Вчера закончилась весна...

Они вернулись спустя несколько часов, ведя за собой человека в форме, несколько отличающейся от той что обычно носили немецкие солдаты. Он был более ухоженным, в начищенных сапогах и кокарда на его фуражке была совершенно другой. Форма черная, угнетающая и только усиливающая неприязнь к этому незнакомцу. А ведь Белов просил не делать глупостей в городе. Так нет же, вместо того чтобы провести элементарную разведку в темноте, где бы их никто не заметил, солдаты из маленького отряда притащили на лесную опушку какого-то офицера с завязанными глазами, который неловко спотыкался о корни и камни. Его грубо поднимали за шиворот — на вид он казался хлипким, но как только приблизился к Ивану на достаточное расстояние, чтобы рассмотреть его подробнее, старшина заметил, что он довольно плечист и строен. Не такой как Людвиг, совсем не напоминавший «шкаф». Но от этого не менее симпатичный. Женщины, наверное, толпами бросались на этого странного субъекта, который бормотал что-то по-русски со смешным, но приятным акцентом, и, в общем-то, был растерян. Когда его толкнули к дереву и стащили с его головы повязку, он задышал чаще, оглядываясь вокруг. Приятное и очень милое лицо. Аккуратный небольшой рот, тонкий нос с легкой горбинкой аристократа, чуть выдающийся вперёд. А взгляд изумленный и совсем не свирепый. Они как будто не льва поймали, а его детёныша, ещё слишком слабого чтобы сопротивляться. Но тем не менее, Ивану он врагом почти не казался. Старшина сидел на сваленном бревне у костра и помешивал кашу в котелке, когда к нему подошел сослуживец, руководивший захватом пленного. Ну, и разведкой. Хотя разведкой они занимались в самую последнюю очередь. — Полковник же приказал не шуметь там, — раздраженно посетовал Брагинский. Забинтованная нога ещё немного болела и он морщился при каждом движении. Хорошо, что не оторвало при взрыве. Остался бы калекой на вражеской территории, без семьи и вообще без всего. — Но он такой безобидный был, — заухмылялся сержант. — Маленький милый гестаповец. Мы его и схватили, пока он стоял и в темноту пялился. Звал кого-то, кажется, даже обрадовался, нас увидев. Обрадоваться-то обрадовался, а мне чуть палец не откусил. — Это была самооборона… — пробормотал пленный, пока ему связывали руки и ноги. Его серо-зеленые глаза сверкали даже во мраке леса. — Молчать мне там! — рявкнул сослуживец, обернувшись к двум бойцам, проверявшим верёвки. — Надежно? Прекрасно. Теперь не убежит. Рот ему чем-нибудь заткните, чтобы не орал. Наш гестаповец любит поговорить. — Я не ге… — возмущенно начал немец, но удар в челюсть и скомканный клочок толстой ткани заставили его умолкнуть. Иван с интересом оглядел пленного. Не сказать, что он был испуган. Скорее зол на такое обращение. Конечно, привык, видать, что все в ножки кланяются, ещё небось царем величают. Он без конца вертелся на земле, будучи связанным, и что-то мычал сквозь кляп, но старшина не хотел разбирать, что именно. В глазах пленного не было и тени ужаса. Очень странно для того, кого могут убить прямо сейчас. Чуть высокий лоб философа, и — печальный, проникающий в самую душу взгляд человека, который оказался не там где ему бы следовало. — Ну и что нам с ним делать? — чуть с опаской спросил Иван, оглянувшись на спящего недалеко от костра Белова. Несколько солдат осталось охранять машину и ящики с продовольствием, так что сегодня отряд мог пировать продуктами, предназначавшимися для немцев. На радостях полковник решил всё же немного ослабить дисциплину и многие с удивлением смотрели на шоколадные плитки в своих руках. Уже успели забыть, что это такое. — Допросить, — пожал плечами сослуживец. — Не сомневаюсь, он многое расскажет. Где документы прячут и что, собственно, затевают. Ты