известно, что границу пересекли пару недель назад. Этот отряд послали, чтобы поймать предателя и забрать некие бумаги, очень важные для советского командования. Понимаете? Солдаты, возможно, единственные на всей территории Беларуси. И мы либо поможем им в их задаче, чтобы получить взаимную поддержку, либо оставим их одних в окружении этих злых псов. Герц устало потер пальцами виски. Эта беседа оказывала на него плохое воздействие — ощущения, что он спал, как не бывало. Наоборот — ему казалось, что достаточно кресла-качалки, чтобы он мгновенно уснул. А бургомистр не успокоится, пока не добьется своего. — Эти злые псы — мои соотечественники, — горько усмехнулся Йохан. — Предлагаете мне воевать против своих? Я честен со всеми без исключения, и к вам отнесусь так же. Истреблять свой народ я не буду. Не имею такой привычки. — Кто же вас просит? — засмеялся бургомистр. — Ваше дело — обеспечить отряду достойный путь до города. Окрестности кишат солдатами, выискивающими партизан. Это станет серьезной проблемой. — Хорошо! — не выдержал оберштурмфюрер. — Я сделаю. Сделаю что смогу. Но если меня поймают… — А вы постарайтесь, чтобы вас не поймали. Подобная и неожиданная циничность изумили Герца. Замечая, что бургомистр куда-то собрался, он тоже медленно поднялся со стула и надел на голову фуражку. Мужичок, тем временем, крутился около небольшого зеркала, поправляя воротник пальто и держа в одной руке шляпу. Йохан вдруг ощутил, насколько неприятен стал ему этот человек. раньше своей настойчивостью он вызывал снисходительную улыбку, а теперь просто не отставал от оберштурмфюрера, обладая исключительным талантом задевать больные места. Это ему нужно было идти в СС. Там такая практика была широко распространена. И тем не менее, Герц постарался не выдать своего разочарования. Он вежливо попрощался с бургомистром и поскорее вышел на улицу, стремясь избежать и дальнейшей совместной прогулки, поскольку тот наверняка захочет пройтись, чтобы окончательно сломать сопротивление. Ну нет уж. Вздохнув и поправив китель, Йохан зашагал по улице, в направлении ресторана. Разговоры с бургомистром обычно пробуждали в нём нешуточный голод. Если честно, Герцу вообще не нравилось проводить с ним время. Может быть, он со своей сетью подпольщиков и стремился что-то сделать, но порой превращался в скользкого отвратительного червя. Иначе и не сказать. Заходя внутрь, оберштурмфюрер увидел в небольшом зале сонных офицеров, попивающих кофе и обсуждающих новости с фронта. Вот несколько новых лиц, бледных и усталых. Форма запылённая, глаза лихорадочно осматривали всё вокруг, словно бы не верили. Сразу видно, прямо с полей сражений. Это не «старики», для которых бросаться в бой — привычное дело. Это вчерашние мальчишки — кто поседел, у кого взгляд потухший, а кто и вовсе безучастно смотрел в одну точку. Верно, когда возвращаешься в мирные места то не можешь сразу отделаться от привычной паранойи — вдруг рядом мина взорвется или пуля просвистит… Герц заметил, что сегодня хозяин чем-то опечален. На вежливый вопрос по-немецки тот тихим и усталым голосом пояснил, что пьяные офицеры нынче разгромили соседний зал. Начальство их приструнило, да что толку? Компенсации теперь не дождешься. Закончив свой и без того короткий рассказ, хозяин выслушал его заказ и унылой, совсем не той порхающей походкой, удалился. Оберштурмфюрер печально улыбнулся ему вслед. Здесь, в тылу, на захваченных территориях, всё было совсем не так как в Германии. В Берлине всегда что-то происходило и это никого не смущало. Здесь же даже малейшая неприятность оборачивалась настоящей трагедией. Герц поразмышлял о том, какова будет вероятность улучшения настроения хозяина, если компенсацию он всё же получит. Ведь Йохан как-никак оберштурмфюрер, он может что-то сделать для этого человека. Заскучав за простым ожиданием, он вынул из кармана свою небольшую книжку, раскрыл её и… — Вина, — послышался вдруг звонкий женский голос с порога. — Самого лучшего, какое есть в этой дыре, и побыстрее — я ждать не намерена. Герц медленно поднял глаза. Женщина. Нет, скорее девушка, но… Женщина. Очень красивая женщина. Ручка мягко выпала из его пальцев и упала на наполовину исписанную тонким косым почерком страницу. У посетительницы достаточно интересное, на его взгляд, лицо. Кожа белая-белая, почти молочная, с милыми родинками около маленького подбородка, а ещё несколько совсем крошечных темнели на красивой открытой шее. Герц медленно поднял глаза на её лицо. Оно в форме сердца, и Йохану тут же понравилось, как эта красивая женщина смотрит свысока на сидящих за утренним кофе офицеров. Взгляд у неё надменный, но зеленые глаза горели настоящим пламенем, которое невозможно не заметить. Именно эти две вещи привлекли его самое пристальное внимание — её глаза и губы, алые, почти цвета крови. Брови тонкие и изогнутые, нос отчего-то напомнил оберштурмфюреру клюв коршуна, но нет — это обстоятельство ничуть не портило красоты незнакомки. Герц бы так и смотрел на неё со своего столика рядом с роялем, если бы она вдруг резко не хлопнула в ладоши с лукавой улыбкой. А как ей шла маленькая бежевая шляпка с изысканным бантом… И, о Боже, эта женщина двинулась именно в его сторону, туда, где сидел сам Йохан. Офицеров и их практически молящих взглядов она и не думала замечать. Она была красавицей. Слишком красивой и слишком надменной, но Герц по натуре своей не мог не посмотреть на таких женщин без интереса. Есть скромницы, есть милые голубоглазые и светловолосые девушки, сестрички, что продают цветы на улице напротив его дома в Берлине. Он всегда здоровался с ними при встрече и отвечал на смущенные взгляды вежливой улыбкой. А теперь… Теперь вы сами, Герц, краснеете как мальчишка. Но разве вам стыдно? — Позволите ли мне присесть? — снова вернул его в реальность её голос — низковатый, но приятный, казавшийся настоящей музыкой. Он поднял голову и готов был произнести тихо и взволнованно «да», но… Эта женщина стояла у соседнего столика, где сидело двое офицеров, его старых знакомых, с которыми он по приходу сюда здоровался. Можно ли представить, насколько острая игла разочарования кольнула сердце оберштурмфюрера? Скрепя сердце, он отвернулся, чтобы никто не подумал ничего странного и постарался сосредоточиться на дневнике. Тут же как раз принесли его заказ, но, к его изумлению, голод пропал. Некоторое время растерянно он смотрел на поднос, с третьего раза вникнул в счет. С потерянным видом достал портмоне и вручил хозяину деньги. Пока тот пересчитывал, Герц всё решался — спросить или же нет? Наконец, он слегка тронул лысоватого мужчину за рукав. — Прошу прощения, могу ли я задать вопрос? — зашептал он по немецки, в тайне радуясь что хозяин его хорошо понимает. Йохану казалось, что на русском у него бы не получилось выразить своих чувств. — Как часто эта женщина приходит сюда? Вы её знаете? Хозяин оглянулся на столик рядом и понимающе заулыбался. — Это — Генриетта Майер, господин Герц. Одна из талантливейших разведчиц. Она тут недавно, приехала почти неделю назад. А заходит, как правило, через день. Она совсем не была похожа на разведчицу. Может быть, на какую-нибудь даму из высшего света, но Герц представить себе не мог, как она способна была оказаться в окружении солдат. Чтобы не попасться, ей необходимо было по меньшей мере превосходно говорить на русском, да еще и без акцента. Быть может, она играла роль своеобразной перебежчицы? Тогда всё легко решается. Кроме того, её красоту нельзя проигнорировать или просто не заметить. Она была безумно красива. Хозяин еще раз понимающе улыбнулся, но все-таки с долей печали, и поспешил дальше, по своим делам. Йохан остался в одиночестве. Мысли о дневнике моментально исчезли из его головы и он не мог хоть раз в минуту не оглянуться на соседний столик. Он чувствовал себя окрыленным, и в то же время выставленным последним дураком. Судьба смеялась над ним. У него были самые разные женщины, но ни в одной из них Герц не видел черт своего идеала. Слишком скандальные и слишком тихие, равнодушные