Вчера закончилась весна...

Миновало еще несколько дней, наполненных неизвестностью. Она пряталась в высоких зарослях и впадинах, оврагах, среди кустов дикой малины. Она могла неожиданно показаться на одной из тихих улиц, когда стоявший на дежурстве немецкий солдат вдруг посмотрит на тебя — то ли с подозрением, то ли с выражением глубокого омерзения. Еще неизвестность можно было поискать в утренних фразах полковника, который всё планировал отправляться в Бобруйск, однако отряд оставался на одном месте, занимаясь тем что накапливал силы. Солдаты отдыхали на полянке, но среди них находились и те, кто не хотел сидеть сложа руки. Именно такие смельчаки во главе с Иваном умудрились проникнуть на немецкий склад и стащить оттуда рацию. Поначалу, конечно, пришлось туговато. Складов было несколько, и половина из них была заполнена картошкой да еще Бог знает чем. Много времени, скрываясь от патрулировавших территорию фашистов, они потратили на то, чтобы, наконец, разыскать тот самый склад. На этом, однако, трудности не кончились. Как проникнуть внутрь? Дождавшись, пока охрана уйдет на обед, солдаты выломали несколько досок в задней части склада и проникли внутрь, забрав оттуда только рацию. Она могла помочь связаться с командованием, только делать это нужно было вдали от города. Запеленговав сигнал, немцы могли сразу же понять, где скрывается русский отряд. В тот день они вернулись настоящими победителями. Волочили сумку, из которой на проводе болтались наушники, и всем казалось что всё в порядке. Иван предварительно, зажгя спичку в темном складе, осмотрел аппаратуру. Он не настолько сильно разбирался в технике, но судя по новому состоянию, рация должна была работать исправно. Её-то они и притащили в лагерь, предвкушая похвалу от Белова и особое угощение на ужин в знак поощрения. Полковник в то время сидел на бревне у костра и чистил оружие. Патронов у них оставалось мало, а пополнить запас было негде — да они и не стремились вступать в бой, зная что помощь не сможет прийти. Так что ППШ и несколько винтовок использовались исключительно для устрашения. Тем кто был со вторым везло больше — к винтовке прилагался длинный острый штык, которым можно было заколоть немало фашистов. Всё-таки когда закалываешь человека, то производишь меньше шума чем при выстреле. Поэтому Наташе и некоторым другим приходилось легче. Но они уже давно сошлись на том, что большинство членов отряда должны оберегать единственного медика. Так что сестрица прекрасно устроилась… — Это еще что такое? — буркнул Белов, кивнув на увесистую сумку. — Где вы были? Мне пришлось обсуждать наши планы без вас. — Товарищ полковник, — Иван загадочно, как ему показалось, улыбнулся, — это… рация для связи со штабом! Некоторое время полковник молчал, пожевывая дикую малину, которую он собрал в руке. Глаза его были устремлены на ношу солдат и он словно бы размышлял о чем-то важном, сдвинув брови. — Вы что, — медленно произнес он, — идиоты?! Откуда вы её достали?! Отвечать! Брагинский, шаг вперед! Старшина, несколько пораженный такой реакцией, встал напротив него. Ему показалось, что усы у полковника распушившись вдвое. — Вы что, так ничего и не поняли? — спросил он. — Вы проникли на склад и ограбили фашистов? Так?! — Так точно, — произнес Иван, задрав подбородок. — А вы понимаете, что мы не имеем права рисковать чужими жизнями на этом задании?! За каждую вашу «невинную проделку» немцы расстреливают мирных! Какие мы герои-освободители, если из-за мелочных целей предаем смерти столько народу? — Товарищ командир, у нас приказ, — попытался напомнить ему Брагинский. — Приказ связаться с центром?! — Найти документы. А документы могли взять наши… Терпение тут у Белова явно лопнуло и он рявкнул: — Завтра ты вернешь её на место, понял? Быстро, чтобы они не заметили пропажи. А если хоть кого-то расстреляют… Чиркнув у горла пальцем, он направился обратно, к