Вчера закончилась весна...

Она была прекрасна, даже когда злилась. В этом состоянии её щеки начинали гореть, она поджимала губы, и даже походка её от этого становилась как будто бы чуть-чуть красивее. Наташе явно не нравилось, как Вильгельм смотрел на неё, но Лангсдорфа это в любом случае не волновало. Насвистывая песенку, он следовал следом за караульными, которые вели девушку по улице. Прохожие с робким любопытством оглядывались на конвой, но те, кто задерживал глаза на русской слишком долго, тут же спешили найти себе нору поглубже — заходили в магазины и следили за процессией уже из-за стеклянных витрин. Никому не хотелось получить прикладом по голове за излишнюю любознательность. Вильгельм подумал, что Наташе должно быть, стыдно было идти так перед соотечественниками, но она шла с гордо поднятой головой. Её совершенно не беспокоили наручники, натиравшие запястья, и вела она себя достаточно спокойно. Полковник приказал остановиться около комендатуры, но прошли они не внутрь, а свернули за угол, оказавшись около задней стены здания, где находился спуск в некое подобие подвала. Именно здесь допрашивались лидеры партизанских движений и здесь же содержались в кошмарных условиях, дабы до них быстро дошло, что лучше уж признаться во всем сразу и получить быструю смерть. — Сюда её, — приказал полковник. Дверь со скрипом отворилась, посыпалась бурая ржавчина и Наташу завели внутрь. У первой же камеры, оказавшейся пустой, конвой снова остановился. Заскрежетала решётка и пленную впихнули внутрь безо всяких церемоний. Эта камера была особенной, немного неподходящей для постоянного нахождения здесь заключенного. Она была оборудована совсем для другого. Внутри их уже ожидал человек, сидевший за столом. Тот человек, кого Вильгельм и хотел здесь увидеть. После суда он, как ни странно, не стал относиться к Герцу ни хуже, ни лучше. Сидя и ожидая слушание, он всё продумал до мелочей и отлично знал, что план оберштурмфюрера не сработает. Грета не расскажет правды, а Людвиг Байльшмидт разве что поведает, будто бы полковник ему угрожал. Без доказательств эти заявления и выеденного яйца не стоили. Так и случилось. Теперь Герц занимался своей работой. Он сидел за небольшим столом и что-то быстро писал. Вильгельм пригляделся. Снова эта его записная книжка. Интересно было бы узнать, какие мысли посещали этого предателя. Но Лангсдорфу хотелось проверить ещё кое-что. Герц поднял голову на звук шагов и полковник тут же заметил в его глазах изумление и неверие. То же самое наблюдалось и у Наташи. Они молча глядели друг на друга, а затем пленную толкнули вперёд. Шуршание верёвок, тихий звон — и вот она уже в полусогнутом положении. Почти как Иисус Христос, распятый на кресте — только лишь руки разведены в стороны, прикрепленный надежными цепями к скобам в стенах, а ноги связаны в лодыжках сразу несколькими узлами. Свободной оставалась только голова. Наташа прекрасна — у неё растрепанные светлые волосы. Обрезанные как у мальчишки, с неудовольствием заметил Вильгельм. Впрочем, и с короткими она довольно симпатична, что уж говорить о приятном молодом личике без единой морщинки и с большими серо-голубыми глазами. По виду истинная арийка. — Господин Герц, — обратился он к оберштурмфюреру, заметно притихшему, — полагаю, можем начать? Тот посмотрел на него мутноватым взором, но всё же улыбнулся и встал из-за стола. А вот теперь улыбка фальшивая насквозь, это видно даже невооруженным глазом. Вильгельм знал, что сейчас оберштурмфюрер ожидает от него любых действий. Но нет, убивать человека из СС пока не входило в его планы. Он намеревался допросить девчонку, висевшую перед ним на цепях. — Разумеется, — ответил тот спокойным голосом и продолжил уже на русском, обращаясь к Наташе. — Как вас зовут? — Наталья, — ответила она отстраненно, и подняла глаза на полковника. Насколько злыми были эти глаза… Вместо спокойных и даже равнодушных они превратились в горящие