Вчера закончилась весна...

— А что мы делаем сегодня вечером? — бодро спросил Петька, подбегая к старшине, который возился около костра. Немец, после всего произошедшего почти не считавшийся пленным в глазах Ивана, сидел рядом на бревне и помогал солдату чем мог. Хотя, как помогал… Он держал в своих красивых руках с длинными тонкими пальцами неизменную книжечку и что-то записывал, зарисовывал. Если ты обладал сноровкой, то можно было заметить что Герц старательно переносил на бумагу сосредоточенное лицо Брагинского, который то смотрел разъяренно на горку сломанных спичек, то на слабо дымившиеся ветки, сложенные на полянке в виде шалаша. — Во-первых, не «мы», — строго ответил старшина. — А во-вторых, ты остаешься в лагере вместе с полковником и Наташей. — Но как же задание? — удивился маленький боец, опираясь на винтовку. — Какое задание, Петр? — Иван сделал вид, что ничего не понимает. Однако мальчонку не так-то просто было провести. Засверкав карими глазками, он принялся изображать, правдоподобно вздыхая и простирая руки к небу. Старшина пришел к выводу, что у его сыночка появилась тяга к актерскому мастерству. — Ах, я должен его увидеть! Но это опасно… И все-таки я обязан. Меня тянет туда несмотря ни на что! Ах, как безрассудно! — продолжал кривляться Петька, пока Брагинский не прикрыл ему ладонью рот. — Тихо ты! — буркнул он. — Откуда узнал о моем… гм… задании? Оно очень секретное, даже свои не должны о нем знать. И полковник с Наташей тоже. Уяснил? — Уяснил, — пожал плечами тот. — Чего ж не уяснить… Но мне же интересно. Куда ты идешь, дядя Ваня? Иван посмотрел на стоявшего вдалеке полковника, который говорил с несколькими солдатами. Затем на сидевшую в сторонке сестру, которая штопала порванный рукав чужой гимнастерки. Кажется, можно рассказать. Он было наклонился к уху мальца, но тут раздалось несколько раздраженное покашливание и шуршание травы. Герц рядом, о котором он совсем забыл, разочарованно и с досадой пожаловался: — У вас на лице были изумительные эмоции, старшина. Я не только пишу и играю на скрипке, но и сносно рисую. Он с улыбкой развернул страницу книги и показал Брагинскому. — Что? — тот прищурился. — Это не я! У меня уши не такие большие… — он аккуратно потрогал их руками. — И губ я так не поджимал… — В самом деле? — оберштурмфюрер смешно понурился. — Извините. — Ну, дядя Ваня! — Петька снова повис у него на руке. — Вы про задание обещали рассказать! Оберштурмфюрер принялся снова что-то быстро писать, прикусив губу. Иван покачал головой, взглянув на него, и шепнул мальчишке: — Понимаешь, я должен ненадолго уйти в город и найти там кое-что для нас. Если оно там, конечно, еще будет. — А можно мне… — начал Петр, собираясь состроить умоляющую рожицу. — Нет, — незлобно рявкнул старшина и рассмеялся. — Это очень важно. Ты только под ногами будешь путаться. Да и за Герцем кто-то должен смотреть. — Но он же никуда не убежит, — надулся мальчик и самым бессовестным образом натянул фуражку оберштурмфюрера тому почти на глаза, опустив козырек. — А еще он добрый и чуть-чуть глупый. — Согласен, — вздохнул Брагинский. — Ладно, малой, не скучай. Охраняй этого доброго и глупого, чтобы не совершил чего. Я скоро вернусь. И… Никому ни слова. С этими словами он ловко шмыгнул в ближайшие кусты, мгновенно скрывшись из поля зрения полковника и Наташи. Отсюда начиналась едва заметная дорожка, которую он обозначил, роняя на грязь собранные белые камушки. Теперь они указывали ему путь в город и Иван пошел вперед, предварительно забравшись в какие-то неизвестные заросли и переодевшись в гражданское. Форму же он спрятал в узелке под деревом и насыпал сверху листьев, чтобы никому не пришло в голову подходить слишком близко и рассматривать предмет. Вечером передвигаться по Могилёву было куда проще, несмотря на такие вещи как комендантский час и патрули, следившие за соблюдением этих правил. В жилые кварталы немцы практически не забирались, будучи уверенными в том что страх перед немецкими войсками заставил мирных жителей вести себя как положено. На самом деле, старшина и сам никому не доверял, потому что помнил о случае с Семеном и не хотел его повторения. Не было прямых доказательств, которые говорили бы о том, что именно Поддубный сдал