Вчера закончилась весна...

— Сколько здесь? — спросил Белов настороженно, глядя на несколько канистр, стоявших прямо под дубом. Удивительно было, как Герц отнёс их за раз в таком количестве. В руках у него уместилось бы по одной. Впрочем, может быть, с ним были и некоторые представители сопротивления? А ведь они до сих пор не привыкли к той мысли, что теперь бургомистр мертв, и придется решать все проблемы самим. Тем не менее бензин имелся, да ещё хватало того, что осталось в баке этой махины, на которой они добрались в Могилёв, опоздав. Документов здесь уже не было. Теперь можно отправляться в путь снова. И каждому хотелось думать, что Бобруйск — последняя преграда на пути к возвращению домой. Иван осмотрел канистры, поднял одну, затем все остальные. Они были полными и достаточно много весили. Да, Герц точно был не один. Одному ему столько не унести, а уйти незамеченным тем более. Но это были уже не их проблемы. Старшина почесал в затылке и, повернувшись к командиру, доложил: — Несколько литров точно. Хватит и на обратный путь, я думаю. — Немец хорошо для нас постарался, — засмеялся полковник и потёр руки. — Ладно. Заливайте полный бак и готовьтесь к отправлению. — Уже? — рядом вынырнули вездесущие Наташа с Петькой, которые до этого спокойно сидели на траве у костра и занимались тем, что складывали друг на друга прутики, стремясь соорудить башенку. У кого башенка рухнет после нового прутика — тот и проиграл. Проиграла Наташа, но она ничуть не была расстроена и напрасно убеждала мальчишку в том, что это — исключительно детская игра, и взрослые вообще не играют. Разве что в карты, домино или нечто подобное. — Да, уже, — вздохнул несколько раздраженно полковник. — Что-то вечно вы самые последние, кто обо всем узнаёт. В чем дело? — Уже ни в чем, — буркнула Наташа и потащила развеселившегося Петра укладывать вещи. — Дурачки, — махнул рукой Белов, обращаясь снова к Ивану. — Ну так что, ты сам готов? — Наверное, да, если я вам не возражаю, товарищ полковник. — Ну, ну, полегче. Я же у тебя совета спрашиваю. Ты ж мой этот… заместитель, во. Если меня пуля скосит, кто отрядом командовать будет? Вот, то-то! Он хлопнул старшину по плечу и не спеша направился к группке из четырёх офицеров постарше, которые яро что-то обсуждали, спорили, размахивая руками. На памяти Ивана это был единственный раз, когда он пожалел почему-то, что отказался от звания лейтенанта. Это же сколько полномочий появилось бы… И обязанностей, конечно, тоже. Брать командование целой ротой на себя, хотя что уж там — он командовал и не ротой. Когда приходилось тащить полковника без сознания он вёл себя почти как истинный лидер. Они, черт возьми, вместе с ним из ловушки воронежской выбрались, перешли через мост и дошли до Москвы. Но нельзя было не признать одного — из-за минутного сомнения полковника они упустили возможность связаться со своими. Рация разбита, починить её не представляется возможности, да и инструментов таких нет. Что там чинить? Провода разорваны, корпус разнесет в пух и прах. Она разве что дымить могла и шипеть тихо. Придётся в Бобруйске снова попытаться найти средство связи. иван чувствовал, что они просто обязаны это сделать. Хотя бы доложиться, что отряд ещё существует, ведь зачастую командиры считали миссии проваленными и забывали о тех, кто шёл их выполнять. — От Могилёва до Бобруйска — 111 километров по прямой, — рассчитывал полковник, смотря на карту. — Доберемся очень быстро, бойцы. Далее, необходимо будет узнать побольше о самом городе, о том, какая там оборона, и сколько там подпольщиков. Нужно вычислить среди них предводителя и выведать всю информацию. — Герц что-то говорил… — Иван вдруг поморщил лоб. — Что в день нашего прибытия какой-то курьер с серьезной охраной выдвинулся в сторону Бобруйска. Я подозреваю, что это везли наши документики. Товарищ полковник, 111 километров — это очень мало. Они уже наверняка в Минске… — Тихо мне! — рявкнул тот. — Успокоиться. Если надо — и в Минск пролезем, не проблема. Наташа, стоявшая рядом с Иваном, встала на носочки и прошептала ему на ухо: — Сейчас снова начнет нас убеждать. Вань, я думаю… — она быстро зыркнула глазами в сторону распинавшегося Белова, и