костру. Иван вздохнул — товарищи смотрели на него с неодобрением и потихоньку расходились по своим делам, ворча. Он остался один. Конечно, им было досадно — они-то думали, что полковник будет рад, будет ими гордиться, поставит их в пример остальным. Как глупо было надеяться на это. Произошедшее показывало, насколько они еще были молоды и горячи. Какую он сделал промашку, не задумавшись о последствиях. Рацию необходимо было возвратить сразу же, но если уж полковник приказал сделать это завтра, Иван не осмелился ослушаться его во второй раз. Он присел рядом с Петькой, который грел руки у костра. — Как жизнь? — спросил солдат и потрепал мальчишку по черным волосам. — Я скучаю без него, — буркнул Петр, беря в руку палочку и тыкая ею раскаленные угли. — По кому? — удивился старшина и зевнул. — Без того, — ребенок неопределенно мотнул головой. — Без доброго и немножко глупого. — Герца, что ли? Старшина засмеялся. Не ожидал он, что Петьке понравится оберштурмфюрер. — Ну да, — он перестал хохотать, заметив что мальчику не слишком-то весело. — Он у нас такой, чудаковатый. Странный, если честно. Будем надеяться, что он был искренен, когда изъявил желание нам помочь. Но ты пойми, Петр, он… — Он не похож на врага. Ему просто… очень грустно. Иван в душе был с ним согласен. Нельзя было не заметить какой-то печали в серо-зеленых глазах. Улыбка у Герца тоже менялась в зависимости от выражения глаз. Когда они сияли весельем, она была широкой и очень обаятельной. Когда он был задумчив или чем-то занят — она становилась едва заметной, но тем не менее теплой как луч весеннего солнца. А когда он порой грустил, она становилась робкой и чудилось, что слёзы сейчас вот-вот покажутся на щеке. И всё же его нельзя было назвать жестоким или обвинить в каких-либо преступлениях. Он утверждал, что помог всем заключенным, которых он должен был уничтожить, выбраться и оказаться вне концлагерей. И Иван почему-то ему верил. У этого человека была младшая сестра, как и у самого Брагинского. И, судя по всему, Герц очень ею дорожил. Иван не мог её даже представить, несмотря на то, что предполагал что эта неизвестная Чарли и сам Йохан очень похожи. Герц любил вспоминать о ней вслух. Сидя под деревом, связанный, он смотрел на темнеющее закатное небо и говорил что-то невидимому собеседнику, обращаясь к нему именно по этому имени. Караульный потребовал чтобы он замолчал, но Иван запретил даже пальцем прикасаться к оберштурмфюреру, не то что затыкать его. Как назло, подле врага дежурил Скворцов, готовый в любой момент схватить камень и размозжить голову немецкому офицеру. Иван его отослал — на всякий случай. Но Герц как будто бы даже угрозы не заметил — он всё сидел, шептал что-то на немецком и улыбался мягко, почти ласково, точно мог услышать ответ от своей сестры. Он называл её Чарли. Старшине это имя очень понравилось, хоть и звучало оно для его уха странновато. Чарли? Чарли… Этой ночью иван спал очень беспокойно. Ворочался с боку на бок, в спину впивались мелкие веточки и острые камни земли. Наконец, ему даже начали мерещиться странные шорохи и как будто бы… стуки. Словно бы кто-то взял тяжелую палку или даже какую-нибудь арматуру, и бил ею по чему-то металлическому. Старшина всё списал на усталость и пережитый стресс, ведь, как-никак, они ходили совсем рядом с немцами. Затаивались, поджидая хороший момент. Черт возьми, да они проникли в склад с аппаратурой, и если какой-нибудь фриц во время патрулирования заметит несколько выломанных из стены досок до того, как он вернет рацию на место… Кто знает, сколько людей погибнут в тот день. Кто знает, насколько будет разъярен немецкий полковник или генерал. А может быть, они и вовсе не обратят внимания на эту мелкую кражу. Чушь. Они прекрасно всё поймут. Но если они догадаются, что городские не умеют пользоваться такой вещью, не станут же они расстреливать их не за что? Дурак ты, Иван. Им же