Вчера закончилась весна...

Кабинет прекрасно оборудовали для предстоящего заседания — много стульев и удобных кресел, возвышение где должен был сидеть судья, несколько мест для обвинителей и обвиняемого вместе с его защитником. Герцу не нравился красноватый свет заходящего солнца, который проникал в широкие окна, озаряя собой письменный стол, на котором разместились все нужные бумаги. Йохан предпочел бы обойтись без этого дешевого спектакля в виде настоящего процесса. Лангсдорф так или иначе не сможет выкрутиться. У оберштурмфюрера имелось несколько свидетелей, и среди них была косвенная потерпевшая — сама Грета Майер, которую полковник пытался задушить. После этого она должна возненавидеть его настолько, что будет рада упрятать обидчика за решетку. А еще лучше — справедливо расстрелять. Герц улыбнулся своим мыслям. Да, он определенно сделал правильный выпад и в нужное время. Ему было жаль полковника, но этой жалости было несомненно меньше, чем жажды справедливости. Да, Герц не причинял боли женщинам, не стрелял в спину и ни от кого ничего не скрывал. — Это серьезное обвинение, господин оберштурмфюрер, — заметил Эрмансдорф, становясь рядом. — Вы вообще уверены, что у вас есть доказательства? — Самые прямые, — кивнул Йохан и повернулся к генералу. — А что может быть не так? — Многое, — тот с выражением посмотрел на него. — Полковник третий день отмалчивается. Камера у него сносная, да и условия нормальные, но… Нем как рыба. — Свидетели скажут свое слово и тогда ему не спастись. — А вы, кажется, упоминали, что среди свидетелей присутствует и фройляйн Грета? Как-то неправдоподобно. Я считал эту парочку лучшими агентами. Он стреляет, а она умеет очаровывать и устрашить. Да, Герц это знал. Грета была необыкновенной, и говорить о ней можно было часами. На войне она по-прежнему роскошно одевалась, кожа её пахла дорогими маслами, руки не знали и самой маленькой мозоли. Она — разведчица, она думала, а не делала. Мало кто бы перед ней устоял — такая женщина сразу приковывала взгляд. Красивая, гордая, холодная — просто мечта для лавеласа, желающего еще одной победы. Однако оберштурмфюрер лавеласом не был. Он чувствовал, что эта женщина словно бы точно создана для него, по его идеалу. Её фигура, её лицо, её походка и низковатый приятный голос с типичными переливами, характерными для Баварии. Она вся, — целиком и полностью, — была создана для него. Только не понимала этого. Эта женщина зла и черства, но Герц любил её. Уже любил. Любил до и после того, как узнал что она грезит о союзе с полковником. Тот даже не обращал на неё внимание, но ведь с Герцем она будет счастлива! Очень счастлива… — А кто выступит в качестве свидетеля? — поинтересовался генерал, оглядываясь. Посмотреть на процесс суда собралось довольно много офицеров. Некоторым из них даже не нашлось стула или кресла, но их тут же принесли. Гости попивали то легкое шампанское, то вино, надушенное апельсинами, и угощались дорогими фруктами и сластями. — Обер-лейтенант Людвиг Байльшмидт, — ответил Герц. — И пострадавшая фройляйн Грета. — Что если она не придет? — Господин генерал, она придет. Она любит своего же убийцу… -…Но и ненавидит его. Прекрасное сочетание. Как у меня с моей женой. Они засмеялись и зазвенели стукнувшиеся бокалы, однако Герц смеялся несколько натянуто. Он ругал себя за то, что позволил напомнить о любви Греты к этому садисту и жестокому недочеловеку. Он мог бы изменить свою жизнь, однако шагнул в другом направлении, предпочитая идти в тени. Он сам — тень. Черная и опасная. — Думаете, можно начинать? — Герц огляделся. — Все здесь. Он заметил в одном из рядов кресел и стульев знакомые прилизанные волосы и снова, казалось, переполнился надеждой. Когда полковника отстранят, ничто не помешает ему и его особым планам. После смерти бургомистра растерянное сопротивление скоро начнет разламываться, раскалываться на части, которые в свою очередь тоже рано или поздно расколятся. Но даже если они и изберут нового главу, с этим главой еще нужно будет наладить