голубым огнём. Она подергала руками, так что цепи зазвенели, и стиснула зубы, показав белые клыки. Но Вильгельм не мог оторваться от её глаз. Они заставляли дрожать его не от страха, а от необъяснимого удовольствия. Злость всегда приносила ему наслаждение. Сначала она была совсем ничтожной, в той, прошлой жизни, довоенной. А затем росла, как скрытая опухоль. И вот теперь, глядя в эти серо-голубые глаза с металлическим отливом ему хотелось едва ли не забиться в экстазе. Один шаг. Немного поближе, чтобы протянуть руку и коснуться острого подбородка. — На вас советская форма. Вы в составе русского отряда проникли на эту территорию. Всё верно? Герц допрашивал слишком медленно, начинал откуда-то издалека. Какая ему разница, что она делала среди солдат? Вильгельм снова хотел увидеть на её щеках давно высохшие слёзы. — Нельзя ли побыстрее, господин оберштурмфюрер? — спросил он тихо и усмехнулся. — Дело в том, что мы уже встречались. Эта девушка не в первый раз попадает ко мне в плен. — Разумеется, — Герц явно желал разодрать ему глотку за элементарную просьбу поторопиться. теперь Вильгельм намеревался посмотреть на него в деле — он ни разу не видел, чтобы этот слабохарактерный дурак кого-либо допрашивал. Сейчас он узнает, достоин ли тот своего звания? Достоин ли вообще служить в СС? — Назовите местонахождение лагеря русского отряда. — Ещё чего, — хрипло засмеялась она и клацнула зубами. Настоящая русская волчица. Вильгельм приподнял брови и кивнул оберштурмфюреру. Её били резиновой дубинкой по телу, нещадно и добиваясь того, чтобы хоть один крик всё же сорвался с её губ. Лангсдорфу казалось, что Герц закрывал глаза, чтобы не смотреть на мучения пленницы, но затем полковник решил не смотреть ни на кого кроме него, и с уважением отметил, что оберштурмфюрер прекрасно держался. Зевал, отлично играя скучающего мучителя, которому не терпится услышать, как девчонка завизжит, начнет метаться и звенеть цепями. — Местонахождение лагеря русского отряда. Немедленно. Даже голос его отдавал скукой. Неплохой актер, но Вильгельма всё же провести было трудно. Опытным глазом полковник видел, как во взгляде Герца смешались волнение и раскаяние одновременно. Он был невысокий и не казавшийся большой угрозой. Да, плечистый и стройный, но мягкосердечный. До приторности мягкосердечный. Даже черты его лица казались такими же. А может быть, они раздражали лишь одного Вильгельма. Герц был достаточно красивым мужчиной, однако полковник видел в нём одну только слабость. Он не создан для своей работы. Единственное, что выражало в нём хоть какую-то силу — серо-зеленые глаза. Яркие, часто прищуренные. И улыбка. Когда он чувствовал свою силу, даже сам Лангсдорф боялся улыбки, что появлялась на его губах. Герц — смелый по своему ублюдок. Герц — проигравший, но все равно он извлечет из проигрыша выгоду. Герц — хороший ученик. И вот сейчас, сидя и наблюдая за бьющейся в цепях девушкой, он молчал. Герц — неумелый игрок. Герц — наивный до жути субъект. Герца хочется уничтожить, потому что он любил людей, а Вильгельм их ненавидел. — Раздробите-ка ей пальцы, — хмыкнул полковник. — Она не расколется. Оберштрумфюрер то ли не осмелился ему возражать, то ли разумно решил ничего не ответить, но щелкнул пальцами. — Лагеря уже не будет, — произнесла хрипло Наташа. — И нас вы не найдёте. — Почему это? — изобразил удивление Вильгельм. — Все уйдут. Черта с два вы нас поймаете. — Это уже интереснее. Оберштурмфюрер, покажите ей как березовые прутики любят русских. Её заставили развернуться двое дюжих солдат, принесших розги. Спустили штаны и в тот же миг один из тончайших прутиков рассек нежную кожу. Кровь капнула на каменный пол. Наташа молчала. Вильгельм кивнул, приказав продолжить. Её били сильнее и сильнее с каждым ударом. Ляжки покрылись крупными и мелкими рубцами, но лишь один раз девушка тихо вскрикнула, опустив голову. Слишком упёртая. Герц наблюдал за допросом безо всякого