***
На следующий день его опухшее после ночи беспробудной пьянки лицо фотографирует какая-то сука, и оно снова появляется в газете. Дурная кровь или влияние… — дальше Бен не читает. Просто швыряет газету через всю комнату, отчего бумажные листы разлетаются по полу, и остается пить дальше. На работе его все еще не ждут. Но то ли спиртное начинает приедаться, то ли у организма срабатывает какой-то особенный стоп-кран, и весь вечер Бен проводит в обнимку с унитазом. Ему хочется приложить к голове топор, вдруг полегчает. И убить нахрен всех репортерш. И гребаного Сноука, который окончательно похерил ему жизнь. Стука в дверь он не слышит. И даже звонка. Только когда в замке начинает что-то скрипеть, а затем дверь щелкает и открывается, сама собой, впуская гул голосов, один из которых смутно смахивает на голос консьержа, Бен понимает, что в квартире посторонние. И если это, не дай бог, окажется еще одна репортерша, завтра в газете появится заголовок о жестоком убийстве. Но дверь в ванную комнату скрипит, и перед взглядом Бена мелькают бежевые кроссовки, а затем появляется лицо, все в расплывающихся веснушках и со странными, почти золотыми глазами. — Твою мать, — говорит женский голос, такой знакомый и ужасно обеспокоенный. — Твою же мать! — обладательницу острого языка он знает. Ну, почти. Хотя сейчас не до нее, потому что ужасно хочется отключиться.***
— Лежи тихо, — предупреждает его голос, а в ухо заползает ледяная струйка воды. Бен дергается, и пакет со льдом валится со лба, устраиваясь где-то возле многострадального уха, и становится еще холоднее. И противнее. — Я сказала, лежи! — женская рука возвращает его голову в правильное положение, с какой-то странной нежностью смахивая со лба прилипшие намокшие волосы, и прикладывает лед. — Вода в ухе, — Бен не узнает свой собственный голос. Потому что он противно басит и хрипит. Это все от пьянства. Только его отец, Хан Соло умел пить так, что всегда оставался последним за столом. А вот Бену с этим явно не повезло. — Сейчас, — и ему в руку ложится носовой платок. — Держи, страдалец. Картинка дрожит и моргает, но, в конце концов, настраивается, и перед собой Бен видит свою байкершу. Вся в белом, как обычно, она с огорчением смотрит на него, лежащего в самом неприглядном виде на полу коридора. Она перетащила его сюда и подложила под голову свернутый кусок чего-то. Пиджак, судя по всему. Пиджаку крышка, как и всей его домашней одежде, и только сейчас до Бена доходит, как же от него воняет. Он стонет и пытается закрыть лицо ладонями, снова сбивая пакет со льдом, потому что ему стыдно. — Да ладно, можешь не переживать, — она словно читает его мысли, а затем поднимается на ноги и пропадает из виду. — Представь себе, сколько раз я находила парней в таком состоянии, ведь мы живем вместе. И даже похуже бывало. Где у тебя чистые стаканы? — Рей болтает откуда-то из кухни, гремит ящиками как у себя дома, и кажется, ей абсолютно не противно, что она нашла его таким. — А, все, нашла. Снова что-то звенит, напоминая бряцанье ложки о стекло, и Рей возвращается со стаканом чего-то. — На, пей, — она приподнимает его голову и подставляет стакан, из которого льется горькая жидкость. Снова хочется блевать, но Бен сдерживается, на последнем дыхании глотая то, что Рей там намешала. — Неплохая квартирка для сына президента, — отмечает она. Значит, знает. И новости тоже читает. — И кто тебя впустил? Прескотт? — хрипит Бен. — Неужели этот старый идиот соблазнился на твои речи? — Ага, — Рей садится на корточки и отбирает пустой стакан, а затем проверяет глаза, оттягивая веко как заправский врач. — Тебе бы в душ. И отлежаться, пижон. А то выглядишь ты, — она смеется, — как распоследний бомж. Надо же, ей смешно. Его