отношения. Бургомистр в некоторой степени симпатизировал Герцу и его стремлениям… И он теперь мертв. Ушел в лучший мир без войн. Оберштурмфюрер с грустью подумал о том, как нелестно отзывался об этом человеке, который до самого последнего вздоха не подписывал бумагу об аресте Йохана. Герц поймал взгляд знакомых голубых глаз. Людвиг едва заметно кивнул ему, слегка улыбнулся и обратился к человеку, сидевшему рядом с ним. Они были в некоторой степени похожи, и в то же время имели сильные различия. Собеседник Байльшмидта был ниже ростом. У него была бледная, почти белая кожа, на которой особенно выделялись карие глаза с оттенком бардового, похожего на кровь. Волосы его были светлее и казались как будто пепельными, точно он поседел, хотя был молод. Оберштурмфюрер некоторое время понаблюдал за их действиями. За братскими похлопываниями друг друга по плечу, за улыбками и тщетными попытками Людвига остудить пыл соседа. Братья. Они определенно братья. Людвиг никогда не рассказывал о том, что у него был брат. Впрочем, и Герц не говорил ему о Чарли. — Да, давайте начнем, — согласился генерал и кивнул своему адъютанту. — Начинается слушание по делу Вильгельма Вернера фон Лангсдорфа, — звонким, слегка дребезжащим голосом произнес адъютант. Обвиняемого привели с наручниками на запястьях, бледного и явно не выспавшегося — он утратил былой лоск, волосы не были аккуратно уложены, а китель заметно запылился. Награды и погоны на нем сохранялись до самого вынесения приговора. Герц, садясь на противоположную сторону от него, невольно встретился с полковником глазами. Лангсдорф смотрел на него безо всякого интереса, но Йохан буквально чувствовал затаившуюся поблизости угрозу. Полковник что-то замыслил. Не зря он так спокоен. Герц вдруг заметил, что кресло одного свидетеля пусто. В нем должна была сидеть Грета. Только он намеревался задать вопрос, как она спешно вошла в небольшой зал и села на свое место. Как всегда аккуратная, с уложенными блестящими темно-русыми волосами и белой фарфоровой кожей, родинками на красивой шее. Но глаза её были красными то ли от слез, то ли от напряжения, и в руке она держала платочек из японского шелка. Никто не спросил у неё ни о чем. Офицеры секунду понаблюдали за женщиной, а после обратились к генералу, устроившемуся на возвышении. — Господин оберштурмфюрер, — почтительно обратился Эрмансдорф к сидевшему справа Герцу, — скажите нам еще раз, в чем вы обвиняете этого человека. Оберштурмфюрер поднялся с места, глаза его были прикованы к усмешке, которая расцвела тут же на губах обвиняемого. — Я обвиняю полковника Вильгельма Лангсдорфа в убийстве бургомистра этого города, назначенного нашими властями. Также я обвиняю его в покушении на жизнь разведчицы фройляйн Генриетты Майер. Она знает, о чем идет речь. Грета поднесла уголок платка к глазам, но ничего не ответила. Лицо её превратилось в маску полного безразличия. — Расскажите нам о том, что произошло три дня назад. Как вы нашли тело этого… «несчастного»? Вы, Шульке, записывайте. Адъютант кивнул и ручка в его руках начала летать туда-сюда по бумаге. — Дело было в полдень. Около часу дня я вышел из дома, где находилась моя квартира, чтобы отправиться к бургомистру на встречу… — Позвольте вас перебить, — откашлялся генерал, — но что вы собирались обсудить с нашим… ставленником? — Именно об этом я и намеревался рассказать, господин генерал. Признаюсь, что недавно на наши склады в восточной части города был совершен налет неизвестных лиц. Они покинули склады так же незаметно, как и проникли на них, унеся с собой рацию для связи. Больше ничего похищено не было, поэтому мы стали подозревать, что в этих краях кроме партизан действует еще и отряд русских солдат… численность которых нам неизвестна. Полковник снова усмехнулся — с издевкой, как будто не верил. Он и в самом деле не верил. — Для контроля над ситуацией я намеревался приказать бургомистру отправить больше своих людей в тот сектор, о котором я вам сейчас поведал, чтобы они охраняли его от новых вторжений. Согласитесь, что