Восставший из Ада: восхождение Ада

      Когда Кёрсти открыла глаза, то поняла, что прошло совсем немного времени. За окнами по-прежнему стояла ночь. Казалось, что рассвет никогда не наступит. Бред, конечно, ночь всегда сменяется днём, но сейчас, когда всё вокруг погрузилось в непроглядную тьму, а сама Кёрсти только могла ёжиться в одиночестве на холодной, кое-где мокрой от слёз (кажется, плакала она даже во сне) постели, в это и правда верилось.       Холод пробирает до костей. Откуда? Женщина не знает, натягивает по самые глаза одеяло, словно маленькая девочка, боящаяся темноты. Мир вокруг словно превращается в сплетение теней. Как будто что-то или кто-то следит за ней.       Ещё вчера Кирст бы выбралась из-под одеяла и отправилась искать Тревора, чтобы забыться в его объятиях. Но теперь, узнав правду, женщина не знает, чего ей бояться больше: надуманных, невозможных, почти сказочных (Ларри тоже не верил в сказки, но это его не спасло) страхов или открывшейся правды?       В душе пусто. Пустоту занимает холод. Не согреться: сколько бы она не пыталась.       Хочется заснуть, отложить выбор до утра, чтобы та почти (?) живая тьма, что таится в углах её комнаты отступила, давая мыслить рационально, давая думать.       Но надо ещё как-то пережить ночь.       Попытка закрыть глаза и расслабиться не помогает. Начинает чудиться холодный ветерок, медленно перебирающий тёмные пряди, словно дующий в щёлку из приоткрытой двери. Двери, за которой Лабиринт.       Кёрсти уже не льстит себе надеждою о том, что Ад может опустеть, о том, что с бессмертными разумом можно справиться. Всё, что остаётся ей — хранить Шкатулку при себе, чтобы такие же, как она сама, невинные жертвы, не попались в эту адскую ловушку.       А что до таких, как Фрэнк или Джулия? От них прячь не прячь — найдут. Не важно, в Аду или на Земле, путь к своим желаниям им будет открыт, а Ад всегда готов принять новые жертвы. И Конфигурация, наверное, не единственная.       Так что все попытки Кёрсти не выпускать Шкатулку из виду, это только её личная паранойя, попытка оградиться от того мира. Спастись, променяв вечность страданий на, как шатенке казалось, счастливую и обычную жизнь.       Жизнь, которая превратилась в сплошной кошмар. И виноваты в этом отнюдь не демоны.       «Нас вызывают не руки, нас вызывает желание!»       Что-то заставило её супруга купить Конфигурацию. Он сам желает новых ощущений.       «Конечно, желает!» — мысленно восклицает Кёрсти, — «Иначе зачем было приводить всех этих женщин? "       Внутри снова поднимается волна гнева и ревности. Он ничем не лучше Фрэнка, даже хуже. Первый хотя бы не изменял по сути, ибо вряд ли его отношения длились больше месяца.       Кёрсти невольно сжимает кулаки.       Ларри, её отец, тоже не хотел замечать очевидного — того, что Джулия любит другого. Конечно, он не мог знать, ЧЕМ окажется любовник его супруги, но закрывать глаза вечно не вариант, иначе женщина окажется в положении собственного родителя.       Отчего-то кажется, что умереть не страшно, но умереть, сознавая, что тот, кто повинен, будет жить и радоваться?       Миссис Гудден никогда не была святой — желать зла тому, кто причинил зло ей, может и неправильно, но естественно.       «Кёрсти, это просто Шкатулка, открой её наконец!»       А что потом? Она откроет Шкатулку, а Тревор останется жить? И радоваться?       Кёрсти вспоминает холодный лязг цепей, запах ванили, мешающийся с гнилью, бесстрастные взгляды демонов-сенобитов, для которых она — лишь ещё одна жертва.       Или нет?       Вспоминает последнюю встречу и то, что было между ней и Эллиотом (или Пинхедом?)       Интересно, а он помнит?..       Женщина понимает, что от таких мыслей нужно бежать, что если она будет вспоминать те минутные порывы благородства, свойственные лидеру иерофантов, то поддастся своей слабости.       «Тревор бы не стал рисковать ради меня жизнью, » — проносится на грани между сознанием и желаниями ненужная мысль.       А Эллиот рискнул.       