продолжила. — Думаю, что документы уже за пределами Беларуси. В Минске полно фашистских самолётов, я в деревне у Семёна слышала как один мужик так говорил. Значит, они… — Мы должны точно знать, — ответил старшина. — Из-за нашей ошибки наступление может пойти не так. Слышала? Наши в Сталинграде бьются против немцев. Уже с июля, а скоро август кончается. — И как? — спросила с волнением и восторгом сестра. — Плохо, — с грустью отозвался солдат и печально вздохнул. — Немцы нас громят. Но и наши тоже не сдаются. Ты только подумай, Сталинград — это же недалеко от Воронежа. Если бы мы там остались, я бы пошёл воевать. — Ты что, Вань, они же убили бы тебя. Так нельзя! Она с отчаянной решимостью вцепилась пальцами в его рукав и покачала головой, сдвинув брови и сурово глядя на брата. Мол, как хочешь, а я либо тебя не пущу, либо с тобой пойду. Ваня ощутил прилив нежности к сестре и мягко обнял её, прижимая к себе. Вот она, Наташка, здесь, рядом. Теплая, с обрезанными короткими волосами, подобными тусклому золоту. С другой стороны Петька, названный сынишка. Черт возьми… А ведь они у него последние дорогие люди остались. Ну и полковник, и сослуживцы… Иван неожиданно осознал, как важно сберечь их всех. Хотя бы до окончания выполнения задания. Они же все могут в любой миг погибнуть. Под дубом он неизвестно зачем оставил для Герца записку, хоть и подозревал, что тот сюда наверняка не вернется после их отъезда. И всё же, если он тут появится… В записке Иван объяснял ему своё знакомство с Людвигом и просил передать тому несколько теплых слов. Об отношениях он, естественно умолчал, опасаясь реакции оберштурмфюрера. И всё же Байльшмидт хотя бы будет знать, что Иван о нём помнит. И всегда будет помнить, где бы ни оказался. — Добро, — согласился вдруг Белов с фразой одного из офицеров. — Уходим. Костёр немедленно залили водой и он с шипением погас, оставив только слабоватый дымок и черные, обугленные наполовину поленья. Их после распинали по поляне, но след от очага всё равно остался. Решено было засыпать землей. Когда с этим делом было покончено, отряд выстроился и полковник всех внимательно пересчитал, после чего дал команду отправляться к грузовику и действовать по прежней схеме. Говорившие по-немецки сослуживцы одевались в форму вермахта, и из кустов доносились возгласы и отборный мат. — Товарищ полковник, она такая противная! — донеслось из зарослей. — Надевай! — рявкнул Белов и тут же не сдержался, чтобы не ухмыльнуться. — Как бабы, ей богу… Наконец, подставные шофёры выбрались из кустов, неприязненно оглядывая себя. Фашистская форма и правда сидела на них не слишком-то хорошо., но выбора не оставалось. Конечно, любой бы на их месте предпочел привычную гимнастёрку и пилотку. А здесь ткань совсем другая, более плотная, душно и тело трясет от омерзения. Иван тихонько порадовался тому, что находится не на их месте. Отряд быстро направился к спрятанному с главной дороги грузовику. Тот стоял нетронутый, а в ящиках внутри по-прежнему была еда, предназначенная для фрицев. Бойцы забрались в кузов, Белов сделал это последним и задержал Ивана. — Смотри в оба, — бросил он и внимательно прищурился, оглядевшись вокруг. — Оружие держи рядом. И Наташке с Петькой скажи. — А что не так, товарищ полковник? — удивился старшина. — Неприятное у меня чувство. Как будто бы кто-то за нами наблюдает. Лучше перестраховаться. Бойцы это и так знают, но подрасслабились. Из-за этого мы можем и… не доехать. Поэтому смотри в оба! Он выразительно поглядел на солдата и, забравшись к остальным, протянул Ивану руку. Вскоре зарокотал мотор и машина тронулась с места. Старшина передал слова полковника Наташе и Петру, а те, крепко держа оружие, сидели тихо, напряженно всматриваясь в просветы в кузове. Заметно потряхивало, транспорт медленно продвигался по ямам и ухабам, но всё же на этой дороге было гораздо безопаснее, чем на той, что выходила прямиком к городу. Иван и в самом деле вскоре согласился с полковником. Странное ощущение. Чьи-то глаза, высматривающие тебя — не слишком-то приятно. Особенно, если это — глаза врага. Он даже затаил дыхание на некоторое время, судорожно проверил оружие и наличие патронов, открыл ящик с немецкими