интереса, умело притворяясь что происходящее ничуть его не волнует. Лжец. — Оберштурмфюрер, а почему бы вам её не ударить? Такая подтянутая задница, ножки от ушей… Знаете, когда в плен попадают такие красивые партизанки, я немного жалею что их нельзя перевоспитать как собак. Вышло бы превосходно. — Я занимаюсь допросом, а рук пачкать не буду, — прохладно ответил Герц, делая пометки на какой-то бумаге. — Хорошо, фройляйн Наталья. Тогда ответьте, какова численность вашего отряда? Уж это вы точно знаете. — Нет, не знаю, — в её голосе послышалась злорадная усмешка. А Вильгельм-то ожидал, что всё пройдёт гораздо быстрее. Он не давал приказов калечить Наташу слишком сильно лишь потому, что сам хотел позабавиться с ней, но немного позже. Он вздохнул и поднялся со стула, на котором до этого сидел, закинув ногу на ногу. — Так, я здесь сидеть долго не намереваюсь. — Вообще-то мы хотели… — нахмурился Герц. Что он там ещё задумал? — Вы до отряда не доберётесь, — сказала вдруг, хрипя, Наташа. Лицо у неё раскраснелось, было мокрым от слёз, но в голосе ещё оставалась твердость. — Вшивые собаки. Вам этого не сделать. Вильгельму не нравилось видеть её полной надежды и сильной. Размахнувшись, он ударил её кулаком в лицо. Кровь брызнула фонтаном из сломанного носа, закапала громче, чем раньше. Солдат, охранявший вход в комнату, стоял с бесстрастным лицом. Наташа засмеялась. Полковнику хотелось, чтобы она захлебнулась в собственной крови. — Видимо, до тебя не доходит, дорогуша. Рука у него побаливала — девушка оказалась жилистой, не мягкой и округлой. У неё были крепкие острые косточки, она была непривычно худой, но груди, как с удовольствием отметил Вильгельм, достаточно большие и вместе с тонкой талией только украшали её. Он ударил её в живот с такой силой, что у самого что-то хрустнуло в запястье, но Наташа вскрикнула и закашлялась — слюна смешалась с кровью. Хриплое дыхание её нарушало воцарившуюся тишину. — Вытянуть из неё всё, — сказал полковник, потирая костяшки. — Ставить ноги в таз с углями, колоть иглы под ногти, ломать пальцы. Но до крайностей не доходить — она мне ещё нужна. Понятно? — Осмелюсь напомнить, что не вы мне приказываете, — Герц беспечно улыбнулся и развел руками, словно бы сожалея. — Поэтому я сам разберусь, что с ней делать. В конце-концов, это моя работа. Полковник остановился около самой двери. — Оберштурмфюрер, а вы ещё не забыли своё провалившееся заседание? Вам не приходило в голову, что на моём месте можете оказаться вы? — Не сегодня, — спокойно ответил он. — Я под защитой генерала, и допрос пленных входит в мои обязанности, а не в ваши. Ваше дело — следить за городом. Осмелюсь пожелать удачи. — Ненадолго продлится ваша защита. Выйдя на улицу, он тут же столкнулся с Гретой, которая, по всей видимости, только его и ждала. На сей раз она выглядела куда лучше. Краснота с глаз исчезла, при ней не было платка, и держалась она довольно уверенно, гораздо увереннее чем раньше. Только сейчас, после всего, полковник осмелился оглядеть её всю, с ног до головы, и немного подумать о ней, прежде чем начать разговор. Разговор, тяжелый для них обоих. Или только для неё, возможно. Ему привычно видеть на ней мужской костюм, очень похожий на форму, коричневого цвета. Как раз такой, в каком она появилась перед ним тогда, выйдя из машины. В тот раз он думал, что чувства прошли и от них остались только воспоминания. Ошибся. Она так и не отпустила его от себя. Ей было больнее, чем ему. Но Вильгельма это ничуть не трогало. Сейчас он испытывал отчаянную потребность поговорить. Поэтому молча, пересилив себя, подставил локоть и под руки они вместе двинулись по улице. Молча. Каждый решал, заговорить ли первым. — Спасибо, — сказал вдруг полковник. — Спасибо, что промолчала тогда. — Это первая твоя благодарность за столько лет! — воскликнула она с улыбкой и вздохнула. — Неважно, забудь. В конце-концов, когда ты сжимал моё горло своими сильными