Миссис Гудден переводит взгляд на окно. В отблесках полной луны призывно мерцают металлические грани Шкатулки, что устроилась на прикроватном столике и, кажется, тоже наблюдает.       Так близко, надо только лишь протянуть руку.       И так далеко, ибо нужно переступить через себя, через страх боли. Больше даже не боли, разочарования.       Кёрсти кидает затравленный взор на Шкатулку, затем на дверь, но никто не идёт отговорить её, вырвать из рук проклятую вещицу, спасти её душу. Пальцы смыкаются на холодной поверхности. Теперь нестрашно, словно это сон, очередной кошмар, которых было много.       И всё же, какой-то внутренний барьер ещё удерживает разум, шепчет, что пути назад не будет. Шатенка отгоняет ненужные мысли.       Под пальцами Шкатулка начинает менять свою форму, послушная, как никогда раньше.       После первого нажатия несколько сегментов поднимаются вверх. Кёрсти страшно, холодно и страшно настолько, что она не обращает внимания на ветер, внезапно ворвавшийся в комнату.       Головоломка трансформируется. Где-то раздаётся лязг металла. Где-то звенят цепи. Комната наполняется ароматами ванили и тлена.       Кёрсти хочется рассмеяться до слёз, до сорванных голосовых связок. Тревор так этого хотел.       Стена перед ней расступается.        Как бы женщине ни хотелось покарать неверного супруга, что с такой холодностью обсуждал её гибель, шатенка только вжимается в спинку кровати, желая провалиться сквозь стену, когда видит ИХ,       На сей раз команда абсолютно другая. Первым в полосу лунного света входит плотное создание, чьи глаза скрывал плотный кожаный ремень, совершенно лишая возможности видеть. Другой такой же ремень закрывал нос и рот, лишая того (или ту) возможности дышать.       В лунном сиянии можно было так же заметить, что несколько вбитых в череп гвоздей обрамляют голый скальп. Создание задерживается на свету лишь несколько секунд, которых достаточно, чтобы запечатлеть в памяти все ужасные метаморфозы, что претерпело некогда человеческое создание за право стать сенобитом.       За ним следуют ещё двое. Создание, что идёт слева скорее всего является мужчиной, по крайней мере, такой вывод можно сделать по его фигуре. А вот о чертах лица говорить не приходилось, ибо нечто, напоминающее хирургические инструменты, прилепленные к обручу на его голове, ослепляло адепта ордена ран, будучи ввинченным ему прямо в глазницы. Другие, отходящие от обруча приспособления растягивали губы, образуя гротескное подобие улыбки. На поясе блестела цепь, а на груди можно было увидеть коллаж из кусочков плоти.       Существо, идущее по правую руку от сенобита-хирурга, скорее всего является женщиной. Несколько ниже ростом, нежели её напарник, с такой же болезненно сероватой кожей, она являет собой ещё более пугающий Кёрсти пример безумной фантазии своего создателя. Кожа на лице сенобитки несколько раз срезана, сшита и снова натянута, кажется, не самым удачным образом, так, что женщина почти лишена возможности видеть и говорить. В руке у неё кривой нож, а пояс с инструментами, кажется, сделан из кишок и сухожилий.       Безмолвные и лишённые даже намёка на эмоции, эти адепты вызывают в женщине новую волну паники.       «Неужели он не придёт?» — разочарованно думает Кёрсти и тут же одёргивает себя: какая разница, кто заберёт её душу в Ад?       И всё же, через несколько томительно-долгих секунд появляется тот, кого Кёрсти ждала и одновременно так боялась увидеть.       — Вот мы и встретились снова, Кёрсти. — Кажется, он как всегда спокоен. Голос не выражает эмоций, лицо, покрытое разрезами и утыканное гвоздями, словно гипсовая маска, лишённая чувств.       Женщина молчит, не зная, что сказать. То что она ждала этой встречи? Теперь, когда адепты ордена Геш предстали перед женщиной, если можно так выразиться, вживую, она понимает, как сильно сознание и память сгладили все жуткие подробности тех встреч.       Перед ней монстры, демоны, четвёрка инфернальных чудовищ, в чьих сознаниях нет границы между добром и злом.       «А в людях есть?»       