гранатами, оказавшийся здесь же. «Колотушки» могли пригодиться в их опасном путешествии. — Ты чего? — нахмурил кустистые брови Белов. — Закрой! Пуля попадёт шальная — и всем нам кранты. — Не попадёт, — отмахнулся старшина… И в тот же миг что-то чиркнуло по низу кузова. Полковник встрепенулся, как будто бы очнулся ото сна. Машину тряхнуло снова и некоторые, не удержавшись, упали с ящиков, катаясь по жесткому дереву. — Нападение! — взревел Вячеслав Андреевич и высунулся на миг из кузова, вынув из открытой кобуры пистолет. Бахнуло рядом, наверх посыпалась земля и обломки камней. Но солдаты были надежно защищены от них специальным покрытием. Только оно от пуль не спасало. Иван повернулся в сторону кабины и крикнул: — Без паники! Ехать дальше! Полный вперёд! — Не позволяйте им попадать в колёса! — рявкнул полковник и снова высунулся наружу. Выстрелы. Много выстрелов. Бойцы все как один пригнулись, накрыв головы руками. Наташе пуля сбила с головы пилотку и она испуганно вскрикнула. тут же на вскочившего старшину упал первый труп сослуживца. Пуля прошла через горло и кровь хлынула во все стороны. Машина продолжала нестись на полном ходу и наконец-то они увидели немцев. Те преследовали их на своих мотоциклах, оснащенных пулеметами. Те грохотали почти без остановки. И тут Иван понял, что оказались они, в общем-то, не в слишком хорошем положении. С одной стороны, мотоциклы с их тяжелым оружием ехали куда медленнее, чем грузовик. Старшина только так предполагал. Но с другой, из трясущегося грузовика почти невозможно было попасть с первого раза в противника. Следовательно, фрицам гораздо легче. Они хитрые, просто подождут, когда какой-нибудь русский солдат высунет башку не вовремя и перестреляют таким образом всех до одного. — Товарищ полковник, это западня! — закричал он, но из-за пальбы и рокота мотора Белов его не услышал, продолжая высовываться наружу и стрелять. Тогда старшина схватил немецкую гранату, быстро разобрался как та действует, и швырнул её не глядя в пространство между двумя немецкими мотоциклами. Взрыв! — Молодцом! — взревел торжествующе полковник. — Берите пример, бросайте! Сейчас мы им покажем… Сейчас… Пока он перезаряжался, остальные солдаты подхватили идею Брагинского и, в перерывах между выстрелами, угощали преследовавших их фрицев отборными порциями их же «колотушек». Как приятно было Ивану слышать эти изумленные крики, отчаянные приказы остановиться, свернуть. Однако и немцы были не дураки, у них тоже имелись при себе гранаты. «Главное, чтобы в кузов не залетела, — отчаянно подумал старшина. — Только бы не залетела… Или на крышу… Или под колёса!» С уверенным видом он отпихнул в сторону собравшуюся было нападать Наташу, и выглянул из кузова с винтовкой наготове. Немецкая пуля чиркнула совсем рядом, ещё одна пулеметная очередь подняла с дороги пыль, в том самом месте, где ещё несколько мгновений назад проезжал грузовик. Колеса, главное колёса беречь… В тот миг его захлестнули одновременно такая решимость и такое отчаянное стремление вырваться из окружения, оказаться как можно дальше от врага, что он перестал держаться за кузов рукой… Он вылез из него наполовину, чувствуя как грубые доски царапают живот и как ноги отчаянно выдерживают всю нагрузку. Машина и так неслась на полном ходу, а ему могло оторвать конечности, если бы он действовал неосторожно. — Брагинский! Лезь назад! Это приказ! Иван не слышал полковника. Время вокруг него словно бы замедлилось. Он стрелял, стрелял отчаянно. Иногда рука нащупывала рядом лежавшие немецкие гранаты, хватала одну или даже две, и они сыпались дождём на несшиеся позади мотоциклы. Пули чудом не задевали его, словно он приобрел какую-то необыкновенную защиту. Он буквально висел над землей, рискуя упасть на землю прямо под колёса фрицам, но, похоже, напрочь об этом забыл. Чьи-то руки в кузове вдруг схватили его за лодыжки, когда сапоги начали вдруг скользить, и потянули назад, не давая грохнуться вниз головой. Его держали. Надежно держали несколько человек. Остальные продолжали, подобно Белову, посылать короткие очереди и пули во врага. Но вдруг его глаза как-то сами собой наткнулись на то, чего он никак не ожидал увидеть. На одном из