всё равно кого убивать. Стук не прекращался. Брагинский приоткрыл глаза и уставился на розовеющие облака вдали. Скоро рассвет, можно было бы ещё немного поспать. Он громко всхрапнул, слабо дернул ногой и вдруг почувствовал, как об него споткнулось что-то грузное. Видимо, кто-то уже не спал. Иван пробормотал что-то насчет осторожности, перевернулся на другой бок, но едва не упавший сослуживец не удостоил его и малейшим вниманием. Более того, услышав бормотания старшины, он вдруг бросился, сломя голову, прочь. Иван слышал, как он ломал кусты. Спросонья он ничего не мог понять. С трудом поднялся на ноги, решив узнать в чем дело. Кругом на поляне было пусто. Несколько солдат спало у потухшего костра, полковник положил голову прямо на свою фуражку и его усы немножко подрагивали, когда он храпел. Никого и поблизости не было. Странно, что кроме Брагинского никто не проснулся от странного стука и не пошёл проверить. В последнее время они совсем расслабились — даже не утруждали себя выставлением часовых. Все спали как убитые. Легко пошатываясь, он посмотрел на наручные часы, что держались за запястье у одного из его товарищей. Сейчас пять часов утра. Ему точно следовало встать позже, но если уж полковник приказал как можно скорее вернуть рацию на место, медлить было нельзя. Если честно, старшина предпочел бы сначала завтрак на озаренной солнцем поляне, предпочел бы выслушать шутки Петьки и новых анекдоты, которым его научили остальные солдаты. Он предпочел бы поймать надутый взгляд Наташи, чтобы она приблизилась к нему, обняла и прошептала ласковое «дурачок ты, братишка». Но нет. Сначала он должен уладить все дела, исправить собственный косяк. «Самое правильное решение на твоей памяти? — спросил тихий голосок в его голове. — Сначала ты чуть не полез брататься с гестаповцем, несколько раз едва не попался на свиданиях с Людвигом, а теперь идешь совершенно один на склад, чтобы вернуть аппаратуру. Ты очень глуп, Иван.» Да, голосок в чем-то прав. Иван направился к месту, где припрятал от остальных сумку с рацией. Очень уж он её берег поначалу, думал, что пригодится. А теперь вот как, все труды насмарку. Придётся вернуть. И ведь рация была просто отличной вещью для того, чтобы связаться со своими и узнать насчет документов. Не брал ли их кто? Наверное, они бы даже подкрепление выпросили, потому как мало их осталось — конечно, по территории Беларуси не так уж и легко ходить толпой, но и горсткой опасно. Всякое могло произойти. — Вот ты где, — с улыбкой, старшина достал сумку из-под корней дерева, где она и была оставлена им вчера вечером. — Что ж, вернем тебя на родину… Внезапный громкий крик, сорвавшийся с его губ, перебудил весь лагерь. *** Герц смотрел на несколько выломанных, вернее вырванных прямо с гвоздями досок, сложенных в удивительно аккуратную куску прямо возле открывшегося прохода, в который вполне мог залезть взрослый рослый человек. Он почти не сомневался, чья это работа и кого следует наказывать, но отдавать приказания не спешил. Два роттенфюрера стояли неподвижно и с каменными лицами, словно бы происходящее их вовсе не интересовало. Они смотрели в одну точку — на группку небольших деревьев, и потому не могли заметить как Герц ловким движением метнул песок на очень четкий отпечаток кирзового сапога. Метнул, и сердце на миг пропустило пару ударов, ожидая удивленного оклика. К счастью, этого не произошло. Ему оставалось только с облегчением вздохнуть и улыбнуться привычной искренней улыбкой, в которой никогда и никто не видел фальши. — Что вы думаете? — спросил Лангсдорф, стоя у него за спиной. Да, Герц пришёл сюда вместе с полковником. Генерал приказал ему сопровождать оберштурмфюрера, пока он разбирается в деталях, чтобы не вышло чего-то плохого. Йохан не радовался его обществу, как не радовался ему вообще. Он внимательно осмотрел оставленные доски на земле. — Вырваны с гвоздями, — произнес