мутит, от него воняет, а она ржет. Безумная девчонка. — На самом деле я просто позвонила твоему водителю. А он попросил вашего консьержа открыть, вот и все, — секрет прост. — Хотя скажу честно, если бы не вышло так, я вполне смогла залезть через окно по пожарной лестнице. — Ты сумасшедшая, — Бен откидывается назад и чувствует, как потолок и пол начинают снова кружиться, меняясь местами. — Я еще полежу, — организму куда виднее, когда нужно вставать. — Ладно, — Рей уносит на кухню стакан и снова принимается там чем-то звенеть. Похоже, это бутылки из-под вискаря. Так странно слышать ее шаги и тихое бормотание себе под нос где-то в глубине квартиры, особенно после пяти лет жизни в одиночку. И если бы не подтекающий пакет со льдом на голове, Бен бы уже отрубился. А так просто пытается дышать через рот и игнорировать подступающую тошноту. Это пройдет. Это обязательно пройдет. — Ладно, давай в душ. А то ты как труп уже воняешь. Я сколько могла убрала и поставила кухню на проветривание, но основной проблемы это не решит, — у девчонки, оказывается полно сил, и она медленно, но уверенно поднимает его, прислоняя к косяку двери в ванную комнату. Она даже не морщится, хотя насчет трупа она права во всем. Для ванной у Бена совсем не хватит сил, поэтому она затаскивает его в душ прямо в одежде — слава богу, там хоть ноги поднимать не надо, чтобы перелезть через бортик — и закрывает стеклянную дверцу по другую сторону: — Удачки. И да, не поскользнись. А то еще примут меня за главного подозреваемого. Я буду неподалеку. Ноги Бена и правда не держат, поэтому он сползает по стеклянной стенке, жмякает на кнопки, вызывая откуда-то сверху водопад драгоценной прохладной воды, которая кажется чудом. Вода заливается в глаза и рот, но Бену как-то похрен. И на испорченную одежду тоже. Главное, что тошнота отступает.***
Горькое зелье действует отлично. Через минут десять, когда он уже в состоянии поднять обе руки и подтянуть себя повыше, снять прилипшую мокрую одежду и нащупать набор гелей, Бен начинает походить на человека. Еще больше он напоминает самого себя, когда выходит из ванной, закутавшись по самое не хочу в халат, потому что чистой и сухой одежды в ванной больше нет, и на всякий случай еще прижимает спереди полотенце, которое должно было быть на его голове. Девчонки нигде нет, она уже исчезла, оставив за собой более-менее убранную гостиную, и холодный запах, который теперь обречен ассоциироваться с нею. К холодильнику прикреплена записка. Ровные острые буквы с завитушками на концах больше похожи на какой-то замысловатый рисунок, но, наверное, это просто ее стиль письма. У тебя тут шаром покати. Ушла за продуктами. Еще бы, после той второй фотографии, вызвавшей новую волну сплетен, Бен не рискнул куда-нибудь высовываться. А что до еды, то он вряд ли может припомнить, вливал ли он что-нибудь в себя кроме алкоголя за последние пару дней. Наверное, поэтому ему так хреново. Когда он добирается до гардеробной и натягивает на себя спортивные штаны и одну из безликих маек, он замечает, что брошенная в мусорную корзину одежда, та самая, в которой он был в баре, уже спасена и вместо этого лежит среди одинаковых рубашек в отдельной куче для стирки. Чертова девчонка!***