Люди склонны скрывать свои пороки, свою жестокость. В новостях чуть ли не каждый день передают сообщения об убийцах, которых считали примерными семьянинами и идеальными соседями., а дорогие люди оказываются предателями. А четвёрка мучителей не скрывает своих истинных лиц, искренность, с коей они творят своё дело, позволительна только монстрам.       Когда-то Кёрсти считала историю Шкатулки одной сплошной ложью. Но сами ли сенобиты распространили слух о неземных наслаждениях, что дарует головоломка? Даже, если сами, они искренне верили собственным словам. А ложь, в которую верят, перестаёт быть ложью.       — Ты готова пойти с нами, Кёрсти? — мягко спрашивает Тёмный Принц Боли, протягивая руку, но женщина сидит, словно вкопанная, и лишь отрицательно мотает головой.       — Нет… Я не специально. Я не хотела! — Слова кажутся неубедительными, но с каждым новым всё труднее не перейти на тихое всхлипывание. Лидер сенобитов, единственный из команды, кто лично знает эту женщину, недобро усмехается. Он ждал пять лет не затем, чтобы услышать отказ. Не затем, чтобы услышать ложь. И они оба понимают, как глупо звучат её слова.       Первый раз она не знала (хотя незнание не освобождает от ответственности), второй — не открывала Конфигурации, третью их встречу можно было назвать случайной. Но в этот раз женщина прекрасно осознавала на что идёт. И желала, чтобы они пришли.       Тёмный священник отлично чувствует её желание, смешанное со страхом. Дурманящий аромат, от которого так хочется потерять голову, забрать Кёрсти к себе, не слушая возражений. Это его право, так поступают со всеми, кто открыл Шкатулку. Но это будет слишком просто, это прервёт их противостояние, маленькую многолетнюю игру.       И он тянет время, понимая, что проиграл, начиная разговор.       — Всё ещё играешь в невинность, Кёрсти? Этот мир показал себя во всей красе. Этот мир напоминает умирающего, мучающегося в собственной агонии и истекающего гноем из неграмотно зашитых ран.       Лидер ордена как всегда говорит витиеватыми образами, давая собеседнице самой увидеть за сравнениями суть.       Но та лишь дрожит, испуганно глядя заплаканными глазами прямо на него.       — Почему? — Ему не нужно продолжения вопроса, лидер иерофантов понимает, о чём говорит Кёрсти.       — Ты открыла Шкатулку. От нас не сбежать. Мы будем преследовать тебя, я буду преследовать, пока не получу то, чего желаю, а желаю я тебя.       Женщина испуганно смотрит на сенобита. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, она слишком хорошо помнит цепи, разрывавшие плоть Фрэнка.       И снова волна ярости захлёстывает разум, заставляя вспомнить, что есть тот, кого Шкатулка, наверное, и так притянет. В том, что конфигурация (а может Левиафан) сама выбирает жертв женщина не сомневается.       — Пять душ, пять душ в обмен на мою! — Сенобит усмехается: сознаёт ли Кёрсти, что своими речами только что обрубила жизнь пятерым людям? Он не знает. Но адепту известно одно: если она согласится, то цена этой сделки заставит женщину саму следовать за ним в Ад.       — Ты сама приведёшь их мне! — холодно говорит Пинхед, взирая на испуганную шатенку сверху вниз.       — Я сделаю это, — сглатывая ком в горле, говорит миссис Гудден. — Он заслуживает.       — Сначала Фрэнк, потом Джулия. Неужто тебе так нравится решать семейные проблемы, устраняя нелюбимых родственников? — Не может отказать себе в лёгкой иронии, хотя понимает, что это лишь констатация факта.       — Фрэнк и Джулия сами открыли Шкатулку, я не при чём! — Пинхеду не нужно отвечать, он знает, что заранее выиграл бесполезный спор.       — Но разве это не было наслаждением? Видеть, как убивают Фрэнка за то, что он чуть с тобой не сделал? А смерть Джулии, которая разрушила твою жизнь?       Кёрсти смотрит, как зачарованная.       Пинхед едва заметно улыбается (или это лишь игра свето-тени на его покрытом шрамами лице?       — Подумай об этом, Кёрсти, — спокойно говорит он — До нашей следующей встречи. — И исчезает. А вместе с ним и остальные сенобиты. И лишь лёгкий ветерок разгоняет гнилостно-ванильный аромат в воздухе.