мотоциклов, за пулемётом, он увидел знакомую фигуру. Сначала не поверил, но глаз протереть не мог. Сон. Это, должно быть, сон. Такое не могло случиться в реальной жизни. Почему… Почему он там? Людвиг медленно качал головой, наблюдая на старшиной. Да, это был Людвиг, Иван не мог ошибиться. Это лицо он увидел бы среди тысяч всех остальных. Рука на миг подвела его, соскользнула с спускового крючка и что-то ударило его в предплечье, обожгло как кипятком. Иван закричал. Он не помнил точно, сколько длился его крик, но пальцы раненой руки не подвели — только сжали крепче немецкую гранату, и последним усилием он бросил её вперёд, лишь мельком заметив красное пятно на разорванном в клочья рукаве. От боли на глаза навернулись слёзы, всё вокруг заволокло пеленой, мотоциклы расплылись и солдат понял, что сейчас его подстрелят… — Товарищ полковник! — заорал он истошно. — Тащите! Тащите обратно! Товарищ… Его резко рванули назад, ребрами он ударился о твердое дерево, и пуля просвистела рядом с виском. Брызнула кровь, окрасив волосы в алый и оставив сбоку голую полоску. Иван посмотрел на Людвига в последний миг, перед тем как исчезнуть в кузове. Тот медленно качал головой, стиснув зубы. А затем что-то больно врезалось старшине в грудь. «Я погиб, — подумал он, чувствуя как в ушах стучало. Кровь заливала шею. — Погиб…» Что-то вдавилось ему едва ли не в сердце, как внезапный и очень сильный толчок. И он действительно это почувствовал. Пуля. Это была пуля… Дрожащими пальцами лежащий на дне кузова старшина прикоснулся к своей груди, прямо к разорванному карману. И усмехнулся почти с облегчением… Вмятина на зажигалке, которую он нащупал, была достаточно глубокой, но инородный предмет отскочил от металла, так и не добравшись до живой плоти. Только… Как больно. Господи, почему такая боль? Рука, ну конечно. — Перевязывай, — прошептал хрипло солдат склонившейся над ним Наташей. — Ваня, ты живой… — она чуть не плакала. — Вяжи.! Быстрее! Бормоча тихое и взволнованное «конечно», она трясущимися руками вынула из сумки, висевшей через плечо, упаковку с бинтом. Рванула её прямо зубами, не заморачиваясь, и принялась спешно бинтовать его, что-то приговаривая. Петька не смотрел на них. Он тем временем высунулся из кузова и храбро стрелял по фрицам, продолжавшим погоню. Как они их нашли? Это же просто невозможно. Невозможно. А теперь это происходит. Здесь и сейчас. Наташа разорвала оставшиеся концы и завязала их. Иван с трудом сел. Взгляд его упал на ящик с «колотушками». Не слыша криков сестры, он пополз к нему. — Старшина, не… — начал было полковник и в глазах его мелькнул ужас. — Извините, товарищ командир, — просипел солдат и поднял ещё полный, тяжелый ящик со дна. Вспышка боли заставила его закричать, на белоснежном бинте выступила кровь, но гранаты он так и не выпустил. Высунулся из кузова вместе с ящиком. Немцы начали понемногу отставать, однако Иван знал, что ещё есть время. Он снова отыскал Людвига глазами. — За Родину, — прошептали его запекшиеся губы и он бросил ящик на землю, вложив все оставшиеся силы. Но прежде чем грянул взрыв, старшина услышал выстрел… *** — Вот отчет, — сказала Грета. Голос её чуть звенел от ярости. — Двадцать человек погибли, десяток раненных, техника повреждена… — Как это произошло? — спросил полковник, сидя за столом. Ему неожиданно захотелось предпринять вторую попытку задушить Грету, и он ручался, что на сей раз Герц не явится спасать её. Эта женщина вечно приносила только плохие вести. Вот и сейчас она стояла перед ним. Алые губы прикушены, вид озабоченный, и тем не менее она не может не наслаждаться тем, что доводит его до белого каления. — Отряд был на машине, отобранной, по всей видимости, у какого-то патруля, — пояснила она. — Русским было тяжело стрелять, а потом какой-то их солдат, настоящий неубиваемый, высунулся из кузова, держась одними ногами, и перестрелял больше наших людей, чем они сами. Его умудрились ранить, но в последний момент он достал ящик с гранатами и бросил его в колонну мотоциклов. Выжившие толком ничего сказать не могут — как выглядит и насколько силён, но эти обстоятельства уже говорят, что у русских служит настоящий титан. — Почему ты, узнавая