Быть собой

      Доспех было жалко. Не то, конечно, чтобы Лелиана рыдала пономарем, уткнувшись носом в бесполезные ныне лохмотья. Но пальцы, свободно проходящие сквозь это решето из драконьей кожи, действительно чувствовали почти осязаемую боль утраты. С таким же чувством она закрывала глаза Тага в пыточной Денеримских подземелий – глаза, которые всегда смеялись. Это склепанное из воспоминаний облачение, «достойное императрицы», было последним, что осталось от взбалмошной Лелианы, как насмешливый гном – последним существом на свете, которому она доверяла. Тогда она в последний раз плакала искренне. Сейчас глаза щипало от дыма, и руки бездумно гладили чешуйчатую кожу, как изувеченное лицо лучшего друга, но на сердце было только мрачное разочарование.       Мысли текли неспешно и лениво, словно густая манная каша, и были такими же глупыми, липкими и вязкими. Неподвластные воле и контролю над сознанием, воспоминания обволакивали и пленили чувствами, которые никогда больше не хотелось испытывать. Как во сне, Лелиана смотрела в танцующие языки пламени, и видела роскошный сад, пропитанный удушливым ароматом роз, где она в полной мере ощутила вкус предательства кинжалом, ласково входящем между лопаток. Видела изящные пальцы женщины, которая любила пропускать через них ее огненные волосы, вкрадчиво шепча «mon petite»*, как приворотное заклинание. Корабли, уходящие в расчерченный дождем горизонт. Почему? Откуда это пришло?       Девушка удивленно повела плечами и замерла от странного, даже жуткого чувства абсолютного отсутствия боли. Раны продолжали кровоточить, а пальцы на ногах все еще не сгибались, однако почему-то чувствовались, как чужие. Как будто она уже умерла и сама не заметила этого.       Кружка с целебным отваром издавала неописуемые запахи, в которых помимо едкого и горчащего, похожего на полынь эльфийского корня слышались неизвестные цветы, тимьян и, кажется, антиванские пряности. Солона не была целителем, но по части приготовления зелий ей не было равных. Наверняка, то, что происходило с Лелианой, было побочным действием обезболивания, и она не знала, стоит ли этому радоваться. Пожалуй, она предпочла бы снова корчиться в судорогах в холодном углу пещеры, чем прикасаться к незаживающим шрамам своего сердца. Оставалось только надеяться, что она совсем не утратит здравый смысл.       Рядом с ней приземлилась вязанка хвороста, предназначенная в жертву огню, и холод, пахнувший от промерзшего металлического доспеха, зашевелил волоски на руках. Плотнее запахнувшись в плащ Солоны, Лелиана подняла голову с колен, все еще сжимая в ладонях останки своей загубленной жизни.       У него в ресницах запутались снежинки. На лоб налипли мокрые от тающего снега волосы. Нос и щеки покрылись румянцем, скрывшим веснушки. Скинув перчатки, Алистер протянул руки к огню. Широкие мозолистые ладони, длинные пальцы, зябкие, медленные сжатия, ласкающие пламя. Не смотреть. Дышать. Улыбаться.       - Зря ты сняла доспех, - наставительно проговорил он, смотря на Лелиану сверху вниз. – Когда действие зелья закончится, ты об этом очень пожалеешь.       - От него все равно нет никакого толку, - ответила она, демонстрируя бесчисленные дыры. – Я хотела подлатать, пока не увидела, насколько все плачевно.       Присев, Алистер взял в руки кожаное полотно и с ювелирной бережностью осмотрел спинку кирасы, ставшую рваной бахромой. Пальцы, шелестя щетиной, задумчиво потерли шрам на подбородке. Краешек губ пополз вниз, обрисовывая ямочку на щеке, снежинки на ресницах превратились в крошечные капли воды. В сильверитовом наплечнике сверкнули отблески пыхнувших из костра искр, отражаясь в янтарной бездне глаз. Метель натужно завыла, напоминая сердцу правильный ритм. Проклятое зелье. Если она продолжит так зависать, он вполне обоснованно сочтет ее сумасшедшей.       Ха. Как будто он и раньше так не считал.       - Думаю, оружейник в Редклиффе, как бишь его, Оуэн, сможет что-то с этим сделать.       - До Редклиффа еще нужно дойти, - вздохнула Лелиана, внимательно рассматривая свои руки. – Через снежные горы. В одной рубахе. Порванной.       - Верно, - хмыкнул Алистер.       