***

      Кёрсти не помнит, сколько времени лежит, уставившись в одну точку и пытаясь заснуть, или хотя бы избавиться от мыслей о содеянном. На что она обрекла супруга? И неважно, что Тревор первым начал, а она защищалась. Это хуже смерти.       — Если б ты его послушала и открыла Шкатулку, то вполне бы смогла испытать то, что называешь адскими муками. — Женщина вглядывается в темноту. Впрочем, это лишнее, она и так узнала говорящего.       — Но зачем? Мы и так заключили сделку? — Уже не заботясь о том, что может разбудить супруга, почти кричит она.       — Скрепить сделку.       — Кровью?       — Плотью.       Кёрсти страшно, и сенобиту это нравится. Как бы там ни было, есть одна вещь, за которую она не сможет отблагодарить его сполна никогда. Он умер, чтобы она жила в этом ничтожном, прогнившем мирке, чтобы наслаждалась собственной лживой и хрупкой иллюзией.       Кёрсти понимает, что снова кричать бесполезно, но ей страшно от слов сенобита, от того, как он подходит и присаживается на край кровати, разглядывая свою жертву с чувством явного превосходства.       Проводит пальцами по оголённой лодыжке и выше до колена. Шатенка испуганно дрожит, не понимая, что он собирается делать.       Внезапно Кёрсти понимает, что всё вокруг изменилось — вместо её комнаты, такой родной и знакомой, мрачное помещение со множеством весящих на стенах цепей, а так же различных пыточных инструментов. Сама женщина, сжавшись в комок, лежит на большой кровати, покрытой красным шёлком. Сенобит улыбается:       — Ты ведь так боялась, что он услышит? Твой милый Тревор, который готов тебя убить?       — А тебе какое дело? — яростно шипит Кёрсти сквозь зубы.       — Не хочу, чтобы он умер раньше времени, не почувствовав обречённость.       Коттон-Гудден кидает на сенобита ненавидящий взгляд. Ну не признаваться же ему, что сама готова завтра же вручить Тревору эту проклятую Шкатулку? Себе признаваться можно, а ему нет.       Впрочем, Пинхед и так узнает.       Нет, — отзывается священник, — Он будет последней жертвой.       Взгляд Кёрсти становится ещё более испуганным. Такое манящее сочетание — страх и желание. Иерофант ордена плоти больше не намерен сдерживаться.       Кёрсти не успевает ничего понять, как вдруг сенобит оказывается на её бёдрах в позе, напоминающей наездника.       Женщина всё ещё отказывается понимать, что сейчас будет, хотя (и мужчина видит это по глазам) её подсознание догадалось.       В следующую секунду они сливаются в поцелуе. Кёрсти пытается оттолкнуть от себя демона, прервать происходящее, но это бесполезно. Пинхед мог бы призвать цепи, чтобы дать ей шанс убежать, но нет, не сегодня, Кёрсти должна осознавать, что осталась с ним сама.       — Не сопротивляйся, — шепчет демон на ухо шатенке, неожиданно прерывая поцелуй.       — Я не могу… Я всё-таки замужем!       — Интересно, Тревор об этом думал, когда приводил в дом очередную женщину?       Кёрсти становится обидно и в то же время ненавистно от происходящего. Если она поддастся, то окажется ничем не лучше своего супруга.       А сенобит, кажется, не планирует останавливаться на достигнутом. По крайней мере у Кёрсти есть веские причины так предполагать, потому что бедром она ощущает эрекцию мужчины.       С представлениями о сенобитах, как о монахах, не знающих иных удовольствий, кроме пыток своих жертв, Кёрстин распрощалась ещё в их прошлую встречу. Да и к тому же адепт был умелым партнёром, если сравнивать его и супруга Кёрсти, то Тревор проигрывал с треском. Сколько бы ни проходило времени, руководить всеми играми в постели приходилось супруге, и неважно, что ей тоже хотелось почувствовать себя в чьей-то власти.       Зато теперь подобная возможность выдалась. Только Кёрсти была не очень рада этому. В других обстоятельствах она бы не отказалась от повторной встречи, но не сейчас, не когда он ставил жертве жесткие условия, не когда пытался взять силой, несмотря на то, что Кёрсти была ярой противницей супружеских измен. (настолько ярой, что готова отправить в Ад собственного неверного мужа).       Губы адепта исследовали шею женщины, пока руки грубо мяли груди.       А Кёрсти оставалось только сдерживаться и не напоминать себе, сколько раз она представляла их соитие, чтобы возбудиться, от неумелых ласк супруга.       — Не пытайся скрыть что-то от меня, я вижу тебя насквозь! — после этих слов Кёрсти не остаётся ничего, кроме как помочь любовнику избавить себя от одежды, а затем наблюдать, как тот разбирается с собственными одеяниями.       Оказавшись полностью нагим, охотник за душами снова оседлал бёдра своей жертвы, не заботясь о том, чего будет больше в этом акте: удовольствия или боли, ибо эти понятия для него были равнозначны.       Крика женщина не сдержала.       Снова резкие движения и крики-стоны, наполняющие комнату. Пальцы Кёрсти на спине верховного жреца Левиафана, её острые ноготки оставляют кровавые бороздки на спине мужчины, которого подобное возбуждает ещё больше. Подобные ощущения сложно назвать по-настоящему болезненными (по меркам сенобитов уж точно), но они придают остроты.       Первые просьбы остановиться окончательно смолкают, а слёзы, что текут по щекам женщины, — последствие слишком резкого вторжения.       Сенобит грубо вдавливает женщину в кровать, продолжая трахать её лоно. Сколько бы там Кёрсти ни сопротивлялась, её телу нравилось подобное обращение. Ну или Тревор настолько плох в постели. Впрочем, одно не исключает другого.       Даже излившись струёй в женское тело, он продолжал грубые толчки, хотел, чтобы Кёрсти тоже достигла вершины       Через несколько толчков адепту ордена боли это удаётся.