и теряющие всякий интерес к совместной жизни после предложения пожениться. Да, он всем им старался показать настоящего немецкого офицера, но им это было не нужно. Воистину женщины превратились в циничных интриганок. В памяти Йохана еще свежи были моменты, когда последняя его невеста оставила жениха всего за несколько дней до свадьбы. Члены СС обязаны были жениться к тридцати годам, время поджимало, но Герц только сейчас задумался об этом всерьез. У него есть еще два года, а пока… Он снова посмотрел на соседний столик и в этот же миг поймал взгляд этой женщины. В руке она держала бокал с красным вином, много пила, но оно только прибавляло ей красоты — щеки её горели, глаза лихорадочно блестели как драгоценные камни, через которые лился свет. Она смотрела на него какую-то долю секунды, совершенно без интереса, а затем обратилась к своим собеседникам, офицерам. Ну конечно, какое ей может быть дело до него, до Тихого Оберштурмфюрера? Если она и правда разведчица, то знает это прозвище. — Отдыхаете? — вдруг раздался рядом чей-то голос — тихий, почти шепот, но вкрадчивый и хитрый. Удрученный Герц поднял глаза на гостя и улыбнулся почти так же грустно, как это делал хозяин заведения. Он почитал за счастье, что этот человек появился именно сейчас и избавит его от тоски. Дневник он всё так же, по привычке, захлопнул и придвинул поближе к себе. На него смотрел сероглазый человек средних лет, приятной наружности — аккуратно зачесанные назад волосы, лицо с острыми и, признаться, жестокими чертами. Властный подбородок, тонкие губы. Герц продолжал улыбаться ему, но когда взгляд его упал на погоны обратившегося к нему гостя, поспешил подняться. — Прошу прощения, господин полковник, — Йохан был не из тех, кто пресмыкается, однако он одинаково вежливо обращался со всеми. Несмотря на то, что СС являлось элитным подразделением, куда более важным чем вермахт, оберштурмфюрер просто не мог развалиться на стуле перед полковником, тогда как он сам был ниже его по званию. — Вы — первый ССовец, который так горячо меня приветствует, — рассмеялся гость и протянул руку. — Вильгельм Лангсдорф, полковник. — Рад познакомиться, — Герц с жаром потряс его руку, — а я… — Тихий Оберштурмфюрер, — полковник показал в усмешке желтоватые зубы — результат частого курения. — О вас я уже весьма наслышан. Скрипач, писатель, добропорядочный гражданин… — Нет, я не писатель, — иронично хмыкнул Герц. — Я, своего рода, биограф. Веду дневник, записываю в него что-нибудь интересное… — Судя по всему, интересностей хватает? Герц слегка смутился от таких расспросов, но от ответа уходить не стал. Что-то чудилось ему в этом вермахтовском полковнике, что-то не то. Улыбка, которой он старался показать расположенность к собеседнику, была жутковатой. Лангсдорф живо подхватывал любые темы, на которые они общались. Герц же, в свою очередь, рассказал ему о своем путешествии в Африку, когда ему было двадцать. Ог рассказал о том, как ему в том плавании посчастливилось подружиться с некоторыми другими офицерами СС, с подачи которых его и приняли в ряды. Он красочно описывал пустыни, золотистый песок, которому нет конца и края, а затем вспомнил о том, как едва не попал в крушение, возвращаясь в Германию. Тогда начался сильный шторм и они чудом уцелели, войдя в безопасную гавань в Балтийском море. Северный порт Росток встретил его тогда проливным дождем и холодом, что после жары Африки казалось вторым адом, но тем не менее он вернулся на поезде в Берлин, переполненный впечатлениями от пережитых приключений. Да, Йохану Герцу было что вспомнить, несмотря на молодость. Оберштурмфюрер никогда не считал себя превосходным оратором, а свои повести считал слишком нудными и скучными, однако Лангсдорф, если и притворялся заинтересованным, то делал это очень искусно. О себе он почти не говорил — так, упомянул что-то о невесте, выразил желание вновь оказаться дома и без конца хохотал над скромными шутками Герца. Можно было предположить, что полковник всего лишь зашел сюда