он и пальцем чуть тронул криво изогнутое острие. Оно оставило на коже красноватую полоску. — Очевидно, поработал человек с огромной силой, или их было несколько. А что пропало? — Вообще-то, — Лангсдорф выпустил колечко дыма, зажав папироску между указательным и средним пальцем, — ничего существенного. Рация для связи. Мы бы, разумеется, не придали этому особого значения, если бы не копали тщательно под подполье. Выяснилось, что недавно кто-то из них встречался с некими… русскими солдатами. Его глаза сверкнули холодным металлическим блеском. — И вы полагаете, что здесь, в окрестностях которые кишат немецкими солдатами, — Герц не сдержал откровенной усмешки, — прячутся горящие жаждой мести Иваны? — Не исключено, — Лангсдорф пожал плечами. — В конце-концов, вы здесь, чтобы обеспечивать порядок касательно таких вещей. Он-то здесь для этого, но зачем это вам, полковник? Герц проклял Ивана за неосторожность. Вечно эти русские действуют бесшабашно, неорганизованно и совершают грубые ошибки, впоследствии стоящие им жизни. Йохан отлично знал, — не просто догадывался, а знал — почему полковник общается с ним нарочито вежливо. Лангсдорфу тоже не особо выгодно, когда они фактически воюют между собой. Возможно, именно поэтому он решил устроить нечто вроде примирения, напросившись вместе с оберштурмфюрером. — Что вам нужно сделать? — спросил Герц, выпрямившись. — Провести нужные аресты? — Думаю, достаточно будет наказать нерасторопных часовых понижением звания. Часовых, не удержавших этот склад, расстрелять. Вы знаете, где они были в то время? — Понятия не имею, — приподнял брови оберштурмфюрер. — Они напились вон в той сторожке у смотровой вышки. Странные солдаты нынче пошли. Герцу хотелось засмеяться. Он легко улыбнулся и покачал головой: — Этим я сам займусь. Сделайте вот что, полковник… — Я весь внимание, — кивнул он с усмешкой. — Вы сами вынесли приговор этим часовым… Вы их и убейте. Согласитесь, так будет честно? Нет, Герц ни в коем случае не хотел оскорбить Лангсдорфа. Ни в коем случае. Он просто-напросто давал людям то, что они заслуживали. Вильгельма можно было бы ещё спасти от него самого, но теперь поздно. Теперь ему остается только довести дело до конца. Собственными руками. — Прекрасно, — ощерился полковник. — Ваш совет весьма дельный, господин оберштурмфюрер. Думаю, я могу доверить вам заботы о всех остальных делах? — О чем вы? — Ну как же, — Лангсдорф приблизился к нему и зашептал на ухо, обдавая кожу своим горячим дыханием. — Йохан, местные здесь неспроста все такие кроткие. Они готовят диверсии против нас. Я считаю, что давно пора… показать, кто здесь хозяин. Герцу не понравился его тон, но ответил он своей прежней улыбкой, постаравшись сыграть как по нотам. — Я понимаю вас. Позаботьтесь о том, чтобы было кому заколотить эту дыру. И выставите из своих соединений побольше толковых часовых. Господин генерал будет очень недоволен, если следующий раз произойдет нечто подобное. Козырнув ему напоследок, он прежним бодрым шагом направился к выходу со складов, намереваясь очередной свой скучный день провести либо заперевшись в квартире, либо отправившись в ресторан. У Герца пока не было здесь знакомых, которым бы он достаточно доверял или с которыми у него возникло бы желание пообщаться. Он отчаянно искал для себя какое-нибудь занятие. Однако все мысли на этот счет нарушила брошенная громким голосом полковника фраза: — Господин оберштурмфюрер, не валяйте дурака! Йохану очень неприятно было оглядываться, но он всё же сделал это. Поймал взгляд, наполненный мрачным торжеством, и слегка поёжился. Да, этот гнилой изнутри человек успел изрядно его поволновать, несмотря на то что Герц был почти что убежденным флегматиком. Он был искренне уверен, что уж Лангсдорф-то обо всем позаботится. Позаботится точно так, как он умеет. Он ведь даже не дрогнул, когда Йохан предложил ему самому разобраться с провинившимися