холодными пальцами, я думала что никогда уже не буду такой счастливой. — Счастливой? — удивился Лангсдорф. — Ну да. Знаешь, когда женщины касается мужчина, которого она любит, для неё это лучший подарок. И не важно, убиваешь ты её или нет. — Звучит странно. — Ага. У Греты шажки иногда мелкие, робкие как у оленёнка. Она чем-то озабочена, но не подавала виду, а Вильгельма распирало от любопытства. Он хотел честно признаться в том, что желает вернуться поскорее в Берлин. Нет. Пока нельзя. Нельзя ничего говорить этой женщине. Да, в некоторой степени она ему помогла, но Лангсдорф не собирался доверять ей всё и сразу. Он вообще не собирался ей доверять. Грета для него опасна. В любой момент она решится предать его и тогда… — Я слышала, вы поймали солдатку? — она вздохнула так, словно бы эта тема была для неё легкой и почти не интересующей. — Да. Сейчас её допрашивает Герц. Что ты о нём думаешь? — Думаю, что он — достаточно странный тип. — Тип, влюбленный в тебя. — Мне всё равно. Единственная желанная мне пара — это… — Я знаю. Она ждёт не дождется, когда он позовёт её замуж. Однако Лангсдорфу не жена была нужна. *** Он пришёл к ней на следующий день, оглядываясь по сторонам и опасаясь каждого шороха. Наташу никто не щадил. Когда она в очередной раз после наказания висела на цепях, то успела о многом подумать. О том, добежал ли Иван до той самой решётки, пролез ли и рассказал ли о случившемся. Полковник, конечно, будет рвать и метать, но другого выхода у них не было. Рано или поздно всё бы раскрылось. Но она не произнесла ни слова. Не сказала ни их численность, ни месторасположение лагеря. Она много раз порывалась поговорить с Герцем, однако и сама понимала, что это рискованно — часовой почти никогда не отходил от двери и мог всё слышать. Если до него дойдет, что оберштурмфюрер помогал русским, он тут же расскажет об этом немецкому полковнику. А Белову Герц тоже нужен. Она не могла позволить, чтобы тот погиб. Но и предупреждающий взгляд самого Йохана говорил ей о том, что пока следовало молчать. Он явно нарочно не применял к ней серьезных видов наказаний, а подчинявшиеся ему солдаты не противились приказам, хотя явно желали перейти к чему-нибудь более жесткому. И всё же, как ей хотелось перемолвиться хоть одним словом с оберштурмфюрером! В камере пыток её держали постоянно, в отличие от остальных узников, которых приводили поочередно в особые часы. Девушку заставляли смотреть на их мучения надзиратели, которые в отсутствие Герца занимались «профилактикой». Им было совершенно всё равно, что перед ними люди. Как-то раз Наташа собственными глазами увидела, как незнакомой ей девчушке, которой было не больше шестнадцати, эти изверги с довольными лицами срезали пласты кожи. Сначала с рук, потом с ног, с туловища. Они отрезали ей груди и измывались, пока она не умерла от потери крови. Говорили, что она была из партизан. Наташа не плакала, наблюдая за тем, как её терзали эти стервятники. Весь свой запас слёз она израсходовала на себя. Отсюда она не видела солнечного света, не видела ночного неба, и только один день, проведённый в этой дыре стал казаться ей худшим из всех. Здесь пищали крысы, которых она не могла отогнать от себя. Здесь пахло сыростью и кровью. Каждую минуту она ожидала, что в камеру зайдет Лангсдорф, и заставит её выполнить свою часть сделки. Но это оказался не он… Её явно сняли с цепей, пока она крепко спала. Сняли необычайно нежно, мягко. Хрустнула разрываемая упаковка бинта и он мягко укрыл собой раны на её руке, нанесенные когда-то надзирателями. Больно, однако Наташа давно привыкла к боли. Очнувшись от беспокойного сна, она побоялась открывать глаза и просипела: — Где… я? Что происходит? Что.? — Natasha, du bist am Leben*… Услышав знакомый и любимый голос, закашлялась и веки её приоткрылись. Гилберт аккуратно придерживал её голову, вглядываясь в окровавленное лицо. — Что они сделать с тобой? — спросил он встревоженно, ощупывая