Вчера закончилась весна...

Они укрылись в небольшой впадине под огромными корнями дерева, поспешно перезарядив оружие и вглядываясь в зелень. Иван вполне отчетливо различал крики на непонятном ему языке, и сердце его стиснул внезапный страх и злость. Злость на Семена. Конечно, об их приходе знали все, но почему-то подозрение падало именно на хозяина дома. В конце-концов если уже один раз попался и получил по рукам, то непременно захочешь отвести от себя подозрения. Вот Поддубный и воспользовался отличной возможностью почистить себе репутацию — рассказал о прибывших солдатах немцам. А те, в свою очередь, пустились на их поиски как только они тронулись с места. И если сейчас их поймают, поднимется суматоха. За каждого убитого бойца фрицы отправляют на расстрел десяток мирных людей. Нельзя было тянуть время дальше. Может быть, Наташа еще не настолько окрепла, однако другого выхода не оставалось. Нужно было бежать. — Товарищ полковник, их много, — сообщил Иван, на несколько секунд выглянув из укрытия. — Если мы дадим бой, шансов выбраться из него не будет. — Что тогда делать? — проворчал полковник и вдруг заметил, как рядом с расселиной упало что-то блестящее и звякнуло о камень. Понимание пришло лишь через пару секунд. — Брагинский! Старшина прыгнул в сторону как тигр и грохнулся на землю, прикрыв голову руками. Раздался взрыв, сильное тело осыпали тяжелые комья земли. Наташа ахнула. Иван не успел, свернувшись, подтянуть вторую ногу и… Белов вытащил его с окровавленной штаниной, но старшина оставался в сознании. На его побледневшем лице выступили крупные капли пота, губы приоткрылись, широко распахнутыми глазами он смотрел в небо, скрывавшееся за зелеными кронами. Отряд склонился над ним и Брагинский сдавленно прошептал: — Ничего не чувствую… Не чувствую… Что, оторвало? Не молчите же, товарищ полковник… — Всё в порядке, — заверил его Белов. — И ты не кричал, черт подери… Это обыкновенные царапины от осколков. Давайте, в укрытие его! Ивана оттащили назад и Наташа принялась осматривать ногу. Она наскоро перебинтовала её и старшина попытался подняться. Это действие вызвало боль, но он не сказал ни слова. Лучше уж так, чем жаловаться. Немцы приближались — это можно было понять по шороху листьев совсем рядом. Белов дал знак всем прижаться друг к другу и затаить дыхание. Иван чувствовал, как что-то невыносимо колет под повязкой и изо всех сил стискивал зубы. Наташа держала его за руку, в другой она сжимала пистолет, но было видно что она неуверена — оружие подрагивало, и это несколько сбивало прицел. Незнакомые голоса, какие-то команды, вопросы, судя по интонации. Противник был в некотором замешательстве. Загнанные в ловушку беглецы молились о том, чтобы у немцев не оказалось собак — злобных овчарок, которые больно кусали своими острыми зубами. Началась бы настоящая травля, охота. Каждое малейшее движение отзывалось болью, осколок где внутри мешал свободно двигаться и Иван громко охнул, когда кто-то задел сапогом его раненую ногу. Наташа в панике закрыла ему рот ладонью, полковник закрыл глаза и попытался дышать глубже. «Ему пороху на прорыв не хватит, — подумал старшина, мучаясь от боли. — Да и какой тут может быть прорыв? Мне ногу начинили непонятно чем, я убежать не смогу, носильщиков моих убьют первыми… Всё.» Когда Белов боялся, у него дрожали руки. Он дышал чаще и молчал, а молчание полковника- не к добру. Когда Петька попытался рватьнуться в атаку, Иван с трудом удержал его лишь одной рукой. Он сам не понимал, как у него это получилось, но мальчишка посмотрел на него и оставил эту безумную затею. Немцы обступали углубление с корнями и оставалось только вести себя как можно тише, словно мышка. Так тихо, чтобы они прошли дальше или вернулись назад. Как угодно. Отряд просто не имел права так бесславно исчезнуть. И сам Иван чувствовал — не сейчас им суждено умереть. Он посмотрел на появляющуюся на бинтах кровь, постарался успокоиться и взглянул вверх — на