информацию о лагере, не подумала выведать что-нибудь об их бойцах? Там была девчонка? — Я повторяю, те кто спасся, — вовремя спрыгнул с мотоциклов, — почти ничего не помнят. Говорят, что видели только молодых людей. Как итог — мы их упустили. — И ты хочешь, чтобы я этому обрадовался?! Всё шло не так с самой «отправки Наташи в концлагерь». Русские где-то раздобыли ещё бензина для своего грузовика, у них было достаточно еды, а тут ещё и гранаты нашлись. Если бы не они, этим свиньям вряд ли удалось бы оторваться. Значит, теперь они на пути к Бобруйску? Нужно было срочно телеграфировать тамошнему коменданту о сложившемся положении. Пусть удвоит, лучше утроит охрану! Пусть расставит по периметру часовых и даст им тяжелые пулемёты… Пусть убивают всякого, кого заподозрят. — Мы можем свалить вину на Герца, — задумчиво произнесла разведчица. — Он ведь у нас следователь полиции безопасности. Можно сказать, что девушка, которую от отправил в концлагерь, сбежала по пути туда и соединилась с партизанами, рассказав им наши планы. От такого обвинения ему точно не отделаться. — Грета, наши промахи действуют мне на нервы! — Твои промахи, Вильгельм. Я узнала информацию, а ты как попало ею воспользовался. Надменно фыркнув и вздернув нос, она отвернулась. Лангсдорф тяжело вздохнул. Теперь придётся отчитываться перед генералом из-за слишком больших потерь. У Штрайхера в Гомеле с его партизанами потери составляют семь человек, у Коха в Витебске десять. А у него двадцать! Это в два раза больше, чем у всех остальных! Учитывая ещё и тяжело раненных, которые могут умереть в любую секунду… Сколько жетонов вместо сыновей и отцов отправятся в Германию к родным? Впрочем, почему он об этом задумался? Это же всего лишь солдаты, пушечное мясо. Сам он на фронте уже давно не был. — И что нам теперь делать? — спросил он, морща лоб. — Есть какие-нибудь варианты действий? Генерал спросит с меня за убитых, а я ему что скажу? О том, что все эти погибшие преследовали некий русский отряд, о котором он вообще впервые слышит? — Ну, следовало бы узнать для начала их цели, — пожала плечами Грета. — Целью их было доставить захваченные перебежчиком документы. Перебежчик мертв, документов при нём нет… Думаю, следует известить всех комендантов крупных городов. Узнать, чья рота с ним расправилась и захватила бумаги. Они очень важны, если русские за ними охотятся. Я сама сегодня же отправлюсь за ними, чтобы всё выяснить. Меня и так давно хотели перевести ближе к столице Беларуси. — В самом деле? — удивился Вильгельм. — Что ж, тогда удачи. Он вдруг ощутил радость оттого, что наконец-то расстанется с нею на длительный срок. Если Грету куда-то переправляют, значит, дело очень серьезное. Да он и сам об этом догадывался, иногда заходя к ней в квартиру. Там у дверей стояло два чемодана. Поскольку она — одна из лучших разведчиц, её вещи переправят в Бобруйск другие люди, а самой ей не придется возиться с багажом. На машине и при приличной охране её доставят в нужный пункт. Какое счастье, что она не останется здесь, с ним. — Сегодня? — полковник посмотрел на часы. — Но… — Машина уже ждёт около входа, — слабо улыбнулась она. Искренне улыбнулась. Этот момент заставил Вильгельма застыть на месте. Женщина как будто знала что-то, о чем он и не подозревал. Она с грустью вздохнула, положила свою аккуратную мягкую руку на стол и пальцы её легли на его ладонь. Полковник отвёл взгляд, чтобы не смотреть в её ярко-зелёные глаза, чтобы не чувствовать и малейшего укола совести за всё то, что он ей причинил. Она и в самом деле сильная, возможно, сильнее чем он. Если Лангсдорф не смог вынести обыкновенной измены, то Грета терпела унижение и равнодушие… С самого университета, когда они познакомились? Да, именно так. И у неё ещё хватает остатков светлых чувств, чтобы улыбаться по-настоящему. Ей повезло — у него нет и этого. — А потом куда ты отправишься? — спросил он почему-то. Грета, видимо, тоже была удивлена таким неожиданным вопросом, но ответила, помедлив: — В Берлин. — Зачем? — он приподнял брови. В глазах её появилось раздражение и досада. — Мне что, нельзя съездить домой? — голос её дрогнул. — И вообще, что я слышу? Неужели нотки заботы в твоем голосе? Избавь