её. — Пытали, конечно, — слабо усмехнулась она. — Зачем ты пришёл? Уходи… Сейчас появится Герц и… — Wie bist du hier? Он постоянно спрашивал её на немецком, потому что плохо говорил по-русски. В ответ, Наташа просто прижалась к его груди, вцепилась пальчиками в одежду и громко разрыдалась. Нервы не выдержали. — Мне нужна рация, — сказала она, наконец, глотая слёзы и смотря в карие с красноватым оттенком глаза. — Мы с братом искали её, чтобы связаться с командованием. И тогда меня схватили, а брат убежал. Я сама сказала ему уходить. Полковник меня мучил. — Полковник? — злость была слышна в тоне Гилберта. — Он заплатить за это, я обещать. — Обештурмфюрер Йохан Герц связан с подпольем, — прошептала она и с мольбой вцепилась в его рукав. — Только ничего о нем никому не говори! Не сдавай его, он — наш друг! Без него я бы здесь погибла! — Не он пытать тебя, Natasha? — удивился немец. — Нет! Он помогал, он наверняка хочет помочь мне бежать отсюда! Пожалуйста, Гилберт, ты же меня любишь! — Тш-ш-ш… Он неожиданно ласково стер пальцем слезинку с её щеки. — Я никому не сказать. Ich schwöre es*. — Спасибо. Говорить было очень тяжело. В горло словно бы насыпали песка, ужасная жажда не давала мыслить трезво, и вид человека, которого она любила, сбивал с толку, настораживал и радовал одновременно. Гилберт наклонился к ней и поцеловал, прижимая к себе. В подвале было непривычно холодно, а он был теплым. Таким теплым, что Наташе не хотелось отстраняться. Она глубоко вздохнула и перестала дрожать, как только знакомые руки мягко обняли её, успокаивая. Она плакала, однако уже почти беззвучно, перестав скулить как побитый щенок. — Наташа, я… Этот голос раздался за их спинами, скрипнула дверь и на пороге возник Герц. — Прошу прощения, обер-лейтенант, но какое право… — откашлялся он. — Вы быть вместе с сопротивлением? — Гилберт поднялся во весь рост. — Почему вы ничего не… — А вы бы поверили? — приподнял бровь Герц. — Наташа, я искренне сожалею о том, через что вам пришлось пройти вчера и сегодня. Но теперь у нас есть шанс освободить вас. — Господин оберштурмфюрер, — обратился Байльшмидт-старший к нему, — Лангсдорф будет в ярости. — Он всегда в ярости. Мужчины помогли Наташе подняться на ноги, обрезав верёвки. Ей было тяжело ходить, но силы ещё оставались, хоть их было мало. Она чувствовала поднимавшуюся в ней радость и даже… даже обняла мягко оберштурмфюрера в благодарность. — Но как я сама доберусь? — спросила она у него, когда они оказались в непривычно пустом коридоре. Охрана куда-то исчезла. — И куда пропали все часовые? — Я приказал им отправляться на обед, — просиял Герц. — Как видите, мы отлично всё продумали. — Как случилось, что член СС стал работать с партизанами и русскими? — недоверчиво спросил Гилберт, идя по другую сторону от девушки. Они втроём спешили к выходу. Наташа слушала их разговор, но ничего не понимала из немецкого говора. Ноги сильно болели, её била крупная дрожь. Девушка опасалась что сейчас откуда-нибудь выскочат полицаи или немецкие солдаты во главе с Лангсдорфом. Но её пальцы сами собой переплелись с пальцами Гилберта и Йохана, они почти бежали вперёд и вскоре оказались на свежем воздухе. Никогда ещё для Наташи он не был таким сладким и долгожданным. — Я не смогу уйти одна, — сказала она. — Упаду где-нибудь и умру. — Вы отправитесь со мной, — успокоил её Герц. — Но делать это надо поскорее. — А что будет, когда они узнают о моем побеге? — Ничего существенного. Я скажу, что якобы отправил вас в концлагерь. Возьмем какой-нибудь, что будет подальше. Скажем, в Озаричи. Никому и в голову не придет вас там искать. — Это настолько ужасное место? — Лучше бы вам на него не смотреть. Молитесь, чтобы не пришлось там оказаться. Обер-лейтенант, мне потребуется и ваша помощь. Убедите командование, если оно не застанет Натальи на месте, что я уже распорядился насчет неё. Если не получится успокоить полковника, отправляйтесь