кусочек неба, проглядывавший между корней. У Людвига глаза тоже были цвета неба… «Людвиг… Людвиг… — без конца думал он. — Если он жив, то и я должен жить. Ведь так? Если рядом Наташа, я должен жить. Если рядом Петька, я определенно должен выжить! Господи, как больно…» Веки ему медленно сомкнулись. Когда он очнулся, вдали багровел закат. Они были уже не в перелеске, а в чистом поле, в настоящем море колышущихся трав. Кругом стояла почти что тишина, разве что сверчки иногда нарушали её своей песенкой. Как же давно он не чувствовал себя по-настоящему раненным. А теперь ногу сильно сдавливал бинт, кожу жгло как огнём — наверное, ввели какой-нибудь препарат или помазали чем-то дезинфицирующим. Так или иначе, ощущал себя старшина паршиво. В горло как будто насыпали песка. А может быть он он кричал так громко, что довел себя до такого состояния. — Наташа, — просипел он. — Где мы? Её лицо тотчас же возникло перед ним. На лоб легла мокрая тряпочка. — Ванечка, как ты? — спросила она взволнованно. — Немцы тогда нас чудом не заметили. Всё благодаря тебе — ты тогда не закричал, а потом… потом ты отключился и нам пришлось вынести тебя на воздух, срочно проводить операцию, иначе началось бы заражение крови, я… Она едва ли не плакала — это было видно по её опухшему от других, недавних слез лицу. Волосы растрепались, пилотка съехала куда-то набок, воротник гимнастерки расстегнут. Её пальцы сжали запястье старшины. — Я вытащила из тебя четыре больших осколка и целую кучу маленьких, — шепнула она. — Полковник подумал что это царапины и я бы поверила ему, и обрекла бы тебя на смерть, если бы не увидела, как тебе плохо, как ты страдаешь от боли… И когда я развернула повязку, там было… — Мне что, сапог оторвало? — горько усмехнулся Иван. — Не молчи, сестрица. — Если бы я проигнорировала это, тебе бы пришлось ампутировать ногу. Она произнесла это единым духом, сжавшись. Чего ожидала эта девчонка? Ругательств? Обвинений? Но в чем? Она ведь спасла его. — Хорошо, что не пришлось, — хрипло рассмеялся он, обнажив ровный ряд зубов, среди которых не хватало одного клыка. — Ты не сердишься? — спросила она, кладя его голову себе на колени и целуя его в лоб. — Куда там… Рядом внезапно раздался шорох и из зарослей выполз Белов. Форма его была перепачкана землей и кровью. Откуда кровь — так и осталось тайной. Он снял фуражку, утирая со лба пот. Следом за ним из трав выбирались остальные бойцы — усталые и явно голодные. Вид у них был не слишком весёлый и полный надежды. Конечно, ведь они ожидали быстро завершить это задание, а получилось что… Документы потеряны, похититель неизвестен, а все дороги ведут в Могилёв, до которого надо добраться. Из-за Ивана им явно пришлось отказаться от варианта пойти по путям, однако Белов, похоже, имел запасной план, судя по его сверкающим мыслью глазам. Петька, оказавшийся последним, бросился к Ивану и крепко обнял его, когда старшина общими усилиями Наташи и мальчика сумел присесть. Ему дали поесть, но у Ивана кусок в горло не лез и он ограничился тем, что съел немного хлеба и запил его водой. Остальные же бойцы налегали на картошку и сушеную рыбу, словно бы ели последний раз в жизни. — Ну, что там? — спросила девушка, разматывая бинты на ноге брата и копаясь в сумке с медикаментами. — Дорога была пустынной, когда мы на неё вышли, — произнес Белов, уплетая копченое мясо. — Пройдя сто метров, мы едва ли не наткнулись на немецкий патруль. У них явно колесо слетело, вот и остановились чтобы поменять. Двое- шофер и один солдат вместе с ним, что удивительно. Знают ведь, что тут партизан полно, а охраны совсем нет. Нам даже стрелять не пришлось — подкрались к ним и саданули по головам камнем. В общем, машина теперь имеется. Вот и не надо теперь в поезда немецкие лазать. — Предлагаете на ней и поехать? — спросил кто-то из бойцов. — А если снова конвой? — А тут напрашивается такой вариант, — полковник хитро заулыбался. — Двое из нас должны переодеться в немецкую