их тогда немцам, но Брагинский отчего-то не сомневался. Грешно было оклеветать невиновного, но на войне виновны все. Андрей Мастер мог оказаться вовсе и не партизаном, а сообщником немцев, и, может быть, именно благодаря ему часть их отряда сейчас лежит в сырой земле. Непохороненная, брошенная. Как же могло до такого дойти? Слабый ветерок холодил кожу после палящего дневного солнца. Какие-то бродячие кошки, усевшись на ступеньках подъездов домов, вылизывали себе лапки, иногда глядя на Ивана — кажется, с подозрением. Он кошек никогда не любил. Странные они какие-то, а у некоторых глаза стеклянные и страшные. Впрочем, это были всего лишь животные, вреда они причинить не могли. Старшина сам сделался в некоторой степени подобным им — он крался легко и неслышно от дома к дому, замирал, прижавшись спиной к стене, чувствуя как колотится сердце. Он не был уверен, что Людвиг может быть около комендатуры, но ему больше некуда было идти. Иван намеревался, наконец, встретиться с ним. Он так давно не чувствовал его запаха, не ощущал его рук на своих плечах. Прошел, кажется, месяц, или чуть больше с тех пор как они виделись в последний раз. Брагинский уже успел забыть вкус его губ. Он радовался тому, что пошел один и никто не следил за ним. Ночь была неясной, луна пропала и бархатное небо затянули тучи. Так его точно никто не заметит. Иван миновал несколько жилых домов, прошел в тени по широким улицам, беспокойно осматриваясь и стараясь не выйти на свет. От волнения у него кружилась голова. Остановившись у какого-то здания, он присел на корточки и, казалось, растворился во тьме, дожидаясь когда в окнах дома, где сидела администрация, везде погаснет свет. Он чувствовал нетерпение, досаду что пришел так рано или, возможно, поздно. Но ему так хотелось увидеть своего обер-лейтенанта, броситься к нему, ведь они уже целый чертов месяц не были вместе. Время шло. У Ивана не было часов, но он догадывался что скоро наступит полночь. Ноги затекли за время сидения в одной позе, не шевелясь, а ко всему прочему болела та, что была изранена осколками. Но Брагинский старался забыть о боли. У него слипались глаза и он уже думал, что уснет прямо здесь, никого не дождавшись, когда двери вдруг приоткрылись и наружу вышел… Людвиг. Иван замер, следя за ним взглядом. Ему показалось, что за месяц он стал еще выше и мускулистее. Лицо серое, движения у него были вялыми, и вел он себя понуро и совершенно невесело. С ним были двое хохочущих солдат, которые трепали его по плечу и, судя по всему, уговаривали на что-то согласиться. Обер-лейтенант был явно не в настроении. Он сбросил со своего плеча руку одного из офицеров, произнес что-то невнятное и, кажется, пожелав им спокойной ночи, двинулся в противоположную сторону улицы. Он даже не заметил притаившегося неподалеку старшину. Иван не хотел терять Людвига из виду, но для начала нужно было убедиться, что его сослуживцы не последуют за ним. К счастью, этого не произошло. Недолго посовещавшись, они замерли около комендатуры, вознамерившись охранять вход. Затем вместе закурили, отвлеклись, и старшина тихонько проскользнул мимо них, наблюдая за удалявшейся широкой спиной. Он прошел за ним без единого звука, они миновали несколько улиц, но Иван всё боялся окликнуть его. Боялся, что это окажется не он. Старшина мог упустить свой шанс, однако когда Людвиг вдруг остановился перед одним из домов, Брагинский решился. Он выступил из тени, что прежде хранила его глубоко в своих объятиях, и еле слышно позвал, сложив руки у улыбающегося рта: — Эй, немчура. Я здесь. Обер-лейтенант чуть вздрогнул испуганно и обернулся. Лицо у него было белым-белым как мел, руки медленно потянулись к стоящему старшине, а губы, вечно поджатые, с трудом произнесли с прежним милым Брагинскому акцентом: — Иван… — Скучал? — старшина улыбнулся шире. Людвиг, ничего не ответив, легко преодолел небольшое расстояние, разделявшее их, схватил советского солдата за руку и поволок за собой. Он втолкнул его в двери дома, у которого они стояли на виду, и, как только они с тихим скрипом закрылись за ними, схватил Ивана за плечи. Как же Брагинскому не хватало этой резкости в движениях, не хватало взгляда глаз цвета чистейшего льда. Людвиг ощупывал его, касался