В сумке, предусмотрительно оставленной Амелл, хранились материалы для перевязки, кое-что из съестного – пара-другая ржаных лепешек да пластинки сушеной баранины – и амулеты, не выброшенные исключительно на «авось». Вынимая все это наружу, Алистер сосредоточенно хмурился и что-то бормотал себе под нос, пока на самом дне не наткнулся на то, что растянуло его губы в победной ухмылке. Без слов, но с отчетливым самодовольством на лице, он бросил Лелиане нечто, отдаленно напоминающее одежду.       Очень. Очень отдаленно. Кусочки дубленой кожи были небрежно прихвачены нитками неопределенного цвета и происхождения, оборванные куски ткани свисали спереди и сзади, что, видимо, призвано было прикрывать позорные части тела, но лишь привлекало к ним дополнительное внимание. Как и декольте, немного не доходящее до пупка – прямо в любимом стиле Морриган. Лелиана посмотрела, на каких застежках держится все это безобразие, и опешила.       Мать моя Андрасте. Это что, зубы? Кости? Спасибо, хоть глаза не пришили.       - А…Алистер, - заикаясь от ошеломления и одновременно стараясь не расхохотаться, выдавила Лелиана, - ты в курсе, что это магическая мантия?       Вернее, отрепья какого-то хасиндского шамана. Весьма экстравагантного.       - То есть, этот шикарнейший меховой воротник тебе ни о чем не говорит? – он насмешливо выгнул бровь. – Прошу прощения, миледи, но шелка нынче в дефиците.       - На кой… Что Это делает у нас в багаже? – смех безудержно прорывался сквозь спертое дыхание и прижатые ко рту ладони.       - Ждет тебя, по-видимому. Наверное, она дорога Солоне, как память, – мы нашли ее в… хм, не важно, - по лицу воина пробежала тень, но он рассеянно махнул пальцами и снова улыбнулся. – Правда, я так и не видел, чтобы она ее когда-либо надевала. Можешь на день притвориться магом. Насколько помню, монашеская роба тебя не смущала.       Застыв, Лелиана задохнулась от этой неожиданной реплики. Веселье мгновенно улетучилось.       - Намекаешь, что я притворялась монахиней? – спросила она осторожно.       - Нет, я… не это имел в виду, - пробормотал он, отворачиваясь, и начал складывать вещи обратно в сумку. – Я частенько что-то не то говорю.       - Алистер, - требовательно резанула лучница. Возможно, это прозвучало слишком резко, но держать себя в руках никак не выходило. Но, будто не чувствуя ее раздражения, он примирительно выставил ладони вперед и смущенно пожал плечами:       - Я ни в коем случае не сомневаюсь в твоей набожности. Просто для монастыря ты слишком… живая. Когда я вижу, как горят твои глаза в предчувствии битвы, и как уверенно ты натягиваешь лук, как отточена твоя изумительная ловкость, и как тебе все это нравится,… я понимаю, что твое место здесь. Мне трудно представить тебя смиренной и кроткой, и, может, я ошибаюсь, и это не мое дело, и… да. Это не мое дело. Извини.       Да, Лелиана. Плохо ты разбираешься в людях. И явно переоцениваешь себя.       - Но ты ведь тоже был монахом до того, как стать храмовником.       - Против своей воли, но да. Наверное, поэтому я хорошо понимаю, о чем сейчас говорю. Я нашел себя, когда покинул церковь. Ты, похоже, тоже. Необязательно заточать себя в келье навеки, чтобы нести в душе свет Создателя и дарить его миру. Надеюсь, это не слишком высоколобо прозвучало?       - Если только ты боишься прослыть мудрейшим из смертных, - усмехнулась она.       - Еще как, - рассмеялся Алистер. – Слишком умные, как правило, плохо кончают.       Она промолчала – впервые из-за того, что действительно не знала, что сказать. И виновата ли была в этом его улыбка и мягкий, бархатно рокочущий смех, сбивающий ее с ясности мыслей, или еще не полностью осознанное ощущение какой-то странной близости между ними, которая вполне могла быть самовнушением, но это откровенно смущало и даже слегка пугало. Сама мысль о том, что этот прожженный идеалист может воспринимать ее настоящую, далекую от всеобщего понятия совершенства, терпимо и абсолютно благосклонно, наполняла Лелиану теплотой, которую она ненавидела. За то, что от нее она таяла, как воск, становясь слишком мягкой, податливой и зависимой от чужих рук. За то, что просыпающаяся потребность быть зависимой вновь настойчиво возвращала ее в тот проклятый пропахший розами сад и окунала с головой в самое пекло. Бороться с исключительно животным влечением к этому мужчине было непросто, но когда он так невзначай прикасался к ее душе, это делало ее полностью беззащитной.       