форму и ехать в кабине. Остальные сядут в укрытый кузов. Вроде пленных везёте. Кто из вас по-немецки хорошо шпрехает? Может, в гимназии учили или типа того.? — Я, — раздалось несколько голосов. — Прекрасно. Добровольцев было немного, но они нашлись. Ивана переносили несколько человек — будет играть раненного пленного. Ему отчего-то понравился этот спектакль. Если повезёт, путь до Могилёва или хотя бы до его окрестностей пройдет без приключений. Главное, чтобы машине хватило горючего. Внутри кузова, однако, нашлось несколько полных канистр. Быстро, стараясь действовать не слишком заторможенно, они вместо поля оказались на широкой просёлочной дороге, где стоял брошенный грузовик. Тут же рядом остались два тела. С них станули одежду и дали двоим солдатам, говорившим по-немецки. Они устроились в кабине, а Ивана на руках всё так же перенесли в кузов и уложили на пол. Не слишком-то удобное место, учитывая то, что дорога могла оказаться с неровностями и ухабами. Но он не жаловался. Его состояние нельзя было назвать даже мужественным терпением. Наташа сидела подле него, держа за руку. Машина тронулась. — Дядя Ваня, — Петька тоже неожиданно опустился рядом с ним, — ты ведь не умрёшь? — Куда уж мне до смерти? — фыркнул Брагинский. — Ты не паникуй, Петр. — Просто… — мальчик несколько стыдливо отвел глаза. — Ты — мой сын, — неожиданно сорвалось с губ старшины. Петька растерянно взглянул на него и умолк. Наташа отвернулась, её отстраненный взор блуждал по стенкам кузова. — Дядя Ваня, — ребёнок улыбнулся и на руку Ивану шлёпнулась горячая слеза. — Всё будет нормально… — шепнул он и потерял сознание от новой вспышки боли. *** — Тедди Штауффер, — раздался над головой женский голос. Герц даже не сразу понял, кому он принадлежит и к нему ли обращаются. Он записывал лениво что-то в дневник, покуривая сигару и мечтательно уставившись в пространство, когда его внезапно отвлекли. Оберштурмфюрер вздрогнул и уронил немного пепла на страницу. Он поднял глаза и замер в неловкой нерешительности. Перед ним стояла вчерашняя обворожительная посетительница ресторана. Генриетта Майер. Красавица, надменная красавица с блестящими зелёными глазами и алыми губами. Она стояла около патефона, который замолчал всего несколько секунд назад, но Герц этого не заметил. Одним движением она взяла пластинку в руки и осмотрела её. Йохан отчего-то почувствовал себя виноватым перед хозяином, ведь это именно он попросил поставить своего любимого исполнителя. Вечно он таскал с собой самые разные пластинки. — Свинг запрещён, насколько я знаю, — сладко улыбнулась разведчица. — Почему это я делаю вашу работу, господин оберштурмфюрер? — Прошу прощения, это моя пластинка, — сказал он, поднявшись. — Я посчитал, что раз уж мы на оккупированных землях… — То можно не соблюдать законы своей страны? Господи, он уже обожал её слегка капризный недовольный тон. Герц улыбнулся. — А вы — добропорядочная гражданка, — отметил он. — Настолько добропорядочная, что упрекаете офицера СС. Словно бы вспомнив своё положение, она зарделась. — Извините, господин оберштурмфюрер, — процедила разведчица сквозь зубы. Взгляд её теперь выражал некоторую растерянность и разочарование. — Пожалуй, я пойду. За этой сценой наблюдали трое офицеров, сидевших за дальним столом, но Герц посчитал их общество полезным для себя. Если честно, он совсем о них не думал. Он смотрел этой женщине в глаза и гадал, о чем она сейчас размышляет. По-настоящему ли она уязвлена, или же только притворяется? — Я не хотел вас обидеть, — сказал он мягко. — Присядьте, прошу вас. — Благодарю, но я спешу. Грета. Грета Майер. Он никогда не слышал этого имени прежде, но оно ему тоже нравилось. Грета. Ему нравились её темно-русые волосы и белая кожа. Запах цветов, исходивший от неё. Эта женщина чудесна, но очень уж холодна. Однако уходить эффектно она умела. Ушла, небрежно бросив на столик десять марок. Это предназначалось хозяину. Герц вышел на улицу следом за ней, но