меня от этого. Удачи, Вильгельм. Развернувшись, она поправила воротник своего коричневого костюма, по привычке пригладила волосы и направилась к выходу из кабинета. Полковник смотрел на её удаляющуюся спину. Он хотел что-то сказать, чтобы остановить её, но слова сначала застряли в горле, а затем и вовсе вылетели из головы. Когда дверь закрылась за ней, он обнаружил, что Грета оставила на его столе свой платочек из япоснкого шёлка. Вот она, возможность её окликнуть. Сказать какие-то давно забытые им слова. Вильгельм схватил платок и, распахнув дверь, выглянул в пустой коридор, где не было никого кроме двоих часовых на лестнице. Как она могла так быстро уйти? Он пересек комнату в пару шагов и прижался лицом к стеклу, тут же запотевшему от горячего дыхания. Он видел, как шофер, подав разведчице руку, помог ей миновать грязные участки дороги и забраться в машину. Напоследок, перед тем как исчезнуть внутри, она подняла глаза прямо на окно, у которого стоял полковник. Она смотрела на него, но во взгляде её словно что-то изменилось. Она не подняла руки чтобы помахать на прощание, не улыбнулась. Даже не кивнула. Дождь барабанил по стеклу, а Грета стояла без зонта и кудрявые волосы её усеяли мелкие капли, блестя как крошечные алмазы. Капли стекали и по её лицу, а Вильгельм не мог точно сказать, плачет она или нет. Наверное, не плачет. Она устала плакать. Шофёр закрыл дверцу и сам забрался в салон. Спустя несколько секунд, машина тронулась с места и покатила по пустынным мрачным улицам. Она исчезла, повернув за угол, пропала. Но Грета не оглянулась, чтобы посмотреть на него через заднее стекло. Полковник сел за стол. По привычке потянулся к порсигару и закурил. Он испытывал странные чувства. Какой-то комок подкатил к горлу, в глазах защипало и он заморгал, начал щуриться, напоминая слепого котёнка. Бросил мягкий платок на незаполненные документы и курил, курил, курил… — Где она? Куда она уехала? Полковник! Дверь распахнулась в очередной раз и в кабинет ворвался Герц, на ходу застегивая верхние пуговицы кителя. Фуражка съехала с его головы набок, дыхание рваное. Он оглядел пустой кабинет и топнул ногой от досады. — Она уехала в Бобруйск, — произнес замогильным тоном полковник. — А оттуда поедет в Берлин. Герц посмотрел на него как на умалишенного. — Почему? — пробормотал он. — Я не знаю! — грубо отозвался Вильгельм. — Можете её догнать, если охота. — А вы? — нахмурился тот. — Она ведь вас любит. Любит же? — Какая теперь разница, — прошептал Лангсдорф, куря уже четвертую сигарету. — Езжайте за ней, обештурмфюрер. Вам она дороже, чем мне. Герц посмотрел на него укоризненно своими серо-зелеными глазами. Почти такими же, как у самой Греты, только у него они были чуть-чуть тверже. Оберштурмфюрер взялся за ручку двери и покинул кабинет. Полковник даже на миг забыл, что ненавидит его. Представив Йохана Герца, таскающегося за разведчицей, он оглушительно захохотал. *** Оберштурмфюрер примчался в комендатуру без зонта и промочил всю форму — какая жалость. Неприятное ощущение мокрой ткани заставляло дрожать от усилившегося холода, от приближающихся сентябрьских ветров. Он негодовал, вспоминая равнодушие полковника. На несколько минут зайдя к нему в кабинет, Герц заметил платочек Греты на столе. Забыла? А может, оставила намеренно? Уже неважно. — Заводи! — крикнул он шоферу, парнишке-рядовому. Тот не осмелился возражать, вытянулся и кивнув в ответ на приказ, исчез в машине. — Куда едем, господин оберштурмфюрер? — спросил он. — За машиной, которая сейчас уехала. В Бобруйск. — Что?! — не поверил рядовой. — Но мы же… Одним твердым взглядом Герц заставил его замолчать и заняться своим делом. Оказавшись в салоне, он не почувствовал тепла. Из-за туч раннее утро казалось поздним вечером. На улицах никого, большинство заведений почему-то закрыты. Даже его излюбленный ресторан почему-то сегодня не работал, а хозяин даже таблички на двери не оставил. Однако теперь это всё стало мелочью, обычными бытовыми проблемами. Ну подумаешь, ресторан закрылся. Зато теперь офицерам по пьяни нечего будет громить. И ему больше некуда идти. Вернее, есть куда, но уж точно не в ресторан. Он сам не знал, почему хотел догнать