часовыми. Как будто бы он делал это каждый день. Каждый час. Каждое, черт подери, мгновение. Раздумья завели его в центр города, на почти пустую улицу с тем самым рестораном. Герц бы подумал, что у него появилась самая настоящая привычка заявляться сюда, когда ему по-настоящему одиноко… Спасением от всего становились бесконечные записи в бесконечно толстенькой книжечке с листами. Здесь он нередко рисовал, что-то зачеркивал, составлял странные списки. Эти листочки, пахнущие настоящей отличной бумагой, наверное побывали в самых разных местах. Сначала в Веймаре, где он родился и прожил большую часть своей жизни. Затем он отправился на юг, в Африку и там тоже остался драгоценный листочек Герц побывал на севере Германии, затем переехал в Берлин по настоянию отца. Город был неплох, но оберштурмфюрер всегда мечтал вернуться хоть раз в год в Веймар, посмотреть на сестру. — Herr Herz, guten Tag! — поприветствовал его всегда радушный хозяин, когда он вошёл в чуть затемненный зал и устроился за столиком около рояля. — Sie irgendwie traurig*. — Nein, alles ist in Ordnung*, — улыбнулся ему Йохан. — Wie üblich, bitte*. Хозяин откланялся. Похоже, он почти перенял манеру обращения у немцев. Герц задумчиво осмотрел тихий зал. Днем здесь почти никого не бывало — всё движение начиналось здесь либо утром, либо вечером, когда усталые офицеры заканчивали службу и толпой валили в это заведение. Сейчас же тут присутствовало лишь несколько людей из вермахта, которые тихо переговаривались и изредка косились в сторону оберштурмфюрера. Как будто бы надеялись уличить его в чем-то противозаконном… Йохан раскрыл свою книгу на пустой странице, что шла сразу после той, где он описывал предыдущий день. Он очень давно не писал сестре, а ведь ему так дорого было каждое словечко, которое она ему отправляла. В старые письма он всматривался с любовью. Сестра выводила букву «т» совсем как он, а отец говорил, что их мама писала точно так же. В это можно было верить, ведь Шарлотта родилась на десять лет позже Герца, а после смерти матери только он с ней и возился, обучая всему что знал сам. Он на секунду призадумался. А что бы такого написать? Затем махнул рукой. Какая разница? Чарли будет рада любым новостям, которые от него придут. Пусть она знала что он сейчас в тылу, но сестра всегда переживала за него. Она ненавидела тот факт, что в их семье почти все мужчины воевали. Должно быть, попросту боялась остаться совсем одна. Тем более что отец уже скончался. Герц выводил на бумаге аккуратные слова, улыбаясь как всегда тихо и чему-то своему. Чарли была для него милейшим созданием. Когда её, совсем крошечную и плачущую, положили ему на руки, чтобы он мог подержать младенца, она перестала плакать и даже сжала своей маленькой ручкой его большой палец. С того момента Герц полюбил свою сестру — раз и навсегда. Они никогда не проводили вместе столько времени, сколько бы хотелось им обоим — таков был наказ отца. Он всегда строго относился к воспитанию сына и Йохан мог припомнить один или два момента из своего детства, когда его буквально отрывали от малютки. Несмотря на всё это, отец был справедлив и в некоторой степени счастлив, что дети очень дружны. Со своим же собственным братом он, по рассказам, совсем не ладил. Но то был брат. А у Герца была сестра. Сначала она была маленькой, затем подрастала, становясь всё более похожей на мать. У неё были рыжие материнские волосы и карие глаза отца, такие большие и любопытные, что Йохану каждый раз хотелось отвернуться. Чарли видела всех насквозь. Многие мужчины не назвали бы её красавицей — вся в веснушках, с хитрым взглядом, непривычно худенькая и чересчур активная. Но для оберштурмфюрера это была его сестра. Любимая сестра. И пока он мог держать её за руку, как она когда сжимала пальчиками его малец, он был уверен, что всё будет в порядке. А ещё… Ещё Чарли не хотела отпускать его на войну.