выпить, как и многие другие, однако Йохана не покидало странное чувство незащищенности. Он отмахнулся от своих страхов, списав их на высокое звание человека, который беседовал с ним как со старым другом. — У вас ведь есть семья? — спросил вдруг Лангсдорф, резко перейдя с темы вооружения немецкой армии. — Нет, — вновь смущенно улыбнулся Герц, а пальцы его, до этого нервно постукивавшие по деревянной поверхности стола, нащупали лежавшую фуражку. Её он с некоторой неохотой снял, хотя обычно редко это делал. — Как же так? — воскликнул полковник. — Я слышал, что в рядах СС обязательно женятся до тридцати. Такой там возрастной порог. Или тут какая-то ошибка? — Нет-нет, вы правы, — успокоил его оберштурмфюрер. — Но… У меня есть еще два года, а подходящую женщину я не нашел. Как говорится, всему свое время. — Тоже верно. Мою невесту звали Надин. Очень красивая была женщина, но… погибла, увы. — Если вам тяжело, не рассказывайте, прошу вас. — И всё же я хочу вам объяснить. Моя невеста мертва уже как три года, я смирился. Вокруг меня много людей и каждый день кто-нибудь из них уходит в мир иной. Другого просто не дано. Герц был потрясен. Этот человек говорил о смерти так спокойно и уверенно, будто бы сам не раз через неё проходил. Его холодные стальные глаза мало что выражали и чаще всего он смотрел не на Йохана, а куда-нибудь в сторону. Трудно было понять, о чем он думает на самом деле. И оберштурмфюрер решил прощупать почву. — Господин полковник, — он расслабленно откинулся на спинку стула, — если вы были обо мне наслышаны, полагаю, у вас есть ко мне какое-то дело? Что вынудило вас меня искать? Во взгляде у Лангсдорфа мелькнул красноватый отсвет — должно быть, от лампы. Пожалуй, он был недоволен, что его так быстро разоблачили. Герц почувствовал, что попал в точку. — Я просто хотел посмотреть на столь известного в городе Тихого Оберштурмфюрера. И, должен признаться, я не разочарован. Заходите как-нибудь в комендатуру — выпьем чаю. А сейчас меня ждут срочные дела. Йохан понимающе кивнул и поднялся — ему тоже наскучило здесь сидеть. Они вновь обменялись рукопожатиями и странный полковник вышел из ресторана. Герц остался один. Вздохнув, он надел фуражку и прошел мимо столика, за которым еще сидела разведчица Генриетта Майер в компании дружелюбных и галантных офицеров. Оберштурмфюрер остановился на секунду, чтобы снова полюбоваться ею, однако женщина устремила на него вопросительный взгляд, приподняла тонкие брови. Герц улыбнулся ей — грустно, как ему показалось, и одновременно смущенно, и даже ласково. А затем ноги сами понесли его прочь. Несколько метров до дверей он преодолел, молясь чтобы она обернулась. Когда же он снова мельком посмотрел на женщину, она тут же о нем позабыла. Ну конечно… Он вздохнул, поднял глаза к небу и вступил в солнечный свет. *** Дни у Семена летели незаметно — мужичок оказался не столь бескорыстным, как многим подумалось. За ночлег и еду нужно было платить — и они платили работой. Копали картошку, ходили за грибами, ягодами, даже занимались делами, которые обычно были предназначены для деревенских баб. Вскоре уже всем кругом было известно, что к Семену понаехала «родня», но никто не удивился такой ораве — Поддубный всегда говорил о том, что всяких внучатых племянников у него было полно. Потому ни немцы, ни местные жители не могли уличить гостей в каком-либо нарушении — они всегда трудились на виду, хоть и понимали что скорый уход многих озадачит и всколыхнет новые подозрения. Вели себя осторожно, полковник же приказал не трепать языком, но и особо не секретничать — еще подумают, что партизаны пришли. Наташа понемногу выздоравливала и могла встать с постели, но боли в простреленной руке еще мучили её по ночам. Тогда успокоить девушку мог только Иван и он, как лучший брат, оставался у её постели на ночь. Они чудом не потеряли Наташу навсегда. Если бы отряд, возвращавшийся с задания, не нашел её в лесу — кто знает, как бы всё обернулось. В конце-концов, она была медиком, незаменимым членом