прямо к генералу. Главное, предотвратите поднятие тревоги. Я доставлю вашу… — Это — моя будущая жена, — сказал вдруг Гилберт с совершенно серьезным лицом. — Что? — не поверила своим ушам Наташа. — Нет времени, — предупредил её Герц. — Прощайтесь скорее. Обер-лейтенант прижал девушку к себе, крепко стиснул в объятиях. — Hier*, — произнёс он и, покопавшись в кармане штанов, протянул ей конфету. Точно такую же, как та, самая первая. Наташа, улыбнувшись, спрятала её и напоследок коснулась губами гладко выбритой щеки немца. От него приятно пахло одеколоном. Она хотела сказать ему ещё что-то, но в последний момент забыла, а тут Герц схватил её за руку и повел за собой, уходя от здания комендатуры, уходя от подвалов. Наташа успела только неловко махнуть рукой Гилберту на прощание. Она не хотела от него уходить и слёзы, смывая кровь, оставили на её лице две белые дорожки. Чуть позже, когда они, чудом никем не замеченные, оказались около леса, оберштурмфюрер повернулся к девушке: — И как давно вы.? — он неопределенно мотнул головой. — Год, — коротко отозвалась Наташа, поправляя на голове пилотку. — Хорошо, что вы идёте со мной. Полковник хочет снова с вами поговорить. — Зачем? — Нам нужна помощь, — пояснила она и снова закашлялась — на ладони маленький красный сгусток. Она заметила, как пристально посмотрел на него Герц, и поспешила улыбнуться. — Всё в порядке. Он не ответил. Только крепче сжал её руку и заставил бежать несколько минут без передышки. Наташа задыхалась, ей хотелось пить, однако оберштурмфюрер не давал передышки, постоянно напоминая ей об угрозе. Девушка не была даже уверена, что по возвращению найдёт лагерь на прежнем месте. Если Иван добрался, он должен был уговорить полковника Белова немедленно сниматься с места. Скоро немцы соберут группу, и тогда никому не будет пощады. Рации нет, связаться с командованием они не смогли, и время потеряли. Из-за неё. Наташа не знала, чем могла искупить свою вину. Но понимала — сейчас лишь достаточно вернуться. Вернуться живой к брату. Они рвались сквозь заросли, колючие кусты, при любом подозрительном шуме пригибались. Герц не говорил ни слова, но создавалось ощущение что он как пёс с острым нюхом выискивал путь среди мин. Таким его Наташе ещё не приходилось видеть. Собранный, необычайно спокойный, не позволяющий себе ничего лишнего. Вот какими становятся люди, когда от них зависит чья-то жизнь. Она совершенно выбилась из сил, когда оберштурмфюрер вытащил её на знакомую полянку, аккуратно придерживая и не позволяя упасть. С трудом подняв голову, не замечая капающего со лба пота, она увидела полковника с ППШ, а за ними и весь остальной отряд, лязгнувший оружием. Услышали, что идут… — Принесите воды, — попросила она, прислонившись спиной к бревну, и в тот же миг ощутила как руки Ивана обвили её плечи, сжали почти до боли. Она даже испугалась, что он её задушит. И было что-то в этом объятии приятное, до боли знакомое. Так они обнимались, когда он уходил воевать в Воронеж. Оставлял за собой их родную деревню, а в рюкзаке уносил несколько свежеиспеченных булочек. От нынешнего Ивана, всего в шрамах, синяках, пахло костровым дымом, пылью и рябиной — что-то горькое, что-то осеннее и прохладное, вместе с тем яркое и мягкое. *** Живая, живая! Она вернулась к ним более-менее целой, вернулась, сжимая ладонь оберштурмфюрера, который скромно замер в сторонке, предпочитая не мешать трогательной встрече. Полковник со вздохом облегчения опустил ППШ, и дал знак всем остальным убрать оружие. Даже Скворцов, некоторое время помедлив, опустил винтовку. Ивану с трудом удалось пересилить себя и отстраниться от Наташи. Он-то с горя чуть мертвой её не посчитал! Примчался в лагерь так быстро, как только мог. Вернувшиеся ни с чем солдаты, отправлявшиеся на поиски Герца, пришли в ярость, узнав что Брагинский вместе с сестрой ходили за рацией. Полковник намеревался с него шкуру спустить за беспечность и за