плеч, груди, спины, точно хотел убедиться, что перед ним живой человек, а не призрак. Иван кивнул в ответ на его немой вопрос. Да, он был здесь, сейчас, с ним. Это не сон. Это — настоящая жизнь. И как только он коснулся своими пальцами с огрубевшей шершавой кожей щеки обер-лейтенанта, Людвиг шумно выдохнул и приник к его губам, мягко сминая их своими и прижимая старшину к себе. Как можно крепче, чтобы почувствовать запах табака и вишни на кителе, чтобы ощущать приятные мурашки по всему телу, соприкасаясь с его кожей. Байльшмидт с болезненной нежностью сжал его в объятиях, руки его потянулись к пуговицам на гимнастерке Брагинского и стали буквально отрывать их в нетерпении от ткани. Людвиг уткнулся носом в его шею, громко дыша. Он дрожал. — Знал ли ты, что я… искал тебя в каждой фигуре рядом со мной? — спросил он, подняв взор на старшину. — Ты, высокий, статный, красивый — я искал тебя повсюду. Я думал, ты погиб. — Я тоже так думал после бомбежки, — признался Иван, поглаживая светлые зализанные волосы. — Не мог себя заставить думать, что ты мертв. Если я жив, ты тоже должен быть живым. Мне так жаль, что мы не пообщались, когда ты был у нас в плену. Я хотел поговорить с тобой, но… — Ты тянулся ко мне, — Людвиг покрывал горячими поцелуями его шею. — Это всё, что я должен знать. Где твой отряд? — С ними всё хорошо. Мы захватили пленного, оберштурмфюрера Герца. — Герца?! Байльшмидт изумленно посмотрел на старшину. — Он невредим и мы уже знаем о сопротивлении, ничего не рассказывай. А ты его знаешь? — Мы с ним недавно подружились. Это слово отчего-то не понравилось Ивану и он встряхнул обер-лейтенанта за воротник. — Насколько? — поинтересовался он прохладным тоном. — Не настолько, чтобы ты мог ревновать, — усмехнулся Людвиг и вернулся к его шее. — Ты пахнешь как в первый раз. Солью, свежестью, мужчиной… Старшина зарылся пальцами в его волосы. Как странно, должно быть, видеть двух заклятых врагов целующимися за дверью жилого дома, когда кто угодно может войти. Но это того стоило. — Помнишь? — спросил Байльшмидт. Его приятный бас ласкал уши. Более прекрасного голоса Иван не знал. — Как я затолкал тебя в шкаф в той деревушке? Я уже тогда знал, что влюблен. — А мне хотелось тебя убить, — засмеялся Брагинский и чуть коснулся его лба губами. — А помнишь ночь у реки? Когда ты дразнил меня? — Думаю, тогда ты сполна мне отомстил. Людвиг засмеялся. Он смеялся редко на памяти старшины, но этот звук был очень редким и драгоценным. Он пропустил Брагинского в свою скромную квартирку, мало чем отличавшуюся от квартир других офицеров. Здесь было чисто и уютно, а когда Байльшмидт зажег небольшую лампу на столе, гостиную озарил мягкий свет. Иван заметил какие-то книги — пожалуй, единственное что придавало комнате чуть-чуть беспорядка. Они были разбросаны по дивану, раскрытые и захлопнутые. На столе пустой портсигар. Иван не знал, хороший это знак или нет. Также там лежала некая блестящая штучка, в которой приглядевшись, старшина легко узнал Железный крест. Он удивленно обернулся к Людвигу. — Ты получил награду? — пробормотал он. — Было дело, — без особого интереса отмахнулся тот. — Однажды мне пришлось спасать полковника. Вот и «заслужил». Я его не ношу. Иван решил не брать Железный крест в руки, чтобы рассмотреть получше, а просто присел в удобное кресло, с наслаждением вытянувшись в нем. — Как давно я не сидел в таких креслах, — засмеялся он. — Мне бы хоть табурет, а у тебя здесь такие изыски. Хорошо, должно быть, живется немецким офицерам. — Недурно, — слабо улыбнулся Байльшмидт. — Если знаешь как устроиться. Иван… Не думай, что без тебя мне было весело… Мы могли бы не видеться намного больше, но сейчас мне кажется, я вижу тебя впервые за двадцать лет. Я хочу, чтобы ты не таил каких-то обид. — О чем ты? — усмехнулся старшина. — Идет второй год войны, и он для нас тяжелый. Я рад, что мы сейчас здесь. Одни. Людвиг кивнул и сел рядом. Некоторое время длилось молчание. — Кстати, — улыбнулся вдруг Брагинский и потянулся к нагрудному карману, — я её сохранил. Он разжал пальцы ладони, показав лежащую на ней зажигалку, которую обер-лейтенант подарил ему. Людвиг с теплом посмотрел на неё. Затем поднялся со своего места и подошел к Ивану. Он взял его подбородок и