Готовит она так себе. Примерно такие супы выготавливала и мать в его детстве, поэтому Бен морщится, зачерпывая новую ложку. Но ест. Желудок сейчас согласен на любое извращения, потому что голоден. Сама же Рей ограничивается кофе, от которого тянет куда вкуснее, чем от его супа, хотя ему вторую чашку никто и не предложил. — Ну и зачем ты сюда пришла? — возвращает Бен ей шпильку. — Чтобы поблагодарить меня или, может, подцепить? Ничего, если она видела его в пьяном состоянии и дотащила до душевой, одна фраза ее не расстроит. — Это все По, — Рей дует на горячую жидкость и осторожно прихлебывает. — Он у нас очень сердобольный. Попросил узнать, как ты там. По. О господи. Тот говорливый парень-татуировщик еще и жалеет всех. Отвратительная черта характера. — Я видела заголовки. Сочувствую. — Значит, все же пожалеть, — он до сих пор ненавидит, когда его жалеют. Эта жалость хуже невнимания или безразличия, она как паразит. — Иди ты нахрен со своей жалостью. В прошлый раз он сорвался и сбежал из дома на шесть с чем-то лет. И если она сейчас скажет еще хоть что-то, он сорвется снова. Но она, наверное, все-таки умеет читать мысли. Потому что отставляет чашку и вскидывает руки, защищаясь: — Расслабься, Бен. Мне вообще параллельно. Она впервые зовет его по имени, и это моментально сбивает его с раздражительной мысли. — Мне просто хотелось спросить, — Рей подбирает слова, медленно и осторожно, но все же выдает: — Зачем тебе тату? Ты не выглядишь как кто-то, кому срочно понадобился рисунок-другой на ляжке. И на бунтовщика не тянешь. Это просто не идет у меня из головы. Ты и тату? — Ну, у тебя же есть тату, чем ты отличаешься от меня? — Бен тоже бросает ложку, не только потому, что ему надоел этот отвратительный полезный суп, но и потому, что сейчас хочется доказать, что он тоже вполне способен спорить с кем-то. Бунтовать. Против супа, ага. Идиот. — Только тем, что ты мисс-крутизна, которая раскатывает по городу на байке, игнорируя все правила, делает необычные татуировки и занимается странными танцами, которые больше напоминают смесь балета и боя без правил? — В общем… да, — она подается вперед, переплетая пальцы рук и ставя на них свой подбородок. В ее глазах поблескивают шальные искорки, и Бен понимает, что она над ним смеется. Даже когда старательно делает серьезный вид. — Ну ладно. И что же ты себе хочешь? Еще один вопрос, который останется без ответа, потому что он и сам не знает, чего хочет. — Что-то… как у тебя, — отделывается Бен неопределенным объяснением. Ему тридцать, он считай что уволен с должности заместителя посла и занимается тем, что выбирает себе татуировку? — Ты даже не знаешь, что они означают. Что она означает, — Рей стремительно тянет ворот майки на плечо, обнажая кусок шеи вместе с плечом, по которой змеится странная линия, переплетающаяся с кругами и прерывистыми черточками, напоминающая одновременно и космический чертеж, и футуристическую микросхему. — Нельзя бунтовать, не зная, что такое бунт, — возвращает она майку на свое место, а у Бена перед глазами все еще стоит острый и одновременно плавный изгиб ключицы, и родинки, усыпавшие загорелую кожу. Они сидят друг напротив друга и молчат, а он не знает, чего хочет больше — отвернуться от испытующего взгляда, отсвечивающего золотом, или наброситься на нее и поцеловать. Потому что она действительно безумна. И пришла из другого мира. Наверное, из будущего, с ее странными рисунками на коже и прямолинейностью, которая колется как острый нож. — Забей, — Рей не выдерживает и сдается первой. — Я просто заговариваю тебе зубы, ты не поймешь. Мне нужно идти, — она рывком поднимается из-за стола и выставляет перед собой чашку, как будто хочет отгородиться. Несет и ставит в посудомоечную машину. И практически вылетает из кухни, оставляя Бена сидеть с открытым ртом и застрявшим внутри вопросом, который он уже почти готов задать. — Не пей больше так много, — ее крик доносится откуда-то из коридора, и Бен понимает, она сейчас уйдет. Исчезнет, как и всегда, мелькнув ослепительным метеором. Слишком быстрая, чтобы кто-то мог успеть за нею. — Ни один мудак-начальник того не стоит! Дверь хлопает и оставляет его сидящим в немой тишине. Которая кажется такой оглушительной.