на петлицы его взгляни. Какой-нибудь группенфюрер небось. Я в званиях немецких не разбираюсь. — Это же ССовец, — засмеялся старшина. — Ну-ка, ну-ка… Сам нам звание скажет. Тогда и будем судить, можно из него что-нибудь вытянуть или нет. Вынимайте эту тряпку и дайте ему глоток коньяка. Где тут бутылка стояла? Немецкого офицера грубо прислонили к стволу дерева, буквально силой заставили разжать стиснутые зубы и влили ему коньяк. Фриц едва ли не захлебнулся, но алкоголь немного смочил ему горло, а заодно должен был слегка развязать ему язык. Откашлявшись, он посмотрел на Брагинского. — Спасибо, — тихий шёпот. — Но я правда не понимаю… — Ты так хорошо говоришь по-русски? — приподнял бровь старшина. — Учил когда-то, — признался с улыбкой офицер. — Ладно, ладно, — махнул рукой солдат и опустился рядом с ним на корточки, чуть поморщившись от боли. — Будешь отвечать правдиво и быстро — умрешь спокойно. А станешь отпираться — и мои парни тобой займутся. Ясно? Немец нерешительно кивнул и приготовился слушать. Даже после этого по нему нельзя было сказать, что он в ужасе. — Звание? — Иван не смотрел на него, а куда-то в сторону, чтобы не встречаться взглядом с этими честными, казалось бы, серо-зелеными глазами. — Оберштурмфюрер СС. Послушайте, я связан… — Отвечать когда я спрашиваю, понятно? Иначе быстро пулю в лоб загоним. Известно ли вам что-нибудь о подполье, господин оберштурмфюрер? Говорить только правду, помнишь? Он поигрывал пистолетом, который подбрасывал в руке. Но ответ последовал совсем неожиданный: — Я связан с подпольем. Я работаю на него. Пытался сказать это вашим людям, когда меня схватили, но никто не слушал. Послушайте теперь, пожалуйста! Я знаком с бургомистром, он сказал что должен прибыть отряд, которому я обязан помочь, если хочу остановить войну… Что за бред он несёт? Старшина внимательно посмотрел на оберштурмфюрера. Вроде, вполне вменяем. Не может быть, чтобы ему столько коньяка дали, что он начал бред нести. Глаза горели ясным умом, прозорливые, невольно привлекающие пристальное внимание. Они как два драгоценных камня, особо заметные, блестящие. -…Я чувствую, что вы — именно те, о ком он говорил. Значит, моя обязанность — отвести вас к нему и тогда моя роль в этом всём будет закончена! Сослуживцы неодобрительно косились на старшину. Иван почесал в затылке. Если всё именно так, как он говорит, значит, им ужасно повезло. Но если немчик не поддался на угрозы, если почти не испугался, где вероятность, что он не заведет их в ловушку, из которой они уже не выберутся? Однако его глаза не врут. Они говорят правду. Только что они были мягкими как воск и вот уже твердые как сталь. Довериться или нет? С одной стороны, такие вещи должен решать полковник, но Иван не хотел отвлекать его от заслуженного отдыха. Как сказала Наташа год назад? Когда отсутствует командир, он становится вместо него. Так было много раз. Может быть, теперь именно от Ивана зависит, что с ними будет в Могилёве? Очевидно, остальные тоже это понимали, потому что смотрели на него с ожиданием, сгрудившись рядом. А ещё Брагинский должен был понять, правду ли говорит этот человек. Виновен ли он в чем-то. — Почему ты работаешь с бургомистром? — спросил прохладно старшина. — Почему хочешь остановить войну? Оберштурмфюрер посмотрел на него как на дурака. Мол, ничего ты не понимаешь. Поджал губы, нахмурился, а в глазах — была ли на лице его улыбка или нет, — нескончаемая грусть. Тяжелая, словно бы что-то тяготило его. Не давало подняться. — Потому что я — мирный человек. Быть может, не большого ума и не слишком храбрый. Но на войнах погиб мой дед и мой прадед. Потомственные военные. Вот почему я хочу остановить войну. А вы разве не хотите? Ваши друзья, родные — все гибнут… — Из-за вашей