гибель обыкновенной полиции будет для нас безболезненнее, чем гибель наших солдат… Генерал утвердительно закивал. Грета, сидевшая там же где и Людвиг, казалась ни живой, ни мертвой. Слушая показания, она едва заметно поморщилась и вновь потянулась к платку на своих коленях. Герц посмотрел на неё с острой жалостью. Бедняжка, она ведь совсем ничего не понимала. — Но в кабинете бургомистра я не застал. Поначалу я подумал, что он просто ушел, а затем я обратил внимание на беспорядок, который не мог учинить столь исполнительный человек. На одной из бумаг я обнаружил также следы крови. Когда же я вошел в соседнюю комнату, то бургомистр, весь избитый и с несколькими ножевыми ранениями, висел в петле. Мне кажется, господин генерал, что вряд ли человек, истекающий кровью, сумел бы соорудить петлю и влезть в неё. Скрип ручки адъютанта на миг умолк. — Но почему вы обвиняете именно господина полковника? — спросил Эрмансдорф, чуть отпив из бокала. — Дело в том, господин генерал, что Вильгельм Лангсдорф неоднократно угрожал мне. Намекал на то, что если я не уйду с его дороги, он сделает со мной то, что делал с несчастными солдатами, о которых вы наслышаны. Многие в этой комнате знают, что полковник абсолютно не контролировал свою жестокость по отношению к подчиненным. Он видел в людях исключительно тела, «бревна», если вам будет угодно так это назвать… — Чушь, — засмеялся обвиняемый, взглянув на Герца. Оберштурмфюрер, не ожидавший что тот подаст голос, приумолк. — Разведка знает, что ты предал Рейх… — Помолчите, господин полковник, мы слушаем Йохана Герца. А что вы скажете нам о так называемом… покушении на жизнь, господин оберштурмфюрер? Герц попытался собрать мысли воедино. Он должен сделать всё правильно. Он должен выиграть процесс легко и уверенно. Поправив портупею, он откашлялся: — Это происходило около недели назад. Я зашел к полковнику в квартиру, чтобы поговорить с ним, однако обнаружил его душащим одну из наших лучших разведчиц, фройляйн Генриетту Майер… — Протестую. Он меня не душил. Герц обернулся на голос Греты, ничего не понимая. Он вдруг почувствовал, что твердая его позиция серьезно зашаталась. Первое время обвинение было практически идеальным, и он уже рассчитывал на победу, когда генерал Эрмансдорф с интересом воззрился на женщину: — Слово предоставляется фройляйн Генриетте — свидетельнице и потерпевшей. Она поднялась с места с достоинством и грацией, но в её изумрудных глазах Герц видел слезы. Она смотрела вовсе не на генерала, а на полковника, но тот игнорировал её, прикрыв веки и слушая показания с легкой улыбкой. На конечно, он пользовался чувствами этой прекрасной женщины, женщины, созданной для другого, и поэтому он оставался таким спокойным. Не может быть, что Грета станет за него заступаться! Нет… — Между мной, — начала она, и голос её чуть подрагивал, — и господином полковником, безусловно, были некоторые конфликты… Однако ни разу не доходило до того, чтобы он поднимал на меня руку. — Он же ударил вас по лицу! — вскричал, не выдержав оберштурмфюрер, и на рядах с офицерами поднялся ропот. — Как вы можете… — Тишина! — потребовал генерал, стуча по столу. — Значит, вы утверждаете, что полковник вас и пальцем не трогал? — Да, господин генерал, — женщина посмотрела на Герца с искренним презрением, от которого у Йохана заболело сердце. — Почему же тогда господин оберштурмфюрер говорит, что видел как вас душили? — Господин оберштурмфюрер волочится за мной с первой нашей встречи. Я буду не удивлена, если окажется, что он лишь хотел устранить соперника. Герц ощущал, как стремительно терял ниточки, которые могли бы показать истину. Эта женщина настолько слепа от любви, что готова защищать своего неудавшегося убийцу, в то время как он сидит и смеется над ним. Смеется над оберштурмфюрером, глядя на его наверняка растерянное сейчас лицо. Герцу хочется самому отхлестать Грету по щекам, заставить очнуться, прийти в себя, но он поклялся никогда не бить женщин, и теперь понимал, что справедливого суда, как