потянул вверх, заставив посмотреть на себя. А когда сухие приятные губы соприкоснулись с его, Иван понял, что ему не хочется уходить отсюда до самого рассвета. *** — Как ваше секретное задание, дядь Вань? Петька прицепился к нему как банный лист, стоило Ивану вновь появиться из кустов. Старшина знал, что его отсутсвие уже все заметили. Значит, придеимя выслушать выговор от полковника. Тот, как оказалось, стоял рядом с мальчишкой, скрестив руки на груди. Вид у Белова был не слишком довольный. Бойцы завтракали найденными в ящиках машины продуктами и грелись у костерка — августовские ночи с их дождями и прохладным ветром были настоящим проклятьем. Иван был голодный как волк и тем не менее отказался поесть у Людвига. Если бы он остался в той квартире хоть на минуту больше, то уже бы никогда оттуда не вышел. А у него еще задание, необыкновенно сложное, которое необходимо выполнить. Ради этого придется пожертвовать даже временем, проведенным с Байльшмидтом. Теперь он вернулся, но взбучка от полковника казалась неминуемой карой за вольность. — Что за секретное задание такое? — Белов раздувался как сова в момент устрашения. — Дядя Ваня сказал, что у него секретное задание, — сказал Петька и старшина еле удержался, чтобы не закрыть ему рот ладонью. — И еще что вам нельзя говорить. — Я был на разведке, — быстро выкрутился Брагинский. — На особой разведке, да. — Один? — приподнял бровь полковник. — Разумеется. Если бы нас было больше, немцы бы не смогли этого не заметить. Я решил, что лучше обследую всё сам. И еще я пытался найти документы… — Бургомистр ведь сказал, что они не здесь, — вздохнул с горечью Белов. — Ты сам нам это передал. Выходит, придется идти к Бобруйску. Других вариантов нет. Скоро наступление и судя по расслабленности немцев, они пока еще ничего не знают. — Мне в это не верится, товарищ полковник. Вдруг бумаги забрали наши солдаты? Вдруг мы уже можем вернуться? — Нет! Приказа не было! — Да мы и узнать этот приказ не можем — связи нет! — И что ты предлагаешь? Брать в плен оберштурмфюреров как крыс? Я их кормить нашей едой не стану. Сам солдат, и солдатам давать буду, а им — черта с два! — Что вы имеете в виду, товарищ командир? — опешил вдруг старшина. Он предчувствовал что-то нехорошее. — То, что я отпустил твоего фрица, понял? Не нужен он мне здесь. Документов нет, от сопротивления толку так же мало, как от тупого ножа. Наши парни доведут его, можешь не волноваться. Я строго-настрого запретил им его убивать. Если мы вот так просто убьем хоть одного немца, они тут же поймут, что здесь действовали бойцы, и забьют тревогу. Нам это ни к чему. То же самое и с пленом. — Герц был нашей связью с подпольем, — топнул ногой старшина. — Вы упустили ценного пленника, потому что посчитали что сопротивление нам не союзники? — А по-твоему это не так? — проворчал полковник. — Всё, старшина, отставить споры. Я отпустил твоего немецкого дружочка, и всё. Пусть радуется, что я так великодушен. Признаться, подумывал поднажать на него чутка, а потом… Если он хоть в половину настолько порядочный, как ты говоришь, значит, меня можно назвать милосердным. С этими словами он отошел в сторону, неодобрительно взглянув напоследок на старшину. Иван остался с Петькой. Уничтоженный новостью об уходе ценного пленного, он присел около костра, и уставился в огонь, напряженно думая о дальнейших действиях. Полковник разрушил его гениальный план, который он недавно составил. Герц мог бы сослужить им хорошую службу, да и сам по себе он был личностью примечательной. Так что Брагинским двигало не только стремление хоть на шаг приблизиться к завершению задания, но и природное любопытство. Очень уж ему понравился этот незаурядный человечек с, признаться, хорошим почерком и отвратительными рисунками. — Дядя Ваня, — вывел его Петька из мрачных раздумий. — Тот добрый и немножко глупый дал мне кое-что, чтобы я передал тебе. Он сказал, что тебе это, наверное, не понравится… Но ведь он честно старался. Мальчишка протянул ему тот самый рисунок — сложенный вчетверо листик бумаги, вырванный из книжечки в кожаном переплете. Иван развернул лист и уставился на эти почти детские каракули. Да, Герц совершенно не умел рисовать. *** — Что здесь происходит, полковник?! Этот