то, что бросил товарища в беде, пусть и по его указанию. Сегодняшняя ночь стала самой напряженной на памяти многих из отряда. Ведь если бы Наташа умерла, они бы остались без медика. Без той, ради кого сражались, надеясь завоевать её благосклонность. — Мы уезжаем, — сказал Белов Герцу. — Документов здесь нет, и сопротивление в этом плане нам не поможет. Но может помочь кое-в-чем другом. — Уже нет, — покачал оберштурмфюрер головой и горько усмехнулся. — Бургомистр мёртв, и я слышал что в сопротивлении назревает раскол. Скоро они и вовсе пропадут, станут маленькими группами. Но если я могу что-то сделать… — Кто убил бургомистра? — Не могу сказать точно. Недавно проходил суд, на котором я обвинил полковника в содеянном, но его благополучно оправдали. Сказать, что я растерян — ничего не сказать. — Так… — полковник погладил свои усы. — А бензин… Бензину достанешь? Нам позарез нужно, чтобы до Бобруйска добраться побыстрее. У нас, вишь, и транспорт есть. Там, дальше спрятали. — Бензин? — Герц призадумался и Иван затаил дыхание, стоя рядом. — Думаю, что с этим проблем не возникнет. Сегодня я этим займусь, а завтра вы их получите. — Ну и отлично. Видел старый дуб на подходе к полянке? Там канистры и оставишь. И не вздумай дурить — иначе я тебе мигом припомню. От радости Ивану захотелось смеяться. Наташа жива, они наконец-то снимутся с места и отправятся в Бобруйск, а там, быть может, и документы найдутся, и возвращение домой не за горами. Красота! Полковник, несмотря на свои подозрения, тоже был рад. Герц с ними не остался — ему нужно было поскорее возвращаться обратно в город, чтобы замести следы побега Наташи. Она смыла кровь с лица, но всё равно выглядела усталой и вскоре уснула около костра. Иван ласково погладил её по голове, а когда вспомнить о благодарности оберштурмфюреру, того уже в лагере не было. — Ушёл? — спросил он у полковника. — Да, — подтвердил тот. — Не такой уж он и скотина, как мне в начале показалось. Спас твою сестру, разрешил твои косяки, а ты даже «спасибо» не сказал. Эх, старшина! Иногда мозги у тебя варят, а иногда… Только дым идет, и огня никакого. Он засмеялся и направился к остальным бойцам. От одного только на душе у Ивана было грустно. Он снова разлучался с Людвигом. *** — Что это значит?! Крик раздался из-за двери раньше, чем она открылась. Герц едва заметно вздрогнул. На следующий день после спасения Наташи он занимался тем, что просматривал некие бумаги, когда откуда-то в коридоре послышались злобные вопли. Нетрудно было догадаться, кому они принадлежат. Йохан вздохнул — мало того, что он спал всего около четырёх часов, так ещё и полковник наверняка явится со своими претензиями. так и случилось. Фальшивые насквозь документы по отправке Наташи в концлагерь Озаричи, на юге Беларуси, где-то недалеко от Гомеля. На самом же деле туда отправлялась женщина, немного похожая на сестру старшины. И всё же оберштурмфюрер надеялся что этого достаточно для того, чтобы Наташа не держала на него зла из-за произошедшего в подвале. Всё же у него действительно не было выбора. Измученный бессонницей, он поднял глаза на распахнувшиеся двери и понял, что не ошибся в своих догадках. Лангсдорф буквально задыхался от ярости. Он так сильно сжал свою фуражку в руке, что та грозила превратиться в бесформенный комок с козырьком. И всё же он был зол. Настолько зол, что другую руку держал на кобуре пистолета. — Что вам нужно? — спросил Герц и тут же немного укорил себя за крайне невежливый, недружелюбный по его мнению тон. Будет лучше, если он станет обращаться вежливо. Хотя… Он принял невинный и ничего не понимающий вид, сложил руки в «замок». На днях Йохан получил внезапное письмо от Чарли, в котором она сообщала, что всё-таки собирается на фронт и уже сдает курсы полевой медсестры. Оберштурмфюрер провел над этим письмом почти всю ночь, ругая то сестру, то себя. Не хватало ещё, чтобы она попала в этот ад. Не так давно его коротенькое