ему хотелось, он не дождется. — Господин генерал, — решил он использовать последний шанс. — У меня есть свидетель, который докажет, что видел след от удара на щеке фройляйн Генриетты. — Позвольте, — откашлялся вдруг Лангсдорф со своего места, — вы хотите доказать, что я её душил, а не… — Она считает, что господин полковник к ней не прикасался, но мой свидетель не только подтвердит нанесенный удар, но и докажет, что Вильгельм Лангсдорф не умеет контролировать себя. Я вызываю Людвига Байльшмидта. Обер-лейтенант показался из дальних рядов. Людвиг был собран и спокоен. Его брат, сидевший рядом с ним, довольно усмехнулся. Герц вздохнул. Уж его-то друг должен всё рассказать. Людвиг посмотрел на него своими голубыми глазами, едва заметно улыбнулся, и начал говорить своим привычным приятным басом: — В тот вечер мы возвращались из ресторана, когда проходя мимо одного из домов услышали крики из открытого окна. Говорили фройляйн Генриетта и господин полковник. Они что-то яростно обсуждали, фройляйн, насколько я смог понять, требовала что-то от полковника. Судя по их крикам, они готовы были прямо там расправиться друг с другом, а через несколько мгновений… — Байльшмидт сделал паузу. — Она выскочила на улицу и на щеке её был большой синяк, как от сильного удара наотмашь. Должен добавить, господин генерал, что полковник Лангсдорф угрожал мне и моему брату. Я думаю, что он… — Достаточно. Генерал сидел, задумчиво барабаня пальцами по столу. Наконец, он поднялся во весь рост. — Кабинет бургомистра был тщательно осмотрен, но там не нашлось никаких следов, указывавших на причастность полковника к этому убийству. Это обвинение с него снимается… Он прокашлялся. Герц сидел на своем месте, зарывшись пальцами в волосы. Каждое слово внутри него противно дребезжало и словно врезалось прямо в сердце. — Поскольку фройляйн Генриетта отрицает то, что её душили и пытались убить, я не вижу смысла продолжать дело дальше. Свидетелей этого события так же не нашлось. Полковник Вильгельм Лангсдорф полностью оправдан! Щелкнули наручники и уже спустя пару мгновений полковник потирал запястья, окруженный несколькими преданными ему офицерами. Они что-то ему говорили, но Герц видел, что Вильгельм смотрит вовсе не на своих почитателей. А на него. И взгляд этот как будто бы насмехался, и одновременно предупреждал. — Мы сделали всё, что могли, — сказал Людвиг, подходя к оберштурмфюреру. — Всё. — Да, — выдохнул с болью Йохан, поправляя на голове фуражку и устало прикрывая глаза. Вид у него был уничтоженный, и в то же время чем-то привлекающий. Может быть, приоткрытыми аккуратными губами, с которых срывалось горячее влажное дыхание… Он не видел, как Людвиг нарочно заслонил его своей высокой широкоплечей фигурой, но поймал последний взгляд полковника, триумфально уходящего из зала. Не валяйте дурака, господин оберштурмфюрер! Как ужасно чувствовать себя проигравшим. Особенно, проигравшим против зла. *** — Нам снова нужен Герц, — решил вдруг полковник, когда вечером весь отряд собрался у костра. Под конец даже самые ужасные лентяи стали жаловаться на то, что отряд слишком долгое время стоит на месте. И Иван был с ними согласен. Опала на него в скором времени прошла, но ему ещё приходилось чувствовать на себе недовольные взгляды. В частности, на него обозлился старший сержант Скворцов. После того, как Герца отпустили, он как с цепи сорвался. Теперь же, услышав фразу Белов, он улыбнулся жестоко. — Мы можем снова его притащить, — его оскал заставил Ивана слабо поморщиться. Эта затея ему не слишком нравилась, поскольку в последнее время в Могилёве и так творилось нечто странное. Немцы бегали как всполошившиеся муравьи, явно готовились к чему-то. Пришлось даже чуть-чуть изменить место лагеря, отодвинуться поглубже в лес, чтобы какому-нибудь фашисту не пришло в голову что-либо проверять Перед тем как собрать людей, Белов долгое время стоял на небольшом пригорке и из бинокля внимательно следил за городом. Иван тоже видел какие-то машины вдалеке, видел как взволнованы враги, но