смертоносной фашистской машины! — едко бросил солдат, стоявший рядом со старшиной. — Ты знаешь, что моей сестре на лбу звезду вырезали? Твои собратья обошлись с ней ужасно, а моей матери без ничего пришлось бежать в другое село. Я только в Москве письмо об этом получил! Сейчас ей даже денег не могу выслать! — Успокойся, Скворцов, — тряхнул его за плечо Брагинский. — Это же не он был… Сослуживец повернулся к нему и взревел: — А какая разница?! Я не для того на фронт шёл, чтобы гестаповцев на волю отпускать! И ты не шёл, наверное. Где твои родители, старшина? Где?! — Мои родители мертвы! — рявкнул Иван. — И сестра старшая мертва! — У тебя хоть Наташка осталась, и Петька, а я один! Один! И я с этой твари шкуру спущу когда-нибудь! Если ты вздумаешь его отпустить… С трудом убитого трагедией сержанта увели подальше, успокаивая и стараясь чтобы он пришёл в себя. Чужое горе оставило на душе Ивана грязный отпечаток. Он посмотрел на немецкого офицера. Тот с сожалением смотреть вслед уходящему Скворцову. Во взгляде у него даже, как показалось Брагинскому, мелькнули слёзы. — Я прошу прощения, — сказал он. — Скольких граждан здесь ты послал на убой? — жестко спросил старшина, проигнорировав извинения. — Я пойму, если ты солжешь. Оберштурмфюрер несколько секунд молчал. Иван уже думал пригрозить ему, когда немец вдруг поднял взгляд на него и сказал: — Ни одного. Что? Но как? Как это возможно? — Я тебе не верю, — покачал он головой. — Это нельзя сделать. Тебя бы уже расстреляли. — Их больше не отправят на убой. По крайней мере, в этом городе. Поверь, русский солдат, осужденные теперь очень далеко отсюда. Меня могут повесить за подобные манипуляции, но если я ещё жив, значит, мои уловки срабатывают. Он не врал. Смотрел прямо в глаза с твердым выражением. Твердым, но не злым. Как человек, доказывающий свою правоту. — Значит, ты связан с подпольем? — Да, — ответил он, кивнув. Вынув перочинный нож, старшина перерезал на нём верёвки, надеясь, что поступает правильно. Офицер размял затекшие конечности. — Как тебя зовут? — спросил Брагинский, подавая ему флягу с водой. — Йохан Герц, — слабо улыбнулся тот. Иван ответил ему слегка неуверенной улыбкой. Нельзя было тут же начать доверять врагу. Но офицер вел себя достаточно смирно. Старшина подвел его к дремлющему у костра полковнику. — Товарищ командир, у нас гость. Он помогает подполью. *** — Вздумаешь дурить — мы тебя мигом на тот свет отправим, — пообещал русский полковник, обращаясь к Герцу, и после повернулся к своему подопечному, высокому старшине, стоявшему рядом с Йоханом. — Поосторожнее там, как человека прошу. Если этот выкинет какой-нибудь фортель — не жалеть, ясно? Скоро мы узнаем, из подполья он или нет. — Мне можно доверять, — прохладно произнес оберштурмфюрер, ощущая на себе неприятный колючий взгляд. Как его они называли? Кажется, Беловым. Что ж, фамилия у него, может быть, и светлая, зато настроен был командир русского отряда явно недружелюбно. Всё то время, что они собирались, стоял рядом с ППШ наготове, хотя Герц по опыту знал, что он, скорее всего, выстрелить не посмеет — в окрестностях города делать это опасно. Странный звук привлечет немцев, а там уже солдатам не спастись, как ни крути. Нет у них здесь союзников, помощь они найдут не раньше, чем встретятся с лидерами сопротивления. А именно с бургомистром. — Знаем мы, как вам доверять, — проворчал старый командир. — Заключили с нами пакт и расторгли его, коварно и внезапно вторгнувшись на наши земли. После такого я вам вряд ли начну снова доверять. Даже мелочи. — Товарищ полковник, — рассмеялся старшина. — Так ведь не Герц пакт расторгал. Чего вы прицепились к нему? С ним я буду, если что стрясется — милости он не дождется, обещаю. А я — стрелок меткий, вы сами