удивленный возглас заставил Вильгельма очнуться. Он медленно разжал пальцы и посмотрел на Грету, которая оказалась без чувств на его руках. Лангсдорф обернулся на голос и равнодушно посмотрел на застывшего в дверном проеме Герца, тяжело дышащего. Оружия при нем не было, юоднако вид был решительный. Полковник вдруг осознал, что его теперь совершенно не волнует присутствие оберштурмфюрера. Грета оставалась без сознания, но он еще чувствовал едва заметное дыхание, щекотавшее ему щеку. Разведчица была еще жива. Всё испортил этот надоедливый субъект из СС. При всех достоинствах своей фигуры, при легкости, стройности и плечистости, он оставался чуть щупловатым на взгляд Вильгельма. Эта мысль едва не заставила его засмеяться. Но усмешка на губах всё же проскользнула. — Небольшая ссора, господин оберштурмфюрер, — пожал плечами он, укладывая без бережности тело Греты на диван и отступая в сторону. — Вы душили её, — Герц посмотрел на синяки от пальцев, медленно проступавшие на синеватой коже, которая так же медленно возвращалась к прежнему цвету. Йохан в несколько шагов оказался подле дивана. Аккуратно взяв изящную руку с тонкими пальчиками, посчитал пульс. Пощупал шею, осмотрел, расстегнул несколько верхних пуговиц на рубашке разведчицы. — А вы не упустите случая полюбоваться женской красотой, — раздался смешок позади него. Герц никак не отреагировал на скрытое издевательство. Грета ему нравилась, и нравилась бы всегда, даже если бы оказалось что именно она отправила солдат к комендатуре. Герц её не обвинял. Она делала свою работу, и делала искусно, с удовольствием. — Принесите воды, — попросил он полковника. — Нужно, чтобы она пришла в себя. Он распахнул окно, впустив в комнату свежий воздух, и просидел рядом с женщиной до того момента, пока из кухни не вышел полковник со стаканом. Вид у него был недовольный, а на Грету он смотрел с омерзением. Герц люто возненавидел этого человека на короткое мгновение. Он дал разведчице немного питья. Как удачно сложились обстоятельства, что полковник решил его отпустить за ненадобностью. Он явно намеревался сначала отправить Йохана в расход, но затем передумал. Двое солдат проводили Герца до города, а там он устремился как раз к тому дому, где в последний раз виделся с Гретой. Он сам не помнил, как правильно угадал квартиру, в которой всё происходило, но видя кап слабеющая без воздуха женщина почти не может отбиться от полковника-чудовища, он просто не мог поступить иначе. Не мог не вмешаться. — Как это произошло? — спросил Герц у полковника. — Кто сказал, что я долден вам отчитываться? — ощерился тот. — Я старше вас по званию. — А я — оберштурмфюрер СС, состою в особом подразделении, и в моей власти сейчас доложить генералу о случившемся. Счастье для вас, что она жива. Взгляд Лангсдорфа красноречиво говорил, что это продлится недолго. Герц присел рядом с женщиной, которая вдруг пошевелилась. — Как вы себя чувствуете? — осведомился Йохан, вновь заставляя её выпить воды. Она посмотрела на него мутноватыми зелеными глазами, самыми прекрасными и самыми злыми на свете. А потом отскочила от него как ошпаренная. — Что вы себе позволяете? — у неё был несчастный, и в то же время разъяренный вид. — Вы… Вы… Она потрогала пуговицы на рубашке и сделалась похожей на саблезубого тигра, готовящегося к атаке. — Не стоит благодарности, — улыбнулся спокойно Герц, ставя стакан на стол. — А ты… ты пытался задушить меня. Тут её тон сделался тише, голос словно сломался. Она была зла и была раздавлена всеми случившимися событиями. И вдруг Герц всё понял. Эта женщина, его любимая женщина, мечтала о полковнике. Любовь светилась в её глазах тускловатым светом, любовь и ненависть, жажда нежности и возмездия. Она любила его. Но он её в упор не замечал. «Как я был слеп, — подумал оберштурмфюрер и вышел из квартиры, из дома. — Безумный слепец. А ты гадал, почему она не смотрит на тебя?» Он снова улыбнулся, но печально, через сильнейшее разочарование, так, что лицо заболело. Он помог ей, ожидая благодарности, даже самой маленькой, хоть взгляда, теплого как зимнее солнце. Вот только Грете он был не нужен. Он пошел по улице прочь. Герца спасала лишь собственная, теперь уже фальшивая улыбка, и мысли о Чарли, оставшейся в далеком Берлине.