причины никто не знал. Может быть, они уже в курсе того, что русский отряд рядом? Но почему тогда не нападают? Странно… — Если мы утащим его под носом у фрицев, они забьют тревогу. Надо действовать как раньше — под покровом темноты. Если он действительно помогает сопротивлению и нам не враг, то отбиваться особо не станет. Поймет, что это мы. Но следить за ним надо в оба. — Вы ещё в нем сомневаетесь? — хмыкнул старшина, дуя на красноватые угли. — Брагинский, да я за каждым немцем, который утверждает что он — свой, буду следить как за мамой родной. Значит так, сейчас собирайте группу — как раз скоро закат, и двигайте в Могилёв. Только спокойно, без лишнего шума. Подхватите его у комендатуры, около его дома, хоть из-под земли достаньте! Чтобы в течении четырёх часов вернулись. Удачи. — А я… — Ты остаешься, старшина. Ты мне нужен для кое-чего важного. Пойдём. Солдат пожал плечами и последовал за ним, обернувшись напоследок к Наташе. Она подняла и сжала кулачки, слабо улыбнувшись. Пообещала, что будет в любом случае за него болеть, что бы там полковник ни сказал. Наташка всегда была за него, и Петька тоже. Он вынырнул откуда-то со стороны, прижался к ней, и тоже глядел на Ивана своими большими карими глазами. Старшина попытался улыбнуться им в ответ, но губы словно бы свело, и лицо исказила странная гримаса. Он предпочел сразу же отвернуться. — Старшина, — Белов вздохнул, глаза его забегали, а взгляд из грозного сделался виноватым. — Ну, в общем… Идиот я. — Чего? — фыркнул солдат. — Товарищ полковник, не надо так. — А всё из-за этой рации! Я же… Я испугался за вас, черт подери. Вы ж мне все как дети. Думал, переловят вас как крыс и всё, на нас выйдут. И прощай операция. Я поэтому так зол был. А когда оклемался на следующее утро, увидел эти чертовы обломки, и подумал — дельную ты мысль дал! Дельную! Надо ж было с командованием-то поговорить! Не успели из-за меня, кто-то рацию и раздолбал. И главное — я не могу вычислить, кто! Эх… — Да ладно вам, товарищ полковник, — Иван неуверенно похлопал командира по плечу. — Если нужно, мы ещё раз тот склад обшарим. Она же там не одна была. — Нет, теперь нельзя. Петька бегал утром на разведку туда, его чудом не поймали. Какой-то немец за пулеметом, кажется, заметил что что-то прошмыгнуло, но… Мальчик говорит, что проход ваш заколочен несколькими слоями досок подряд. Они всё узнали. В общем, нужен Герц. Сейчас эти его приведут, и мы поймем что делать дальше. Если же окажется, что он всё это время вел двойную игру, я ему лично череп прострелю. Полковник действительно выглядел подавленным, и явно собирался уже отдавать команду отряду собираться и уничтожать следы лагеря. Иван подумал о Людвиге. Теперь они снова окажутся далеко друг от друга. Старшине от досады хотелось крушить всё подряд. Черт с ними, с этими документами, лишь бы Байльшмидт уцелел и они оба дожили до конца войны. Когда она вообще кончится? — Когда мы уйдем, товарищ полковник? — измученным тоном спросил он. — Как только сделаем всё необходимое здесь и как только нашим удастся умыкнуть пару канистр с бензином для этой тары, на которой мы сюда припёрлись. А иначе мы опоздаем! — Да может быть мы уже опоздали! — Отставить паникёрство! Паниковать будешь когда я скажу. — Так вот чего мы всё время ждем? Когда раздобудем этот чертов бензин? Иван чувствовал, как постепенно внутри него накапливалась злость и недовольство. — А ты на чём собрался до Бобруйска добираться? На санях с собаками? На ковре-самолёте? — проворчал Белов. — Я бы лучше нашёл рацию и связался с нашими, товарищ командир. Я говорю вам это в сотый раз, а вы очевидного не замечаете. — Я-то?! Да я… Я.! Вот и топай за ней, господин хороший! Если не вернешься, я тебя оплакивать не буду, потому как предупреждал! Тьфу! Топнув ногой, он направился к строившейся перед костром группе, которая намеревалась доставить в лагерь Герца. Иван покачал головой, укорив себя за грубость с полковником, но вскоре пришёл в себя и фыркнул насмешливо. Вот дурак — не понимает, что документы