отряда. Если бы Наташа умерла, Ивану не помог бы даже Людвиг. Сколько они уже не виделись? Несколько недель или около того. Иван изнывал от скуки без него. Стремясь избавиться от неё, он бы лез в сражения, в любые драки, но мысли о любимом лейтенанте не выходили у него из головы. Что случилось там, в лесу, после их побега? Логично предположить, что Людвиг погиб — его могли убить бомбы, которые самолеты немцев сбрасывали на партизанский лагерь. Его могла скосить шальная пуля или какой-нибудь их солдат в панике мог перерезать ему горло. Иван в это не верил. Слишком долго они пробыли вместе, чтобы судьба так жестоко с ними поступила. Да, они разлучены, но ведь это еще ничего пока не значит! Возможно, он давно добрался до Могилёва, спасенный своими. Тогда это замечательно — как только Иван окажется в городе, он будет его искать. Они были вместе и вместе останутся до самой смерти. Белов же не мог до беспокнечности копаться в земле и ждать неизвестно чего. Визит фашистов в дом Семёна никак не выходил из его головы. Как бойцы ни пытались подбодрить его, все темы разговоров сводились в одному и тому же — предположениям, где же теперь документы. Полковник не мог ни есть ни пить, впрочем, его состояние многим было понятно — как-никак он руководил этой операцией и если он её не выполнит, плохо придется прежде всего ему. И дело даже не во взыскании и понижении в звании. Белов будет чувствовать себя… оскорбленным, что ли? Иван не раз задумывался о том, как повел бы себя этот мужественный человек, если бы он провалил задание. Ведь он и так через многое прошёл — одна половина лица обожжена, легкая хромота, но он по-прежнему был легок и считал себя молодым. А ведь лет-то ему было уже немало. — Когда мы уходим? — спросила его Наташа августовским утром. Пока она была в деревне, ей пришлось довольствоваться крестьянским платьем. — Сегодня, — объявил полковник. Иван, стоявший рядом и с наслаждением вдыхавший свежий воздух, встрепенулся. — Как же так, товарищ полковник? — не поверил он. — Рановато что-то. На самом деле воздух с реки напомнил ему ту ночь, которую они с Людвигом провели на берегу. Сейчас было не время для таких вещей, но Иван просто не мог прогнать воспоминания, проносившиеся в голове. Он нахмурился и постарался сосредоточиться на другом. — А вот так, — буркнул Белов, скрестив руки на груди. — Уходить надо. Мы и без того отстали. Я надеялся поскорее с этим закончить, но смерть предателя осложнила всё дело. Нужно сказать Семёну, что нам пора. Выйдем вечером, чтобы об этом знало как можно меньше народу. Или совсем никто. Брагинский, предупреди мужика. И скажи остальным… чтобы собирали манатки. Иван кивнул и вернулся в избу. Семён сидел на лавке и точил охотничий нож с сосредоточенным видом. «Жалко ему, наверное, будет расставаться с такими работничками, — подумал угрюмо старшина. — А Петьке здесь даже понравилось. Вон как с одной девчушкой сдружился. Сошёл бы за крестьянского мальчишку.» — Мы уходим вечером, — сообщил он с порога. — Товарищ полковник считает, что не нужно больше подвергать тебя опасности. — Ага, как же, — фыркнул Семён и взглянул на него исподлобья. — Я бы на вашем месте честно признался, что потеряли вы документы. Только морока с ними. Может быть, кому-нибудь из вас скинули бы пару званий, но зато оказались бы дома. Среди врагов вам в таком малом количестве делать нечего. — Белов нам уйти не позволит. — Ну, значит, вы и подавно дураки, раз слушаетесь его. На миг Брагинский возненавидел этого человека. Да разве только ради Родины он мерз в окопах, защищая Москву? Разве ради этого перешёл границу и оказался в гуще военных действий? Разве ради этого он взял с собой сестру, воспитал из неё благородного человека? И главное… Разве только ради этого он спас маленького мальчика в Ельце от наступления фашистов? Он уже столько всего успел пережить. Успел полюбить, успел многое потерять и многое найти, успел стать отцом и перебил, пожалуй, столько фрицев, что хоть ложкой ешь. Вечером, собрав вещи, они