Закрывшись воображаемым пологом неприступности, за вечер Лелиана едва ли произнесла еще хоть пару фраз, и Алистер не стал провоцировать ее на разговор. Он то и дело выбегал наружу и смотрел в снежную мглу надрывно тоскливым взглядом – разве что не завывал, как брошенная собака. Тревога точила его разум, ощущение бесполезности и бессилия заставляло метаться, но он стойко выдерживал их натиск. Потому, что так правильно. Потому, что это кому-то нужно. А он обязан. Точка.       Как глубоко в этого сильного и далеко не самого глупого из людей проросли корни уверенности, что он ничего в этой жизни не достоин, если не будет полезен всем и каждому. Как свято он верил, что ни на что не способен, кроме как бесстрастно рубить мечом. Все, чего он когда-либо просил, - справедливости ко всем, начиная с бездомных котят и заканчивая невероятными монстрами, держащих его же на острие. Ко всем, кроме самого себя. Он тянулся к людям всем своим сердцем, ничего от них не требуя, и, понятно, что ничего и не получал. За щенячьими глазами и неуклюжим юмором никто не видел в нем что-то большее, чем послушного исполнителя чужой воли, и Лелиана не была исключением. Но хотела ли она увидеть – пожалуй, нет. Потому, что ее сердце не было настолько податливо постороннему безразличию, и, впустив его так глубоко, как это постоянно делал Алистер, она не смогла бы жить с этой всепожирающей пустотой. А ничего другого она не смела у него просить.       Кое-как натянув поверх рубахи дурацкую варварскую мантию, Лелиана вымученно вздохнула. Более нелепый вид было сложно себе представить. Не говоря уже о запахе, которым насквозь пропитался мех так бессмысленно убитого животного – буйвола или собаки, понять уже было невозможно. Понятно, почему Солона ее не носила. Но, опуская все неудобства, одеяние все же неплохо согревало продрогшие плечи. А плащ и вовсе превратил девушку в уютный, теплый кокон, и вскоре она забыла обо всем, что происходило за его пределами.       Валун, на который она опиралась, наконец, нагрелся от постоянно поддерживаемого стараниями Алистера костра. Остатки лечебного отвара разнесли по венам расслабляющие огненные ручейки, и к нечувствительности ран добавилось морящее оцепенение, дремота, которая не спешила переходить в сон. Звуки стали глухими и протяжными, свет расплывался в глазах пастельными пятнами, и ей казалось, что ее качают волны Амарантайнского океана – одну в крошечном ялике, и почему-то с дырявым дном. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что больше никогда она и в рот не возьмет ничего, приготовленного руками Солоны, но она тут же вспыхнула и погасла. Ей было хорошо. Слишком, безрассудно хорошо – так, как бывает только перед тем, как станет невыносимо плохо.       Сквозь закрытые веки Лелиане почудилось даже, что лицо ласкают солнечные лучи, и пахнет чем-то отчаянно родным, как материнские руки, которых она не помнила. Как маленькая девочка, истово верящая только в любовь во всем мире, она счастливо улыбалась. Как взрослая женщина, знающая, что в мире существует все, кроме любви, не могла сдержать слез. Нежное прикосновение размазало влагу по ее щекам, скользнуло по лбу, задержавшись там какое-то время, прошлось по волосам. Последнее, что она слышала, прежде чем упасть в сон, - тягучий, томный, волшебно проникновенный голос, отзывающийся в груди сладостным томлением, но слов она уже не разобрала.       Ей снились облака, подсвеченные закатным золотом, длинными росчерками пересекающие бездонное небо. Земля, покрытая плотным желтым туманом, принимающим причудливые формы. Ветер с запахом грозы, игриво путающий волосы. Ощущение окрыляющей свободы и полной безмятежности. Лелиана завороженно прикоснулась к туману и, вдруг почувствовав, какой он горячий, попыталась одернуть утонувшую в нем руку.       Но не смогла. Мгла заползала под рукава, как живое существо, обжигая, въедалась в кожу, заполняла легкие едким дымом, застилала глаза, и казалось, что от нее кровь в венах превращается в жидкий огонь. Лавовые потоки мчались от оплетенных туманом кончиков пальцев прямо к сердцу, где скопились в пульсирующий пламенный клубок. Чтобы унять разрастающуюся боль в груди, Лелиана прижала к ней руки, но они провалились в пустоту, зияющую на месте сердца.       