уже лежат в целости и сохранности в столе у коменданта пограничной крепости, и скоро он, может быть, отправит их самолётом или грузовиком в Москву, как надо. Белов же старый солдат, для него приказ — это всё. Он не понимал, что иногда ход операции может быть совершенно иным. Не таким, как нужно, но всё же со счастливым концом. И тогда он решился. Вскоре к нему подошла Наташа. — Ты что-то задумал, — прищурилась она, уперев руки в бока. — Что? — попытался как можно рассеяннее спросить старшина, хотя он понимал, что у сестры нюх на такие вещи, и если она узнает, то уже не отстанет. Наташка-прилипала. — Ничего я не задумал. — Зачем тебя звал полковник? Он знает, что мы сделаем дальше? Мне надоело сидеть на одном месте, а тут и немцы шевельнулись. Скоро они поймут что к чему. — У тебя есть предложения? — раздраженно произнес старшина. Наташа огляделась по сторонам, скрестила руки на груди и прошептала: — Давай снова украдем рацию и сами свяжемся с командованием. Я видела как работают радисты, я могу… — Тебя я с собой брать не собираюсь. Это опасно, у них вдвое усиленная охрана. Девушка приняла грозный вид, сжимая кулаки. — Я уже взрослая, ты сам сказал. Теперь я могу сама решать — идти мне или нет. С рацией ты сам не управишься. Мы возьмем её и тут же убежим подальше, чтобы использовать. Всё будет хорошо. Можно было бы, конечно, взять с собой согласных с ним сослуживцев, но… Кто из них с ним согласен? Прошлая рация была сломана кем-то из них, и они не могут понять, кто именно это сделал. Однако если Наташа тоже хочет убедиться в том, что бумаги не возвращались в Москву, Иван должен считаться с её мнением. Она — единственная, кто поддержал его в этой затее. Она умела обращаться с оружием, и уже не маленькая девочка, какой раньше была. Следовательно, её можно брать на задание. — Добро, — прошептал Иван. — Только Петру ничего не рассказывай. Она кивнула с прежней слабой улыбкой. Чтобы оказаться на складах, нужно было сделать большой «крюк», пробираясь через лес подобно мышкам. Наташе было легче — она ловкая, научилась вертеться между окопов как белка в колесе, и всё ей опасностей мало. За плечом у неё висела винтовка, наскребла патронов сколько могла, остальное рассовала по карманам — вдруг пригодится. На поясе у неё несколько гранат и нож. Идти впереди ей Иван не позволил — решил сам, если что, бросаться под пули, но сестру защитить. Из лагеря они благополучно улизнули, воспользовавшись тем что обиженный полковник не станет искать старшину, по крайней мере, в течение пары часов. Он будет занят тактикой и не заметит их отсутствия. — Там вышка, — шепнула девушка, опуская бинокль. Его она тоже на всякий случай взяла с собой. — Ага, — крякнул Иван, разминаясь в согнутом положении. Он осторожно пощупал бинты на ноге, попробовал попрыгать. Боль, конечно, ещё оставалась, пусть и слабая, но это он мог легко вытерпеть. Наташа перезарядила оружие, стряхнула с рукава невидимые пылинки. Двое немецких солдат стояло у ограды, обвитой колючей проволокой. Молодые ребята, не наученные прошлым, спокойненько курили папироски, выдыхая дым и изредка что-то покрикивая часовому на вышке, который явно не был доволен тем, что они так бессовестно прохлаждаются. Наконец, после получаса наблюдений, появилось подходящее время. Часовой, изнывавший от скуки и одиночества, да ещё на высоте, кажется, плюнул на обязанности и куда-то исчез. То ли прилёг отдохнуть, то ли вовсе покинул пост. — Смотри, — сказала Наташа, — его нет. Можно идти вперёд. — Нет, сестра, мне это сейчас очень не понравилось. После произошедшего каждый из них должен бояться даже лишний шаг в сторону сделать. — Вань, мы можем быстро покончить с этим делом, а можем валяться тут до вечера и ничего не выловить. А полковник уже через два дня хочет ехать в Бобруйск. Давай, вперёд! Покачав головой, но всё же подстегнутый её смелыми рассуждениями, старшина двинулся вперёд. Часовые, двое рядовых, стояли очень близко к решётке, у которой, к счастью, остались заметные большие прорехи. Наташа, оказавшаяся