там уже никого не было. Она как будто бы растворилась в воздухе. Оберштурмфюрер вздохнул и пошёл куда глаза глядят. Мимо иногда проходили старые знакомые, кто-то приветствовал он дружеским окриком или наоборот — взмахом руки. Йохан отвечал вяло и как всегда — с печальной улыбкой. Достав портсигар, он закурил, наблюдая за постепенно пустеющими улицами — время клонилось к вечеру. Возвращаться в пустую квартиру совершенно не хотелось и он свернул на другую улицу, лихорадочно перебирая в голове все дела, которые сделал за сегодня. Он ходил долго, бесцельно слонялся по переулкам, заглянул в кондитерскую и жевал булочку с изюмом, когда незнакомые сильные руки вдруг прикрыли ему рот, а его самого дернули за руку и втащили в небольшой темный дворик. Шок прошёл и оберштурмфюрер потянулся было к пистолету, но понял, что перед ним не враги. Почти не враги. А именно — бургомистр и человек, стоявший возле него. Явно не полицай. Значит, кто-то из подпольщиков. Здоровенный бугай, как раз предназначенный для того, чтобы так неожиданно хватать людей и тащить их в малолюдные места. — Вы забываетесь! — не выдержал Герц. — Кто давал вам право… — Добрый вечер, — спокойно произнес бургомистр, поправляя шляпу. — Добрый день, доброе утро… Как вам угодно. Ведь вы же… писатель. Йохан устало вздохнул и не удержался от горькой усмешки. — Тогда уж доброй ночи, — слегка язвительно ответил он. — Почему так секретно? Ещё немного, и я бы пристрелил вас на месте. — Новая информация, — коротко сообщил бургомистр. — Вы несомненно ей обрадуетесь. Всё, что могло обрадовать Герца — это чашка кофе, скрипка и целый ряд других вещей, о которых этому человеку знать не полагалось. И всё же его кольнула легкая игла любопытства. — Хорошо, — устало улыбнулся он и скрестил руки на груди. — Я ещё не слишком зол на вас и готов выслушать. — Это замечательно, мой друг. Если бы он только мог быть Герцу другом… Йохан ни за что бы не стал идти на сближение с таким человеком. Прилипалой. И шантажистом к тому же. — Отряд тронулся с места. Они ушли из деревни вчера, и за ними сразу же пошла погоня — очевидно, их сдал укрывавший солдат человек. Желаемого не обнаружили, зато… Двое раздетых людей на проселочной дороге. Немцы. Говорят, что на них напали партизаны. Угнали машину. Полагаю, скоро вы сможете встретить наших гостей. — Я? — удивился оберштурмфюрер и прищурился с лукавой улыбкой. — Вы играете нечестно. Я давал обязательство помочь им добраться до города, уменьшить число патрулей и входящих в них людей. Вы знаете, с каким трудом мне это далось? Генерал не мог понять причины, а я изворачивался и врал. Врать я не люблю и не хочу. — Это делается для того, чтобы остановить войну. Герц слишком глуп или слишком раздражен, но он не слушал оправдания бургомистра. — Вы затягиваете войну. Вам нравится играть роль послушной собачки, которая выполняет все команды хозяина. Я не буду идти по вашим стопам. — Господин Герц… В тот миг, когда он собирался бросить бургомистру последнюю колкую реплику, рука его вдруг хлопнула по непривычно пустому, как поначалу показалось, нагрудному карману. Обычно, делая это по привычке, он нащупывал твердый переплет книжечки и с облегчением улыбался — целая, не потерянная. Теперь же карман был пуст. Да-да, совершенно точно. Пуст. Портмоне, портсигар, спички, широкое серебряное кольцо с печаткой, весело зазвеневшие монетки, платок… Книги не было. Ручки тоже. Оттолкнув в сторону растерявшегося бургомистра, Герц пулей вылетел из темного проулка и пустился бегом обратно, в ресторан. Никто его не останавливал, растерянные горожане шарахались в стороны, испуганные голуби, клевавшие хлебные корочки, поднялись в воздух. Йохан миновал кондитерскую, перескочил несколько ступенек лестницы, едва не споткнувшись и не оказавшись на мостовой. Проигнорировал чей-то возмущенный возглас и как вихрь ворвался в главный зал ресторана. Хозяин изумленно уставился на него, от неожиданности чуть не выронив полный