знаете. — Ладно. Ступайте. Послушай, может, всё-таки отправлю с тобой Скворцова или, там, Шпагина? Не нравится мне эта вылазка. Даже если твой мелкий немецкий уродец правду балакает, в городе тебя быстро без документов сцапают. — Он будет со мной, — снова вмешался Герц, желая хоть как-то расположить к себе Белова. — Оберштурмфюреру никто не задаст вопросов. — Я надеюсь, — процедил тот сквозь зубы и, козырнув пальцами старшине, отошёл. Йохан едва ли не вздохнул с облегчением. Подозрительность полковника не давала ему покоя. Что если он зря согласился помочь бургомистру доставить этих людей в город? Что если они убьют его ночью, пока он будет спать? С другой стороны, старшина, которого все звали Иваном и общались с ним очень тепло, производил впечатление человека не жестокого и умеющего выслушивать противоположное мнение, не сразу прибегая к обвинениям, часто абсолютно пустым. Похоже, с пленными он разговаривать о мелочах не привык, потому что пока они выходили из леса, молчал, всматриваясь вдаль. Герц шёл впереди него, безоружный, но со свободными руками. Если бы он был так же силен как Людвиг, его бы наверняка связали и держали бы в веревках до самого города, но он не обладал телосложением бугая, поэтому его считали безобидным. когда на поясе не было кобуры с пистолетом. Впрочем, Йохан прекрасно понимал, что сам ни в чем не виноват, и потому шествовал впереди спокойно, даже наслаждаясь окружающей природой. Как странно… Когда он ехал сюда, ему виделись на этих бескрайних зеленых полях под голубым безоблачным небом немецкие деревушки, сразу после Рождества 1941 года, когда они выиграют войну. Ну, а потом… Потом он написал сестре в Берлин извиняющееся письмо о том, что не сможет приехать домой и отметить праздник вместе с ней. К тому времени его отец скончался от апокалипсического удара, и Шарлотта хоронила его в одиночестве. Герцу жаль было её, но отпуска не могло предвидиться — только в случае полной победы или из-за тяжелого ранения. Ни до того, ни до другого не дошло, и Чарли, как сестру называли исключительно дома и в семейном кругу, осталась одна хлопотать в умершим стариком. Ей всего девятнадцать и не так давно, около месяца назад, он получил письмо о том, что она хочет стать фронтовой медсестрой. Йохан уже пытался её отговорить, но куда там… — Не стоило вам так защищать меня, — не удержался он от грустно-ласковой улыбки и посмотрел на старшину через плечо. — Я человек не злопамятный, — пожал плечами Иван. — Не гребу всех под одну гребенку. Если всё в самом деле так, как ты утверждаешь, тебе нечего опасаться. Герц слабо усмехнулся. Конечно, нечего… Пока полковник не счел его предателем за малейшую ошибку. — А почему, собственно, ты, образцовый ариец, вдруг выступил на стороне сопротивления? — настала очередь старшины задавать вопрос. Йохан вздохнул и посмотрел в небо. — Сами как считаете? По той же причине, по которой человек не большого влияния принимается творить добро и тем самым невзначай добивается того, чтобы его знали все. — Гитлер тоже «творит добро»? — Нет, — засмеялся Герц, приятно удивляясь как легко говорить с этим солдатом, с фронтовиком. — Гитлер думает немного иначе. Мне известность ни к чему. И богатство тоже. Просто… Как бы это объяснить… Люблю, когда вокруг и во всем есть гармония. Нет войны и нет просто идиллии. Идиллии не существует на самом деле. Я сам отрицаю её присутствие как таковое, но глупо стремлюсь к ней, сам не знаю зачем. Я, похоже, влюбился в жестокую и злую женщину. Это уже говорит о том, что кое-какие из своих стереотипов я сломал. Старшина не ответил. Йохан, между тем, продолжил монолог: — Влюблен в красавицу внешне и чудовище внутри. Предаю свою страну и своих соотечественников лишь из-за того, что хочу жить в