письмецо, больше похожее на записочку, тоже отправили, но когда оно дойдёт — неизвестно. А Чарли, может быть, ждёт не дождется начала работы. И совсем не подозревает, что скоро получит гневное письмо от брата. Он называл её ласково надоедой. Чарли-надоеда. Куда он — туда и она. В детстве она постоянно ходила за ним «хвостом» и вела себя как мальчик, копируя манеры Герца, потому что сестре приходилось видеть и муштру отца, через которую он проходил до того, как уехал из Веймара в Берлин. Кстати, отец плохо относился к этому её «копированию» и однажды Чарли очень досталось, когда он увидел её марширующей на месте с деревянным игрушечным ружьем. Как давно это было… — Пожалуйста, полковник, потише, — попросил Герц, касаясь костяшками горячего лба. — Я сегодня совсем не спал. — Куда вы её отправили? — Лангсдорф подошёл к его столу бесцеремонно и глазами оглядел бумаги. Искал среди них информацию о Наташе. — Вы не имели никакого… — Я имею полное право отправлять пленных куда нужно, — ответил оберштурмфюрер, поднимаясь с места. — Это — моя работа. — Что-то слишком усердно вы начали её выполнять. Желчь в его голосе неприятно резанула душу Герца. — Люблю, когда сроки не поджимают и можно спокойно работать, — сказал он, пожав плечами, и налил себе воды. — Может быть, коньяку? — Нет, — почти рявкнул полковник. — У меня есть… гм… виски, — почти признался с улыбкой Герц. Вильгельм взглянул на него с ненавистью. — Вот что, — прошипел он, — если вы сейчас же не… — Что здесь происходит? Цокот каблуков — робкий, тихий. Оберштурмфюрер посмотрел за плечо разъяренному полковнику. Грета была в темно-коричневом платье, на плечах белая легкая пелеринка. Кажется, будто она соткана из тончайших ниток паутинки. Легкая и подчеркивающая мнимую слабость этой женщины. И её красоту, конечно. Герц выдохнул шумно, опустил глаза. Стакан со стуком опустился на стол рядом с графином. Лангсдорф презрительно прищурился, оглянувшись на женщину. — Кажется, я просил тебя подождать снаружи, — процедил сквозь зубы он. — Я говорю с оберштурмфюрером. — Шофер мне напомнил, что скоро у нас с тобой совещание у генерала, — скучающим тоном заявила она. — Если не хочешь опоздать — пойдем. Спасительница, с улыбкой подумал Герц. Холодная и беспощадная, а помогла. Лангсдорф, напоминавший в тот миг свирепую овчарку, перестал скалить зубы и, резко развернувшись, прошествовал к выходу, у самой двери едва ли не зацепившись за ковёр сапогом. Грета пропустила его и он исчез в коридоре, из которого доносились ещё чьи-то озабоченные голоса и команды. А Грета осталась в кабинете. — Вы его раздражаете, — едко произнесла она, держа в обеих руках небольшую изящную сумочку. При ней был и её зонтик с перламутровой ручкой — сегодня в Могилёве опять дождливо и сыро. На шляпке её лента с самым настоящим жемчугом — большой шик в то время. И даже некое подобие плаща у неё с меховым воротником. Грета любила наряжаться — об этом можно было сказать с первой же секунды. — А вы думаете, я не знаю? — Герц протянул ей портсигар. Ему давно известно было, как она любит курить. Но зажигалку она достала сама. — Спасибо. Подошла нерешительно, медленно, но грациозно. Она благоухала дорогими духами. Иногда Йохану приходилось слышать, как офицеры шепчутся за её спиной, говоря какая она красивая. — Вам не стоит с ним связываться, — сказала она, выпустив с наслаждением дымок. — Почему это? — Потому что он гораздо умнее и хитрее вас. Если вам ещё охота прожить эту жизнь спокойно, не стойте у него на пути. — Это угроза, фройляйн? — удивленно приподнял оберштурмфюрер брови и обаятельно улыбнулся. — Не от меня, — со вздохом отозвалась она и, указав тонким пальчиком в перчатке на коридор, усмехнулась. О боги, она была слишком красивой. — От него. И такими же медленными, изящными шагами покинула кабинет. Йохан посмотрел ей вслед и вдруг резко ударил кулаком по столу, так что стакан с водой затрясся. Проклятая женщина!