Грету. То ли только потому, что хотел рассказать ей о чувствах, то ли из-за того что не мог отпустить её вот так. И эта последующая поездка в Берлин настораживала. Зачем разведчицу отсылают домой в самый разгар войны, когда она может принести такую пользу Рейху? Уж не для расправы ли? Но что сделала такая преданная государству женщина как Генриетта Майер? Чего он о ней ещё не знал? Может быть, эти жестокость и равнодушие были… обыкновенным прикрытием? Спектаклем? Он просто обязан это выяснить. А там будь что будет. Герц слышал о провале перехвата русского отряда и ощутил радость, узнав что тем удалось спастись практически без потерь. Жаль было и своих соотечественников, но ради того, чтобы остановить войну… Людвиг оказался среди них. Теперь он лежал в госпитале, к нему приставили медсестру, но он оставался в тяжелом состоянии. Метался в бреду, бормотал что-то. В первую очередь нужно было думать о его выздоровлении. И всё же Герц оставил своего друга. Оставил, чтобы встретиться в последний раз с женщиной, которую он любил. Он подгонял водителя, но сомнения его не оставляли. Вдруг не догонит? Вдруг она уже знает, что он едет следом? Дождь покрыл стекла стеной из капель, закрывая обзор, но они ехали так быстро, как только могли, и через полчаса под колесами всё чаще стали встречаться ухабы и ямы. Просёлочная дорога, сразу ясно. Грета где-то впереди, и если поднажать ещё немного, если всё же добраться до неё и хотя бы поговорить… Герцу нужно было с ней поговорить. Эта поездка в Берлин его настораживала. Грете нельзя было туда возвращаться. Он сердцем чувствовал. Ехали недолго, часа три или четыре, оставаясь, похоже, на приличном расстоянии от первого автомобиля, когда вдруг впереди вынырнул черный бок другой машины. Догнали! Догнали только потому, что разведчица, по всей видимости, сама остановила машину и небольшую колонну из солдат, которые были приставлены к ней как охрана. Герц рванул ручку двери, выскочил из машины под хлещущий ливень. Вода капала с волос на нос частыми каплями, под кителем рубашка пропитывалась водой, а сапоги с громким хлюпаньем очутились в коричневой грязи. — Грета! — крикнул он, перекрывая шум дождя. Она вышла из своего автомобиля, жестом приказав шофёру ничего не делать. Солдаты было направили на него оружие, но тут же опустили, заметив петлицы и кокарду на фуражке в виде черепа. Уезжая из города, разведчица не особенно наряжалась. На ней был тот самый коричневый костюм, почти что военная форма, и тяжелые мужские сапоги. Но даже теперь, когда вокруг пахло дождем и прелыми листьями, ветер донес до оберштурмфюрера запах её духов. — Йохан Герц? — она вдруг улыбнулась. Безумно улыбнулась. — Зачем вы здесь? Надеюсь, не для того чтобы попрощаться со мной? — А какой ещё может быть причина этого? — спросил он её. — Милая фройляйн, я… — Прекратите это, — засмеялась вдруг она, но в смехе не было слышно веселья. Только горечь и злость. — Где Вильгельм? — Он не поехал со мной. Почему она думала только об этом тиране? Почему не думала о том, что здесь сейчас он, Йохан Герц, тот, который на руках бы её носил, если бы она пожелала? — Я так и знала, — женщина стиснула зубы и отвела взгляд.- Я знала, что он не поедет. Ему всегда было всё равно. Ему больше нравилась невинная пай-девочка Надин. Всегда такая милая, с косичками, лучшая в «Союзе немецких девушек». Он только на неё смотрел… Рядом с ней он чувствовал себя самым счастливым, но его не волновало то, что чувствовала я, заставая их около её дома. Он целовал Надин в щёку на прощание. Всегда. А мне пожимал руку, словно бы я была мужчиной. Грета не обращала никакого внимания на дождь, продолжая говорить, вспоминать. Герц замер на месте, слушая её. — А потом я познакомила её на празднике с штурмбаннфюрером и она зажгла с ним ночью, перед днем свадьбы. Не слишком хороший поступок для пай-девочки, верно? И я так думаю. А затем Вильгельм, этот влюбленный дурак, отравил её. Подсыпал яд в вино. Она умерла, а на её похоронах он единственный не заплакал, стоя рядом с её рыдающими родителями. Я была там, как подруга. Видела её. Всю в белом, с закрытыми глазами. Мне казалось что она улыбается. Мне казалось, что она уже тогда