спокойствии. Хочу подарить спокойствие многим. Чтобы ничьим матерям не пришлось плакать над телами сыновей. Вы ведь знаете, что у нас люди тоже гибнут. — Гораздо меньше, чем наши. И более легкой смертью. Мы никого не загоняли в сараи, не вешали на потеху, не расстреливали по одному членов больших семей. Вы ещё сотню раз пожалеете о том, что ввязались в эту войну. — Вы говорите искренне и с жаром, — Герц улыбнулся. — Мне нравится, когда люди так же искренни со мной, как и я с ними. Может быть, мне бы стоило как-нибудь показать вам наш мир, а вам мне — свой? — Если это будет реально сделать. Не обижайся, Герц, но идёт война. И неизвестно, на сколько лет она затянулась. Мы — враги. Мы уже не сможем прийти к пониманию. Герц немного удивился его словам. Как же они могут быть врагами, когда советские солдаты схватили его лишь этой ночью и они толком даже не знакомы? Возможно, он имел в виду немцев и русских в целом. Здесь нельзя было не согласиться — Фюрер ни перед чем не остановится, он либо завоюет этот мир и заставит людей в нём жить, либо уйдет в небытие сам. Он, Йохан Герц, должен сделать хоть что-нибудь. Вложить крупицу своих усилий, хотя бы немного. Возможно, эта крупица станет как раз той, которая решит исход этой кровопролитной и жесточайшей войны. Он — тень на стене, но оберштурмфюрер надеялся, что тень эта достаточно велика, чтобы добиться воцарения мира. В городе никто не обращал на них особо пристального внимания. Герц радовался тому, что его персона не интересует никого из встречавшихся ему офицеров. Все они приветствовали его и шли по своим делам. Иван там и вовсе казался случайным прохожим, которому с оберштурмфюрером просто по пути. Йохан точно не знал, в своем ли сейчас кабинете бургомистр или нет. Он лишь опасался случайных обстоятельств. Сказав Ивану подождать неподалёку, пошёл к дверям комендатуры, ощущая как глаза старшины буравят его спину. Снаружи стоял одинокий скучавший солдат, у которого, судя по его виду, кончились сигареты. Он вертел в руке свой портсигар и грустно вздыхал. Мальчишка, ему не больше двадцати. Увидев Йохана, он вытянулся в струнку, при этом весьма неуклюже уронив оружие и тут же его подхватив. — Как служба, сержант? — беспечно поинтересовался Герц, как делал это всегда. И в тяжелых ситуациях он не играл, не притворялся и не лгал (последнее применялось лишь в особых случаях). Он был искренен абсолютно со всеми. — Хорошо, господин оберштурмфюрер, — радостно улыбнулся паренёк и вновь чуть не уронил оружие. Он смущенно покраснел до ушей и принял довольно несчастный вид. — Стою здесь уже семь часов, смена караула всё никак не подойдет. И ног нельзя размять — начальство приказало стоять так без лишнего движения. — Можете поразминаться, — разрешил ему Герц. — Вы, наверное, желаете закурить? — Как вы узнали, господин оберштурмфюрер? — изумленно уставился на него сержант, по-прежнему стоя прямо, выпятив грудь. — Я сам иногда люблю выкурить сигарету-другую. А вы, вероятно, сильно привыкли к этому — вертите пустой портсигар в руках и глаза у вас что-то потухшие. Вот, возьмите мои. Вынув из кармана серебряный портсигар, он протянул его открытым юноше. Тот нерешительно взял сигарету и с наслаждением затянулся дымом. — Берите лучше несколько, — со снисходительной улыбкой предупредил Герц. — Вам, наверное, здесь ещё долго стоять. Впрочем, я сейчас иду внутрь и любезно осведомлюсь, когда вас сменят. — Благодарю вас, господин оберштурмфюрер! — восторженно вскричал солдат и взмахнул рукой. — А этот… — он взглядом указал на стоящего в стороне в гражданской одежде Ивана. — Он с вами? Что-то стряслось? — Нет-нет. Этот человек — один из наших информаторов по сопротивлению. Я намерен допросить его. — Проходите, — сержант отступил в сторону, наслаждаясь