поднос. Где она? Его взгляд метнулся к столику около рояля. Человек. Вермахтовский обер-лейтенант. Совершенно непримечательный на первый взгляд. Высокий, широкоплечий, с сильной фигурой. Зализанные назад светлые волосы, впалые щеки, нахмуренные брови. Лицо достаточно интересное, симпатичное, только слишком уж суровое, замкнутое. На таких обычно смотрят с лаской и участием. Запыхавшись, Герц посмотрел на незнакомца и встретился взором с его ярко-голубыми глазами. Глазами, ещё на пару секунд сохранившими восторженность и удивление. Так он смотрел на страницы книжечки. Читал. — Ваше? — спросил он приятным басом. Его взгляд задержался на кокарде в виде черепа, что присутствовала на фуражке оберштурмфюрера, опустился к петлицам. — Да, — тихо ответил Герц и мягко улыбнулся. — Это моё. Незнакомец подошёл к нему и протянул книгу. Дневник был раскрыт на первой странице. *** Сегодня вечером они праздновали победу. Нет, конечно, не полную, а совершенно другую — немецким войскам удалось совершить прорыв и закрепить за собой имеющиеся у них территории. Русские пока не предпринимали никаких особых действий, а здесь, в глубоком тылу, любое подобное событие встречали с радостью. Победа, даже маленькая, вдохновляла, и потому для офицеров, да и простых солдат, старались делать как можно больше подобных мероприятий, дабы не появлялось паникёрства. Вильгельму было скучно, да и ощущал он себя на этом празднике жизни далеко не самым счастливым человеком. Он пришёл сюда вместе с Гретой, но ей, в отличие от него, было куда веселее, чем ему самому. Сидя за столиком, он курил и наблюдал за веселящимися парами. На оккупированных территориях находились женщины, симпатизировавшие немцам, потому неудивительно, что сегодня у многих имелась при себе дама. Как цинично было это для людей, у которых остались дома невесты, жены, дети, а сами они сейчас кружились в обществе привлекательных славянок, зная что завтра, возможно, тех поведут на расстрел. Впрочем, самому полковнику тоже было всё равно. За этими милыми личиками он видел опасных врагов. Он никому не доверял. Тем сильнее было его удивление, когда в дверях он заметил не совсем обычную пару. Сам оберштурмфюрер Герц явился сегодня на праздник в компании… Людвига Байльшмидта. Нет, разумеется, они не держались за руки, ничего такого… Но вели себя как старые друзья, оживленно что-то обсуждая. Мягкотелый слабак в обществе изменника — какое странное сочетание, неправда ли? Он подумал о том же. Изменник ещё был нужен Вильгельму, а вот оберштурмфюрер с его мирным видом никак не давал покоя. Он слишком… добр. — Смотри, — шепнул он Грете на ухо с издевкой. — Твой поклонник. — Прекрати, — прошипела она. — Я не прав? Она хмыкнула с довольным видом. — Может быть. Ты намерен сидеть здесь и ничего не делать? — Само выстрелит, — отмахнулся полковник. — Ты безответственный, — возмутилась она. — За что тебе только дали твой Железный крест? — Полагаю, за добрые дела. Я избавлял человечество в Польше от таких отбросов как евреи, сражался против некого подобия их партизанских отрядов. Был ранен в руку, защищая командира и будучи в звании майора. Понимаешь мою формулу успеха? Я не из таких как Герц, которые, подписавшись на особую работёнку, её не выполняют и забывают о старых договорах. — Ты что, ревнуешь? Постоянно говоришь о нём, да ещё в таком тоне. — Как я могу ревновать, если я тебя не люблю? — невинно удивился он и отпил из своего бокала. Лицо у Греты пошло знакомыми красноватыми пятнами, руки затряслись. Похоже, она еле сдержалась, чтобы не ударить его. Тем временем странная парочка направилась прямиком к их столику и подошедший оберштурмфюрер улыбнулся своей приятной, как бы ни старался это опровергнуть Вильгельм, улыбкой. — Господин полковник, — обратился он к Лангсдорфу, — позвольте представить вам моего спутника… — Нет нужды, — через силу приветливо ответил он. — Он служит в моих частях, мы уже знакомы. А вам я хочу представить Генриетту