знала, что он всё равно будет любить только её одну. Я же буду таскаться за ним как преданная собачонка, пока не стану раздражать его настолько, что он пристрелит меня или задушит. — Но почему на суде вы не высказались против него? — недоуменно спросил оберштурмфюрер. Он сделал шаг к ней. — Подумайте сами, — горько усмехнулась она. — Я его люблю, а он бы оказался в тюрьме. Что лучше — видеть любимого на свободе или винить себя в том, что ты отправила его за решётку? Я ничего не сказала, потому что продолжала надеяться. — На то, что он любит вас? В её зелёных глазах зажглись огоньки ярости. — Почему я вам всё это рассказываю? — Потому что хотите, чтобы вас кто-нибудь услышал. — Меня никто больше не услышит. Я еду в Бобруйск, чтобы завершить то, чего Вильгельм не смог. Я разберусь с русским отрядом, а первым делом выцарапаю глаза той девчонке, которая так похожа на его Надин. Даже будучи злой она была слишком красива. — И домой, в Берлин… Тут её слова стали такими тихими, что продолжения фразы оберштурмфюрер не услышал. Он попытался прочесть по её губам, но ничего не понял. — Мне кажется, — сказал он, с трудом подбирая слова. — Мне кажется, вам нужно отпустить его от себя. — Я никогда этого не сделаю! — ощерилась она. — Вы преследовали меня ради утешений? Убирайтесь! Он печально улыбнулся. — Сожалею, но благодаря вашим словам я теперь имею полное и безоговорочное право арестовать Вильгельма Лангсдорфа за убийство. И вас. За убийство майора Шварца. — Что?! Она была очень проворной. Выхватила пистолет, стоило ему закончить фразу. Йохан тоже вынул оружие, но стрелять не спешил. — Вы же благородны, — усмехнулась она. — Не стреляете в женщин, правда? Позвольте мне уйти, и вам воздастся. Промолчите о моем поступке, и я не останусь в долгу. — Правосудие есть правосудие, — покачал он головой. Пистолет она не опустила. — Что ж, вы на меня не нападёте, — засмеялась она. — Но я могу напасть на вас… Он стоял на месте, в то время как она приблизилась к нему, ткнув оружием почти в грудь. Глубоко вдохнула, посмотрела ему в глаза. — Я же предупреждала вас, чтобы вы с ним не боролись. Для вас это совершенно бесполезно. — Я сам решу. — Предатель Рейха ничего не решит. Я знаю, что вы помогали русскому отряду. Я всё знаю о вас. Знаю, кто доставил им бензин для машины и знаю, кто помог девчонке бежать из подвалов. На вашем счету грехов больше, господин оберштурмфюрер. Что-то произошло. Грета охнула, широко распахнула глаза. Лицо её побелело ещё сильнее, и она медленно посмотрела на пятно крови, расцветшее на её груди. Она упала на руки Герца. — Партизаны! — закричал кто-то и в тот же миг раздались выстрелы. Из кустов выходили вооруженные люди без формы. Один за другим, один за другим — держа трофейное немецкое оружие, они убивали солдат, с криками набрасывались на них. У кого не было оружия — сражались кто чем. Среди поднявшейся суматохи, среди паники оберштурмфюрер аккуратно придерживал легкое тело, наблюдая как разведчица кашляла кровью, смотря в небо. Пальцы её скребли грудь, она кричала от боли, но из-за выстрелов крик был почти неслышен. — Нет, — с горем произнес Герц, тряся её за плечи. — Не умирай, Грета… Он поцеловал её первый и последний раз, несмотря на то что она попыталась оттолкнуть его. Силы её таяли. А губы были сладкими, мягкими, как раз такими, какими он их представлял. Йохан чувствовал, как в воздухе запахло кровью. Алым были испачканы его руки, которыми он зажимал рану. — Предатель… — проговорила она еле как, а глаза её по-прежнему смотрели на него со злостью и досадой. — Я берегла этот поцелуй не для тебя, предатель… Выстрел из пистолета. Непривычно громкий. Голова разведчицы откинулась в сторону, дыхание пропало, а взор навеки остекленел. Партизанами руководил бородатый суровый мужик. Отдавая команды, он через каждые два слова вставлял «черт» и дрался как бешеный. На нём была плотная ватная куртка, маленькие глазки вперились в Герца, который прижимал к себе мертвое тело. — Этого не убивать, — сказал вдруг мужик и подошёл к нему. — Редкостной мерзавкой была эта девка, Герц, ничего не поделаешь. Мы — партизаны из села Чериков. Мы идём к подпольщикам. Нам сказали, что тебе можно доверять.