в мгновение ока рядом, молча потребовала у брата нож. Недоумевая, он осторожно протянул его ей, и она, совершенно не боясь, спокойно всадила лезвия в виски караульным. Необыкновенная сила удара, чтобы пробить кость и мгновенно лишить человека жизни. Солдаты, охнув, рухнули на землю. — Запросто, — просияла девушка. Вместе им удалось преодолеть решётку, помогая друг другу. Иван отлично помнил, где находился тот самый склад, и они, прижимаясь к стенам, в скором времени подобрались к нему так близко, насколько это было возможно. — Здесь, — шепнул старшина. — Черт — и правда досками всё заколотили. И как теперь внутрь попасть? — С главного входа, — подмигнула неожиданно сестрица. — Там больше охраны, ясно тебе? Они нас изрешетят, только куски от тела останется подбирать. Так… Иван подергал некоторые доски. Пара из них смотрелась довольно непрочно, и всё же этой непрочности не хватало, чтобы вырвать её бесшумно или хотя бы с наименьшим треском. Наташа как кошка прокралась дальше, заглянув за угол, а вскоре вернулась со свежими новостями. — Сбоку, вон там, — начала она, — есть отличное местечко, чтобы чуть-чуть поломать стену. Ты же у нас гигант, справишься. Только одна проблема — со стороны фрицев это место отлично просматривается. Придется подождать, пока уйдут. — Наташа, они не уйдут. Им приказано охранять и они будут охранять, и хоть всем строем полягут… Ладно, попробую. — Ваня, не надо.! Но старшина её уже не слушал — все звуки заглушило биение сердца внутри. Он прополз вперёд, почти лег на землю, внимательно осматривая прохаживавшихся вдалеке твоих солдат. Они разговаривали о чем-то и смеялись. Удобный момент. Иван пополз дальше, не забыв даже восхититься собой. Почти как змея. Он тоже с первого взгляда заметил слабое место в деревянной стене и, подобравшись к нему настолько близко, насколько это было возможно, крепко обхватил пальцами доски и потянул на себя, однако глаза его по-прежнему были устремлены на часовых. — Ваня, вернись! — громко шептала сестра из-за угла. — Ты всё делаешь неправильно, Вань! — Не Ваня… — просипел от натуги солдат. — А старшина Брагинский.! Громкий, оглушающий треск — доска отлетела в сторону и шлёпнулась в песок, подняв небольшое облачко. Другой обломок, поменьше, оказался у Ивана в руках. Он замер с ним как дурак, пялясь на немцев. Те, видимо, тоже были настолько поражены, что среагировали не мгновенно, но гораздо быстрее, чем сам старшина. — Herr Oberst*! Russisch hier! Наташа закрыла рот руками. — Что же ты наделал, Ваня! — вырвалось у неё. — Беги! Выстрелы вспороли на миг воцарившуюся тишину. И землю под ногами старшины. Пробежав несколько метров, он стремительно прыгнул за стену здания и схватил сестру за руку. — Бежим! — рявкнул он. — Вот до чего доводят твои авантюры! — Ты сам туда полез! — возмущенно и немного испуганно заявила она и внезапно ударила его по пальцам. — Сам беги! — С ума сошла?! А ну за мной! — Уходи, я сказала! — крикнула она. — Я тебя прикрою! Скажи остальным, пускай сворачивают лагерь и уходят! Ну! Ноги сами понесли старшину прочь. Он не оглядывался. Боялся оглянуться. Добежал до места, откуда началось их вторжение, прыгнул в брешь в решётке, уклонился от пущенной в него с вышки очереди, и кинулся прочь, ломая кусты. Сестра. Он оставил немцам сестру… Наташа сидела около стены, сжав оружие в руках. Как только перед ней показался немецкий солдат, она вскинула винтовку, но что-то вдруг противно щелкнуло внутри. Ещё раз. И ещё. Заклинило. Она с отчаянием смотрела на приближающихся людей, которые с ухмылками надвигались на неё. Отбросила винтовку и выхватила нож, но удар по руке выбил его и лезвие воткнулось в землю. Девушку грубо схватили, заломили локоть, так, что Наташа вскрикнула от резкой боли. — Почему-то я не сомневался в том, что мне сегодня везёт, — раздался знакомый голос. — Сначала освобождение из заключения, теперь такой подарок. Милый подарочек. В виде тебя. Она подняла расширенные испуганные глаза на нависшую тень и слёзы хлынули по её щекам.