Майер, лучшую разведчицу, какую вам случалось встречать. Можете называть её Гретой — ей не нравится своё полное имя. — Удивительно, но мы тоже встречались! — воскликнул оберштурмфюрер с ещё более широкой улыбкой. Она украшала его более всего остального. — Фройляйн Грета любезно напомнила мне о моих обязанностях, которые я же и нарушил. Благодарю вас. Вильгельму казалось что тот издевался. Как эту бестию вообще можно за что-то благодарить? Кого можно благодарить в этом мире? Нет, с этим Герцем что-то определенно не так. Он всё знает. Он прекрасно знает, что в этом мире не пощадят твою заслуги, не посмотрят на твою судьбу. Тут умеют лгать, и обессудят тебя в тот же миг. если ты не умеешь играть — делать в этом мире тебе нечего. Если уж великие творцы сами съедают себя, если умирают из-за пустяка, если воюют ни за что, кому ты нужен здесь? Отныне этот мир знает только одну музыку — выстрелы, взрывы, крики и стоны боли. Красочные эпитеты позабыты, позабыты гениальные сравнения, есть три слова — война, смерть и ложь. Возможно, Герц когда-то был таким же каторжником, как и сам Вильгельм. Не тем каторжником, что в цепях занимался непосильным трудом, нет. Для самого Лангсдорфа существовал такой термин. Каторжник. Человек, казалось, без прошлого, но хранящий его глубоко внутри и эта непосильная ноша точит его как вода камень, рвет жилы, кожу как толстые оковы. Только Герц выбрал несколько иной путь. Он слишком чист. Слишком… выбивающийся из привычного окружения. Фальшивая жемчужинка в ожерелье. Непривычно четкое далекое воспоминание. А теперь он такой. Приходилось ли ему ползти, карабкаться наверх, глотая пыль и не видя света? Может быть, добравшись до вершины, он нашел нечто другое, чем сам Вильгельм? Герц беспечно болтал на отвлеченные темы, жесты у него частые и обильные. Импульсивный. При первой встрече Лангсдорф этого не заметил, да и Грета ничего по этому поводу не сказать. Говорил что-то об утерянной книжке, вероятно, объяснял своё знакомство с Людвигом. Грета слушала его, но она сосредоточена на своём особом анализе, и ей не до шепотков с полковником. И наблюдая за этими жестами, за красивой улыбкой, за внимательными серо-зелеными глазами, за привычкой без конца поправлять фуражку полковник понял с ужасом, что всё это — вовсе не маска. Этот человек действительно такой. Ангел по сравнению с ним. Улыбка у него теплая и часто милая, потому что кажется детской, он часто оставляет обильные чаевые хозяину этого заведения, он очень беспокоится о судьбе своего драгоценного дневника и на пальце у него серебряное кольцо с печаткой. Острые скулы и приветливое лицо, и он живой, живой… Лангсдорф постарался взять себя в руки. Чем-то этот человек его испугал, заставил растеряться на мгновение. На краткое мгновение. Он уже многое видел в этой жизни — казни целых еврейских семей, мертвых младенцев, плачущих от ярости женщин и кровь на своих ладонях. И его мог привести в ужас этот скрипач, этот оберштурмфюрер, открытый, добрый и ценящий людей. Добро повергало полковника в ужас. Он бежал от него как крыса от солнечных лучей, долгое время проведшая в подземелье и забывшая что такое свет. — Господин полковник, — Герц тронул его за рукав. — Вам нехорошо? Может быть, воды? Некоторые девушки, оставшиеся ненадолго без кавалеров, отошедших пообщаться с товарищами, смущенно хихикали, посматривая в сторону оберштурмфюрера. Да, у него определенно имелся дар. Привлекать к себе людей. Грета озабоченно глянула в его сторону. Невысокий, но в великолепно сидящем на нем кителе. Серо-зеленые глаза, видящие, казалось бы, насквозь. Обычно такие взгляды неприятны, но людям, которым нечего скрывать, они нравятся. Он с участием улыбнулся Лангсдорфу и щелкнул пальцами, подзывая хозяина. Полковник в тот миг пристально вгляделся в его профиль. Благородный, без сомнения благородный человек. Щедрый и внимательный, лишенный тщеславия. Глаза Герца вдруг обратились к нему. Вильгельм почти возненавидел его.