***
— Кто это? — одна из тех самых девушек, которые постоянно липнут к нему, и он даже не запоминает имена (зачем, если ему похрен), поднимается с постели, смятой и еще теплой после секса, и напяливает его майку. Майка ей велика, но ее это мало волнует. А вот Кайло это бесит. Хотя он слишком занят поправками к дипломной, чтобы отвлекаться на какую-то дуру. — Чего? — протягивает он, надеясь, что она свалит как можно скорее, все еще не отрываясь от монитора. Глаза режет от яркости черных буковок на белом, а в где-то в голове начинает зарождаться тупая пульсирующая боль. И секс не помог. — Я про плакат, — она шуршит чем-то за его спиной. Одеждой, что ли? — Кто это? — Мой дед, — Кайло может и не поворачиваться, чтобы понять, о чем она. В его студенческой комнате идеально, почти стерильно чисто. Одежда разложена по полкам. Все книги и альбомы по дополнительным специализациям за стеклом шкафа. Никаких флагов, гербов, девизов или уродливых талисманов университета. Единственное допущение из правил — это плакат. Громадный, занимающий почти всю стену над кроватью. На самом деле он составлен из четырех плакатов, но в печати с этим справились на отлично, издалека и не заметишь. Черно-красная картина просто сочится цветом, напоминая выжженную Черную дыру из другой вселенной, случайно возникшую посреди однотонной скучной поверхности. Хотя даже взрыв красок, заливающих плакат сверху донизу, не могут перебить выступающего вперед мужчину с цепким взглядом и каким-то смертельным выражением лица. Он словно готов на все. Или уже находится за гранью. Но девушке плакат не нравится. Она наклоняет голову и так, и этак, а потом хмыкает, вынося вердикт: — Он какой-то… пугающий. А получше ничего не нашлось? — Ммм? — он даже толком не слушает ее дребезжание. Просто втыкает в экран и пытается понять, как переделать предложение, чтобы не вырезать его из текста совсем. — Ну, там, может, нормальную картину повесить? Ее больше нельзя игнорировать. Кайло отталкивается от компа и разворачивается вместе со стулом. Эта девушка, громкая и с идиотскими вопросами, выглядит совсем неуместной тут. Она стоит в его майке, но все равно кажется вырезанной из журнала картинкой, засунутой в суровую реальность. — Ты можешь идти, — он сдерживает себя сколько может. Потому что руки чешутся сорвать с нее его одежду и выпихнуть за дверь в том, чем она есть — в одних трусиках. — Чего? — она явно не понимает того, что творится сейчас внутри него. Кайло кажется, что над ним уже зависает черно-красная пелена ярости, такая же, как и на плакате, а она стоит и хлопает накрашенными ресницами. — Дверь там. Я занят. И ты мне здесь больше не нужна. В конце концов, это был просто секс. Конечно, она устраивает скандал. Но выметается довольно быстро со всем своим барахлом. От нее остается еле слышный приторно-сладкий запах духов, и Кайло открывает окно нараспашку и усаживается на подоконник. Он закрывает глаза и массирует ноющие виски, просто пытаясь отрешиться. Ему казалось, он уже перестал обращать внимание на крики. И ругань. Но почему-то руки до сих пор дрожат. Плакат на стене, такой яркий, что красные всполохи остаются даже под закрытыми веками, ухмыляется неприятной усмешкой человека, который мертв, но даже мертвым остается слишком ослепительным, чтобы пройти мимо. Сейчас они с ним похожи. Они оба за гранью.***
Через несколько дней его дипломная работа, идеальная и выдающаяся во всех смыслах, начиная от черной обложки с кроваво-красными буквами, ядовито-острым названием и заканчивая объемом, попадает на стол к послу Сноуку. И тогда все меняется.***
Когда слух о том, что он официально работает заместителем Сноука, доходит до матери, а докладывает ей кто-то из их общего окружения, шпионящий за послом, ему впервые за несколько лет звонит отец. Кайло, вернее, теперь он снова Бен, потому что игра в прятки годится разве что для маленьких детишек, слушает тишину в трубке, которая кажется оглушительной. — Бен… — наконец доносится до него. Голос, который зовет его по имени, звучит ровно так же, как и в детстве — пусто, безразлично и тускло. — Зачем ты расстраиваешь мать? Она так старалась для тебя, а ты… Тогда почему она не отстанет от меня! — хочется заорать ему в трубку. — Почему не оставит в покое и даст жить так, как хочу я? Чтобы не стать таким, как ты, пап. Как Хан Соло. Но Бен молчит. Он слушает хриплое молчание, зависшее в пространстве. Им обоим просто больше нечего сказать. Конец истории. — Бен, послушай, — отец идет на любое унижение, и Бен не знает, чья это была инициатива — Хана или матери. — Ты все еще можешь все исправить. Мы сможем. Просто возвращайся, — он так говорит, как будто это реально. Будто ничего не было, и можно забыть прошлое, вычеркнуть из головы и жить, как ни в чем не бывало. Так происходит в фильмах и сказках. Но так не бывает в жизни. — Нет, папа, — Бен кривится и стискивает зубы, пока они, ему кажется, не начинают крошиться. — Я там, где хотел быть. Я не хочу возвращаться. И не стану. Он жмет кнопку отбоя и накуривается до тошноты и отупения. В голове все звенит и кружится, но потом наступает облегчение. Если бы он не был взрослым мужиком, то, наверное, забился в истерике. Наконец он может больше не жить по чужой указке.