сигаретой. Кивнув старшине, Герц вошёл внутрь. Через несколько секунд рядом с ним оказался и Иван. Они двинулись по длинному коридору, где на каждой стене красовались знамёна со свастикой, а мимо проскользнул даже портрет Гитлера. Йохан предпочитал не смотреть на него — зрелище не слишком приятное, а ему ещё предстояло говорить с бургомистром. — Почему так долго? — спросил солдат, идя рядом. — Что ты ему там наплел? — Что? — Герц мягко улыбнулся. — Как отзывчивый человек, побеседовал с ним, дал сигарету и пообещал, что скоро явится смена караула. Бедняга стоит около входа с середины ночи. Иван рядом тихонько фыркнул. Остановившись перед одной из, на первый взгляд, совершенно непримечательных дверей, Герц постучал три раза. Из кабинета раздалось спокойное «войдите» и он повернул ручку. Бургомистр находился в кабинете один. Он сидел за столом и что-то писал, а рядом с ним не было ни полицаев, никого. Охрану он, видимо, предусмотрительно убрал, зная что оберштурмфюрер придет к нему и им нужно будет обсудить важные вещи, не касавшиеся нацистов. Йохан замер около его стола, старшина вместе с ним, нетерпеливо постукивая каблуком сапога. Бургомистр не обращал на них совершенно никакого внимания — разве что покашливал в кулак и продолжал заполнять странные пустые колонки на бумаге. Затем придвинул к себе некую другую бумагу. Похоже, ордер на чей-то арест. Имя было Герцу незнакомо. — Кхм, — сделал он попытку привлечь внимание бургомистра. — Да-да? — отозвалось это гнусное существо, даже не подняв на него глаза. — Я выполнил вашу просьбу, господин бургомистр. Только тогда мужичок удосужился взглянуть на него из-под кустистых бровей и вдруг приветливо улыбнулся. — Герц, это вы. Извините, я был слишком занят, столько дел. А кто это с вами? О каком деле вы говорите? Йохану откровенно непонятно было, почему бургомистр строил из себя ничего не понимающего дурака. Ведь он сам пару дней назад не отставал от него со своими просьбами. Тем не менее, Герц постарался, чтобы тон его звучал дружелюбно и не выдавал омерзения, которое он чувствовал к этому человеку. Воспитание давало о себе знать. — Русский отряд, — изложил он мысль одним словом. — Я привёл человека. Это… — Старшина Иван Брагинский, — солдат отдал честь. — Оберштурмфюрер Герц сообщил, что вы являетесь лидером подполья. — Не так громко, — произнес бургомистр. — Присаживайтесь. — Спасибо, я постою. Владелец кабинета вопросительно взглянул на Герца, однако тот покачал головой, так же отказавшись от предложенного кресла. — Что ж… Как прошла дорога, товарищ старшина? Вы руководите отрядом или… — Нет, командиром у нас является Вячеслав Андреевич Белов. Я отправлен для переговоров. — Замечательно. Нам стало известно о вашем… кхм… задании. Вы можете полностью доверять оберштурмфюреру Герцу, он обеспечивает нам так называемую безопасность и скрытность. Вы ищете… — Бумаги, — подтвердил серьезно старшина. — Нашей первостепенной задачей было добраться до предателя, укравшего их, но он мертв, а бумаги исчезли. Сейчас, наша задача — вернуть их командованию. Герц, стоявший рядом, вдруг прислушался, обернувшись к двери. — Мне не хотелось бы огорчать вас… — поджал губы бургомистр. — Дело в том, что… Герц, что-то не так? — Auf der Straße etwas Lärm*, — оберштурмфюрер, сам не зная почему, ответил ему на немецком. — Скажу вкратце, товарищ старшина. Документов в Могилёве нет. Вы напрасно их здесь ищете. Сказать, что русский был удивлён — ничего не сказать. Йохан так же был слегка растерян. Он изо всех сил напрягал слух. Что-то творилось в коридоре, какие-то голоса приближались и отдалялись, а его одолевало неприятное предчувствие. — Документы подождут, — сказал он вдруг и уверенно оглядел собеседников. — Старшина, вам надо уходить.