И тут пронизывающий холод настиг ее и скрутил суставы судорогой. Со всех сторон обступили безжалостные каменные стены, отдающие прелой сыростью и плесенью. Изо рта пошла кровь. Холодная и вязкая, с привкусом полыни. Стоя на коленях на мокром полу камеры, запрокинув голову, Лелиана неотрывно смотрела на золотые облака, проглядывающие сквозь крошечное решетчатое окно в потолке. Небо неминуемо темнело, и глаза ее превращались в ледышки.       Просыпаясь, Лелиана села, путаясь ногами в плаще. Напряженное тело мстительно пронзила вернувшаяся боль, и она на секунду замерла и задержала дыхание, но к боли издевательски добавилась лихорадочная дрожь. Абсолютно все, что ее окружало, казалось ей ледяным, и она сжималась во вздрагивающий комок на полу пещеры, ничего не соображая от неимоверной тяжести в голове и мучительно острого и отчетливого чувства всех незаживших ран. Кроме этого сознание улавливало только звериный запах воротника, обостренный от ее тяжелого дыхания и своим зловонием заставляющий тесный обруч боли еще сильнее впиваться в виски. Лелиана попыталась осмотреться, но картина бытия поплыла перед глазами, и она больше не рискнула пытаться чем-либо двигать. Лихорадка снова скрутила ее мышцы, и с губ сорвался непрошенный стон.       Она снова куда-то поплыла – в сторону, вверх, снова оказалась в сидячем положении и снова застонала, утонув в удушающем тумане боли. Перед лицом возникло что-то горячее, остро пахнущее – оно казалось вожделенным, как глоток воды в пустыне, и с трудом открыв глаза, девушка увидела дымящуюся кружку, почти полностью скрытую в большой мужской ладони.       - Пей, - откуда-то сверху прозвучал настойчивый голос, который вполне мог принадлежать самому Создателю.       - Что? Откуда? – сквозь стучащие зубы еле выговорила она, распутывая руки.       - Сам сварил, - спокойно ответил голос и повторил, приближая кружку. – Пей.       - Эту гадость… больше никогда, - выдохнула она и отвернулась. – Я лучше умру.       Ласковые лучи снова прошлись по ее лицу и мягко повернули голову обратно.       - Эта гадость поможет продержаться до утра, а потом – как хочешь. Ну же, будь хорошей девочкой. Если ты здесь умрешь, мне придется совершить ритуальное самоубийство.       - Не смешно, - простонала Лелиана, но послушалась и сделала глоток. Отвар моментально обжег воспаленное горло и скрутил желудок судорогой. Мир стал еще холоднее, и чувствовать каждую свою клетку было пыткой. В бесконтрольном отчаянии она чуть не запустила в Алистера кружкой, но почему-то снова отхлебнула. Наверное, ей просто нравилось чувствовать его поддерживающую руку – глупо, так по-детски нравилось. В его прикосновениях не было ничего сверхъестественного, только искренняя забота и участие, дружеское тепло, которому хотелось довериться. Полностью и с удовольствием. Вопреки всем запретам и ничем не рискуя. Если как следует себя в этом убедить.       С перевязкой вышло намного сложнее. Восхитительные застежки из волчьих зубов никак не желали поддаваться ее дрожащим пальцам, и она была готова ругаться на весь свет от бессилия. Алистер помедлил, наблюдая за ее бесплодными усилиями, затем отвел ее руки и сам расстегнул мантию – быстро и аккуратно. Повернул ее набок, стянул мех с плеч, легким движением обследовал жгущие раны сквозь дыры в рубахе. Лелиана смотрела на его тень, искривленную неровностями пещерной стены, и старалась не думать о том, что происходит. Какой-то частью своего разума она верила, что все еще спит. Потому как в реальности все должно было быть иначе.       Она не знала этого человека. Алистер тушуется от скабрезных шуточек и пошлых анекдотов. Алистер молчит и сдавленно сопит в ответ на бессовестные провокации Винн, и старательно отводит глаза от лишенной комплексов Морриган. Алистер неловко топчется вокруг палатки Солоны и вздрагивает, когда она случайно его касается. Он даже к озеру ходит один, глубокой ночью, когда все засыпают. Заставить его краснеть стало своеобразным видом спорта среди членов отряда, и он чуть ли не ежедневно радует кого-то победой. Куда сейчас делся этот робкий, нерешительный юноша?       Движения его пальцев были уверенны и осторожны, когда он размазывал мазь вдоль испещренной ранами спины. Неожиданно, головокружительно нежны той чистой нежностью, с которой мать гладит по голове свое дитя. Лелиана закрыла глаза, и весь мир сконцентрировался на этих скользких, медленных, чувственных прикосновениях, и боль стала острой приправой к наслаждению, а вскоре стала почти неощутима. Вязкое облако снова заменило собой мозги, и сознание, утонув в удовольствии, так и зависло в желании, чтобы оно никогда не кончалось. Как же она ненавидела это коварное ведьмовское зелье.       - Алистер, - тихо позвала Лелиана.       - Да-а-а?       Вот кто его научил так разговаривать? Демон желания?       - Что это я только что выпила?       - Не знаю. Какую-то траву.       - Что значит… - задохнулась она.       - Солона оставила мешочек. Надеюсь, я ничего не перепутал. Разве не подействовало?       Удовольствие щекотало кожу тысячей мягких перышек, в груди разрасталось сладкое томление, перетекающее тягучими каплями в живот, но боль исчезла. И не сказать, что Лелиана была этому рада.       - Подействовало. Спасибо.       - Надо же, я, оказывается, на все руки мастер, - хохотнул Алистер, заканчивая перевязку. – Так, глядишь, скоро молниями начну пыхать. Зачем нам маги?       «Зачем нам вообще кто-либо, mon guerrier tendre*?» - чуть не вырвалось у Лелианы, и она испуганно отшатнулась, натягивая мантию. На этот раз сама справилась с застежками и снова завернулась в плащ, стараясь не дрожать. Уверенная, что обезопасила себя, она только тогда в первый раз посмотрела на Алистера.       Они находились в небольшом пятне красноватого света от костра – за пределами пещеры его поглощала непроглядная тьма. Буря стихла, и в тишине слышался только уютный треск горящего хвороста. Да сердце, ошалевшее от таких перепадов состояний организма, стучало неровно где-то в висках. Тепло-карие глаза выглядели мирно и устало, смешной чубчик стоял торчком, и весь он источал какое-то мягкое сияние. Лелиана даже не сразу поняла, что этот эффект всего лишь создают отражения в его доспехе.       – Ты дрожишь так сильно, что у нас обвал случится, - озабоченно проговорил Алистер и, приложив руку к ее лбу, нахмурился. Встал и сделал несколько задумчивых шагов. Рассеянно отстегнул наплечник и, посмотрев на него с внезапной догадкой, стал быстро снимать остальные части доспеха. Они падали на пол со сварливым звякающим звуком, а Лелиана непонимающе смотрела на это действо выпученными глазами и не могла заставить себя что-либо сказать.       Это точно сон. Похоже, в Тени у нее теперь есть свой собственный демон.       Оставшись в поддоспешной рубашке из плотной шерсти и стеганых штанах, Алистер опустился рядом и перенес Лелиану на колени, оплетая могучими руками. Молча и вообще не смотря в ее сторону. Она немного отстранилась и с кричащим вопросом заглянула в его лицо. Быстро поймав ее взгляд, он снова отвел глаза.       - Ничего не говори, пока я не начал думать. Спи.       Нет, это не просто сон. Это кошмар. И страшнее всего в нем то, что она не хочет просыпаться, усугубляя свои мучения.       Привстав, Лелиана развернула плащ и накинула его поверх рук Алистера, разровняла на плечах, подоткнула под ноги и прижалась калачиком к его теплой груди. Его подбородок уперся ей в макушку, ладони напряженно сплелись на талии, из легких вырвался тяжелый вздох. Мученик, видимо, усиленно уговаривал себя внутри своей простодушной рыжей головы, что жертва оправдана.       Не думать. Отличная идея. Подсказал бы еще, как не слышать стук такого близкого сердца и запах кожи, целую вечность вгоняющий в неконтролируемое безумие, не чувствовать под пальцами рельефность мышц, которые она так упоенно ласкала в своих снах, не видеть эту проклятую родинку на шее, к которой невыносимо хочется припасть губами. И как можно спокойно спать в окружении всего этого, мой невероятно наивный самоотверженный рыцарь?       - Стена холодная. Ты замерзнешь, - прошептала она, не в силах выдержать сводящее с ума молчание.       - Зато ты такая горячая, что я скорее вспотею, - выпалил он необдуманно, и лишь спустя секунду до него дошла вся двусмысленность фразы. Лелиана, даже не глядя, знала, что щеки его пылают. Неожиданно для самой себя она рассмеялась, вжимаясь лицом в его плечо, и смех принес ей долгожданное облегчение. Алистер пробормотал что-то невразумительное, но его руки тоже ощутимо расслабились. Он поерзал, устраиваясь удобнее, и широко зевнул.       - Ладно, благодетель, спи уже, пока тебе в голову не пришло что-то еще более безумное, - отсмеявшись, сказала Лелиана.       - Мы, Серые Стражи, можем вообще не спать, - протяжно выговорил он и опять зевнул. – Да и за костром следить надо…       - Нам утром в лагерь добираться через сугробы. Тебе – за двоих. Еще доводы нужны?       - Угу, - нерешительно кивнул Алистер и, откинув голову, вдруг спросил. – Послушай, Лелиана… ты ведь женщина?       Лелиана чуть не захныкала. Только ей удалось прийти в относительное равновесие, как он снова расшатывает ее терпение своими неуместными вопросами. И как у него это выходит, с таким невинным видом-то? С чего он вдруг решил наконец-то заметить, что она женщина? Показать бы ему во всех подробностях, насколько она, сохрани Создатель, самая настоящая женщина, чтобы впредь знал, с чем шутит.       - Я? Вот это новость. И когда же это случилось? – нервно хмыкнула она.       - Я просто хотел попросить совета. Как мне поступить, если... если мне вдруг понравится женщина, и...       - Хочешь за ней поухаживать? Вот тебе хороший совет: никогда не спрашивай, женщина она или нет.       Особенно, когда она лежит в твоих объятиях, болван.       - Ага, ладно. Хорошая мысль.       - Почему ты спрашиваешь? Боишься, что дело не сладится само собой?       - С какой стати ему сладиться? Особенно, если я способен спросить у кого-то, женщина она или нет.       - Алистер, тебе это только прибавляет обаяния. Ты немного неловок. Это так мило.       - Так мне надо быть неловким? Ты ведь только что сказала, что так поступать не следует.       Если неловкость – это желание улыбаться, заботиться, слушать и греть своим теплом, то, определенно, следует. Если ко всему этому добавить что-то более вызывающее, тогда даже самая циничная стерва будет мечтать о любой близости с тобой.       - Просто будь самим собой. Ты ведь это умеешь, правда?       Алистер вздохнул. Такой ответ его явно не устраивал.       - Ладно, забудь, что я спрашивал.       - По-моему, тебе не со мной надо об этом разговаривать, - сказала она хрипло. Меньше всего ей хотелось, чтобы Солона была третьей под их одеялом, но было бы глупо обманываться на этот счет.       - Я… понимаю. Но рядом с ней я совсем дурной становлюсь. Ничего не могу с собой поделать. Голова просто взрывается, а язык лопочет какой-то бред, - он горестно пожал плечами и взъерошил волосы. – С тобой… легко. Настолько, что я даже не замечаю, когда стоит перестать говорить и нагружать тебя своими несуразными мыслями. Извини.       - Мне тоже… легко с тобой, - солгала Лелиана. – И я рада, что могу быть твоим другом.       Алистер не ответил, но прижал ее крепче. Его сердце гулко стучало под ее рукой – ровно, спокойно, умиротворенно. Ее же обливалось горечью, и никогда злость к самой себе не была так остра. За то, что она позволяла ему страдать из-за глупой, бессмысленной привязанности к человеку, которого сама себе выдумала. За то, что она позорно готова была снова отдать себя на заклание ради призрачной мечты быть кому-то нужной. За то, что в его руках она забывала о своих истинных целях и переставала видеть в них единственно правильный смысл. Ей до безумия хотелось лгать себе – это было главной причиной.       Время текло мучительно медленно и совсем не спалось. В голове роем копошились не самые приятные мысли, в то время, как тело не могло расслабиться от бесконечной уймы ощущений. Бардесса пыталась вернуть себя в чувство, мысленно рассказывая себе все печальные примеры таких, как она, идиоток, вспоминая, как барды глумились над ухнувшими в омут страсти и безнадежно там застрявшими. Алистер во сне поправил на ней плащ и поворочался, немного опускаясь по стене, – вожделенная родинка возникла прямо перед глазами, и отвести взгляд уже не получилось. Чуть ниже начинался тонкий шрам, уходящий куда-то вниз через ключицу и скрывающийся за рубашкой.       Интересно, где он заканчивается? И сколько их еще на этой гладкой мальчишеской коже? И насколько они чувствительны?       Проклятье. Лелиана, дрожа, закрыла глаза. Въевшиеся в разум слова Песни Света сами собой перетекли на ее губы, горящие от греховной похоти. По сути, это были просто красивые стихи, но таящаяся в них гипнотическая сила успешно возвращала людей в благочестие – Лелиана видела это в церкви и чувствовала на себе. Когда разум монотонно вычитывал речитатив, бремя мира делалось легче, а воздух чище, и присутствие Создателя становилось почти осязаемым. Контролировать дыхание. Освободить мысли. Долгими ночами, когда надежда оставила меня, я все еще вижу звезды и знаю, что Твой Свет…       У нее над ухом раздался тихий стон, прервавший молитву, и она отчетливо почувствовала себя Андрасте, восходящей на костер. Серые Стражи никогда не спят спокойно – скверна потешается над их разумом. А теперь и над ее тоже. Его подрагивающие веки скрывают кошмары, брови хмурятся – безумно красивые, притягивающие прикосновения. Веснушчатая кожа шелушится от мороза, приоткрытые губы обветренны. Почему она уже почти физически чувствует, как они шершаво скользят по ее коже, пересчитывая ребра, очерчивая округлость груди, прижимаясь к запястьям?       