покидали деревню. Вышли огородами и углубились в перелесок, чтобы после выйти к рельсам, которые доведут прямо до Могилёва. Рассматривался вариант затесаться к немцам, но полковник счел его слишком опасным, а он своих бойцов считал. Спустившись в небольшой овражек, они сбросили с себя цивильное и, наконец, одели привычную им солдатскую форму. Иван с любовью взял фуражку за козырёк и нахлобучил её себе на голову. Он снова чувствовал себя полноценным. И вновь ему вспомнился Людвиг, глазевший на него в их первую мирную встречу, когда они не тыкали друг другу в лица оружием. Иван усмехнулся. Да, он точно крепко его полюбил. Тихо, но весело переговариваясь, солдаты двинулись вперёд. Деревенька постепенно исчезла из виду за их спинами, оставив позади Семёна и его дом. Пусть сам хозяин становился не слишком гостеприимным, если не получал платы, но им было достаточно и починенной одежды, запаса провизии, лекарств и прочего. Это щедрые дочки его постарались. Если бы мужик узнал об этих дарах, девчонкам бы уж точно не поздоровалось. Они уже почти отошли на безопасное расстояние, когда вдруг со стороны села послышался странный шум. Иван обернулся. — Что происходит? — спросил он растерянно. Наташа и Петр прижались к нему. Полковник взял бинокль и тут же его опустил. Даже в сгущавшейся тьме можно было заметить на его лице не страх и даже не ужас, а четкое понимание происходящего. — Гад, — произнес он. — Вот же гад. — Да что там? — не выдержала Наташа, едва ли не прыгая на месте и поправляя на голове пилотку. — Немцы! — воскликнул кто-то. — Думаете, это Семён их навёл? — Иван сжал винтовку в руках. — Неважно, — почти рявкнул полковник и посмотрел на отряд. — Что встали, инвалиды? Вперёд, живо!!! *** — Ты знала, что у нас в ресторане сидит ССовец? — спросил Лангсдорф, заходя к Грете в квартиру. Раннее утро, женщина ещё оставалась в белоснежном шелковом халате и курила сигарету, стоя у окна. На его вопрос она обернулась и приподняла бровь. — Я уже всё знаю об этом городе, — усмехнулась она и развернулась к нему полностью. — Вот как? Тогда объясни, что он тут делает. — Контролирует ситуацию. В особенности с такими как ты. Осторожнее, СС — элитное подразделение. Даже вермахтовскому полковнику следует обращаться к оберштурмфюреру с почтением. — Я ему слуга, чтобы обращаться к нему с почтением? Она рассмеялась и покачала головой. — Ты неисправим. Лангсдорф понимающе закивал. Действительно, его уже не перекроить, не изменить. Он ко всем будет относиться со свойственной враждебностью, даже к союзникам. У него просто выхода нет. Ведь долгое время он находился в такой обстановке, которая требовала ежесекундной защиты. Прищурившись, он осмотрел Грету, её ухоженное лицо. Её мягкую, бархатистую кожу, которая впитала лучшие масла, какими она пользовалась. У разведчицы достаточно денег, чтобы себе это позволить. — Как долго мы будем держаться на одной ненависти? — спросил он вдруг. — Полагаю, пока не умрём, — она сверкнула своей обворожительной улыбкой. — Не знаю кто сделает это раньше. В крайнем случае, я смогу эмигрировать в Южную Америку в случае провала. Хоть я и верю в фюрера, но я не фанатичка и цену своей жизни знаю. Она всегда её знала. Такое чувство, что она с самого рождения была такой хитрой и неуловимой. Вильгельм ненавидел её и одновременно уважал. — Так как тебе оберштурмфюрер? — спросил он, садясь в кресло и отпивая из чашки поданный служанкой кофе. — С первого взгляда видно — мягковат, — ответила она. — Я ещё со входа заметила — смотрел на меня, глаз не мог оторвать. А до этого сидел, уткнувшись в какую-то книжку. Многие говорят о нём как о честном и добром человеке. Ни разу не слышала о том, чтобы ССовцы бывали добрыми — веришь или нет. — Я тоже не слышал. Может быть, это маска? — А вот я так не думаю… — Почему? Она загадочно пожала плечами и выпустила новое колечко дыма. — Не хочу об этом говорить, — вдруг вздохнула разведчица. — Давай поговорим о другом. Полковник заинтересованно поднял брови и приготовился слушать…