Создатель милосердный, как же она хотела его – до одури, до судорог в коленях, до выступающих на глазах слез. Впервые в жизни хотела безраздельно и безрассудно. Она презирала мужчин за их слабости и слепое подчинение животным инстинктам – всегда. Пока сама не стала жертвой милого и чистого мальчика, который даже не догадывался о своей власти над ней.       Сквозь сон Алистер вздрогнул всем телом, бессознательно зарывая пальцы в мех на ее плечах, и Лелиана бездумно, словно успокаивая, прикоснулась к шраму на его подбородке – сначала кончиками пальцев, потом губами. По затылку прокатилось щекочущее наслаждение, сметая ко всем демонам границы целомудрия. И, поднимаясь выше, она медленно провела губами по его губам – едва касаясь, в любой момент готовая отпрянуть. Они были точно такими, как она представляла, – теплыми, сухими, шероховатыми. Восхитительными. Судорожно вдохнув, Лелиана пробежалась взглядом по дернувшимся ресницам.       Оттолкни меня. Прогони. Верни мне разум. Сейчас, пока не поздно. Ибо сама я уже не в состоянии остановиться.       Страж вздохнул, щекоча ее своим дыханием, и внутри у нее все заныло. Будто во сне, Лелиана по очереди втянула его нижнюю губу, верхнюю, скользнула по краешкам рта. Как получилось, что в следующее мгновение теплое прикосновение стало мокрым и горячим, она сама плохо понимала. Наверное, он просто шевельнул губами, просыпаясь. А может, и правда начал отвечать. Но ее тело восприняло это как знак вседозволенности, и поцелуй стал глубоким, томным, тягучим и пряным, как орлесианский ликер, и пьянил так же резко. Целовать его было, как пить из святого источника – греховно и благоговейно. Где-то между приступами дрожи она обнаруживала, что Алистер податливо раскрывает губы под ее натиском, робко касается языком, дышит глубоко и шумно, а меховой воротник неизвестного происхождения шелестит, сжимаясь в его кулаках. Благопристойный рыцарь открыл для себя новые волнующие ощущения. Эта мысль заставила Лелиану улыбнуться, а он воспользовался заминкой и отодвинул ее от себя.       Она зажмурилась, избегая встречаться с ним взглядом. Мысли в голове отчаянно заметались, и Лелиана уже готова была отвечать на его негодование все, что угодно. Сказки о несуществующей любви и научные выкладки о том, что поцелуи есть панацея от всех болезней. Предопределенность судьбы и испытания плоти, о которых нашептал ей Создатель. А может, она просто хотела почесать нос и так активно вертела головой, что случайно угодила губами куда-то не туда. При правильном подборе слов даже это сошло бы за правду. Но Алистер молчал. И руки с плеч тоже не убрал, только разжал ладони. И чем дольше длилось безмолвие, тем отчетливей она понимала, что не хочет, чтобы все было так. Притворяться той, кем она не является, чтобы получить желаемое, - тактика всей ее жизни. Но с ним это казалось святотатством.       Оказалось, Алистер смотрел растерянно и сонно, но без явного недовольства. Видимо, от удивления сам не мог понять, как реагировать. А еще он выглядел очень, очень соблазнительно, отрывисто дыша приоткрытым ртом. Лелиана закусила губы, чтобы с них не сорвалось то единственное, что сейчас кричало в ее разгоряченном разуме.       Я твоя. Просто возьми меня здесь и сейчас.       Неизвестно, умел ли он читать мысли, или они так отчетливо отражались на ее лице, но изумление в его глазах сменилось очевидным смущением, а зрачки расширились. Алистер недоуменно коснулся пальцами своих губ, будто проверяя, что они на месте, и спросил шепотом:       - Почему?       Потому, что я полоумная, жалкая и безмозглая.       - Это просто поцелуй. В знак моей… благодарности.       - Нет, - он покачал головой. – Не просто.       - Ты ведь… - Лелиана сглотнула, - ты спрашивал, как понравиться женщине.       - Я спрашивал… - его брови дернулись. – Хочешь сказать, что лучший способ – закрутить интрижку с ее подругой?       Это прозвучало, как пощечина. Резко и неожиданно. Но ни капли не отрезвляюще. Алистер, говорящий без лишних экивоков, не извиняющийся, не ропщущий, не пытающийся играть в опороченную добродетель, сам того не зная, только щедро подливал масла в огонь ее безумия. Ну конечно. Деликатность и благородство – это у нас для милых дам, а она всего лишь товарищ по оружию, чем-то напоминающий женщину. Что ж, хвала Создателю, без игр – так без игр.       - Я хочу сказать, что если ты не собираешься и дальше оставаться солониной подстилкой, то тебе стоит для разнообразия хоть иногда делать то, что ты хочешь, и не ждать ее одобрения.       - Вот так расклад. Выходит, для того, чтобы тебя любили, нужно быть скотом. Гениально. И ты, видимо, даже знаешь, чего я хочу, - иронично прищурился он.       - Ммм, дай подумать, - ее пальцы, молниеносно вскрывающие замки и одним движением перерезающие глотки, быстро и проворно справились с завязками на штанах и проникли внутрь. Там все было именно так, как она ожидала, - горячо, твердо и ласково, а Алистер отреагировал на ее бесцеремонность самым вдохновляющим образом: запрокинул голову, хрипло застонал, непроизвольно толкнулся навстречу и крепко стиснул ее плечи. Лаская его бесстыдно, медленно и настойчиво, Лелиана приникла губами к бьющейся жилке на шее, скользнула языком по родинке, поднялась к уху и зашептала. – Так чего же ты хочешь, Алистер? Бесцельно кружить вокруг ее палатки? Мяться и лепетать? Убивать всех, кого она прикажет, только чтобы она улыбалась? Или ты все же признаешь, что твои намерения куда более неприличны?       Он мотнул головой, промычав что-то неразборчивое, и движения ее пальцев стали уже не нежными, но страстными, властными, упругими. Дыхание сбилось, превратилось в рычание. Другой рукой Лелиана нашла под рубашкой место, где кончается тонкий шрам – чуть выше бешенно стучащего сердца, и Алистер задрожал от захлестнувших его ощущений. Она чувствовала их, как свои собственные, и, растягивая наслаждение, снова замедлилась.       - В таком случае, у меня для тебя новость, - продолжила она, вырисовывая губами узоры на его щеке. - Ничего не изменится. Она никогда не оценит твою преданность. Ты можешь пресмыкаться бесконечно. Но я знаю, что ты стоишь большего.       - Большее – это ты? – еле слышно выдавил Алистер. Лелиана нежно царапнула его по груди, восхищаясь его выносливостью. Она даже не была уверена, что он слушает.       - Нет, - прошептала она ему в губы. – Большее – это ты. Сейчас все будет так, как ты захочешь. Хочешь, чтобы я остановилась? Или перестанем уже разговаривать?       Немного отстранившись, девушка замерла в ожидании, настороженно всматриваясь в затуманенные глаза, каждой своей клеткой обожая то, что видит, - так давно ей этого хотелось. Лицо, искаженное сладкой мукой, искусанные губы, взлохмаченные волосы, глаза, ставшие почти черными… Ее возбуждение стало невыносимым, сводило с ума, и, наверное, ему достаточно было бы только раз к ней прикоснуться, чтобы взорвать ее разум. Плоть в ладони требовательно дернулась, и Лелиана, улыбаясь, легко поцеловала его в подбородок. И тут же почувствовала его руку на запястье. Дрожащую, но крепкую. Алистер рвано выдохнул, смотря в потолок:       - Прости, но я… так не могу.       - Ты… - начала было она, но осеклась и вздохнула. Обещания надо исполнять. Даже самые неосуществимые. Или уж вовсе их не давать. Лелиана безропотно убрала руки и сползла с его колен в уже ставший родным угол пещеры. В животе тлело лавовое озеро, и мир плыл в горячем тумане, но голос ее не подвел. – Я тебе завидую.       Алистер что-то простонал и выскочил в морозную тьму. Ее объятиям он предпочел ныряние в сугробы. Злиться на него не было сил. Мужчина, обуздавший свою похоть, не заслуживает презрения. Что касается ее, не сумевшей это сделать, вопреки знанию, чем все закончится,… даже злость и презрение казались недостаточными. И поэтому в ее душе, упавшей с неба, в которое она так опрометчиво взлетела, и совершенно ожидаемо разбившейся, было только самоуничижение.       Стало холодно, но это ничего. Боль возвращалась, но это хорошо. Она напоминала потерянной в своих иллюзиях Лелиане истинный вкус жизни. Словарь *mon petite (франц.) - девочка моя; *mon guerrier tendre (франц.) - мой нежный воин.