***
Кёрсти возвращается к себе в комнату. Пытается заснуть. Ей холодно, одиноко, даже страшно. Но лучше ведь прятаться и ждать неизбежного, вместо того, чтобы закрывать глаза на очередное предательство? Не ей решать, кому жить, а кому умереть, Кёрсти это прекрасно понимает, осознаёт, что Гвен не заслуживала тех вечных мучений, на которые её обрекли. А другая сторона души, та, что пересилила, когда она соглашалась на сделку, говорит, что и она сама не должна вечно страдать, а потом умереть от руки человека, которого пять лет считала любимым. Из этой ситуации нет выхода без жертв. И почему-то Гудден кажется, что даже если она одумается, не будет желать никому смерти и боли, Шкатулка не остановится — продолжит свою кровавую жатву. Это как продать душу Сатане, а потом испытывать душевные же терзания. Да только контракт не отменить уже. Кажется, миссис Гудден уже не та — когда-то давно бросилась защищать свою же семью, осознавая, пусть и не до конца, наверное, что это и к смерти может привести. И отдала демонам другого человека. Такого же по сути, как и её отец, со своими мыслями и планами, которым теперь не осуществиться. И вот теперь снова придётся выбирать из двух зол меньшее, а меньшего зла то и нет, его придумали, чтобы оправдать жестокость. А зло остаётся злом. Но сколько бы Кёрсти не убеждала себя в этом, ей не дают покоя мысли о том, что и у неё всё могло быть, как у Уилла и Мери. Любящий муж, который не ждёт удобного случая, чтобы затащить в постель другую, ребёнок или даже несколько, которому она бы перед сном придумывала имя (вместе с мужем), вместо того, чтобы размышлять — заберёт ли Конфигурация Плача эту вроде и неплохую женщину — Эмили или переключится на кого-то другого?***
Эмили, тем временем вернувшаяся в квартиру, заметила, что соли на самом деле не взяла. Ей вроде бы и не надо, да только подозрительно как-то выглядит. А Эмили не хочет, чтобы её подозревали. Да и жизнь никому по большому счёту портить не хочет. Ну переспали, а вред с этого какой? Да, особой она была легкомысленной, в свои двадцать два ещё не сталкивавшейся с серьёзными жизненными трудностями. Дочка богатых родителей, упорхнувшая таки из-под отеческого крыла, оставив предков нянчиться с младшим братиком, а сама предавшись такой жизни, которую они бы не одобрили. Кинув краткий взгляд на зеркало и убедившись, что по-прежнему неотразима, блондинка отправилась к соседу. — Эмили? — Тревор был удивлён да и радости от прихода любовницы не испытывал. — Ты зачем пришла? — За солью, — обаятельно улыбнулась молодая особа. — А то странно получается. — Только тише, Кёрсти спит. — Эмили эти слова несколько удивили. Было ещё достаточно рано, но всякое бывает. — И я принесу, — Пока брюнет отсутствовал, решив, похоже, действительно отсыпать своей соседке соли (что оказалось не обязательным в нынешних обстоятельствах), её взгляд наткнулся на золотистый кубик. Заинтересованная, какую же функцию, кроме декоративной, может выполнять вещица, блондинка взяла её в руки и принялась рассматривать. Отвлёк её от этого занятия звук шагов, но вместо того, чтобы положить кубик на место, Эмили, даже не отдавая себе отчёта в действиях, сунула его в карман. Лишь распрощавшись с Тревом и оказавшись дома, женщина заметила своё «приобретение». Первой мыслью было вернуть предмет Гуддену, но что-то упорно твердило, что это можно сделать и завтра, а будить Кёрсти не стоит. А пока можно просто рассмотреть эту странную вещицу, на ощупь кажущуюся металлической. Идеальная гладкость под пальцами нарушалась небольшими углублениями, словно части монолитной на вид Шкатулки могли не быть единым целым, или эти части хотя бы могли передвигаться. В этом Эмили убедилась, случайно надавив на верхнюю грань Шкатулки и активировав какой-то механизм, что привёл её в движение. Женщина тихонько пискнула, ощутив, что её руку ударило током. Блондинка тут же отбрасывает Конфигурацию Плача, рассматривая свою конечность на предмет повреждений, которых по счастью (пока) не обнаруживается. Она даже сначала не замечает изменений, происходящих вокруг — лампочка принимается мигать, то затухая, то снова хватаясь за жизнь, а в окна бьют неслабые порывы ветра. Ко всему этому можно прибавить аромат ванили и нечто совсем уж потустороннее — голубоватый, словно сияние подводных рыб, свет, идущий из стены, которая будто бы растворяется, впуская в наш мир двух иерофантов ордена Гэша. Блондинка с неверием в глазах уставилась на жутких изуродованных монстров, что медленными шагами подходили к ней, держа в руках жуткого вида железные со следами крови на них инструменты. Только Эмили попробовала попятиться (она была слишком шокирована, чтобы пытаться сбежать), как увидела что-то, сверкнувшее молнией, и в плечо ей вонзился маленький, но острый нож. Женщина тут же схватилась за изящную рукоять оружия, но несколько секунд только глупо пялилась на растекающееся по оранжевой майке алое пятно. Эмили не привыкла к боли и страданиям. Вся жизнь была для неё, словно сплошной парк аттракционов, где нужно попробовать всё, но в это «всё» по мнению Эмили входили только приятные ощущения. От боли из глаз блондинки полились слёзы, на которые сенобиты смотрели без капли каких бы то ни было эмоций. Она открыла Шкатулку, она стремилась к удовольствиям (Это естественно, это часть людской природы), так пусть получит. Не стоит тратить слёзы. Вот только Эмили была несколько другого мнения о том, какими должны быть удовольствия и, наконец, попыталась заговорить с созданиями. — Стойте! Не нужно мне вредить! — заходясь в очередном всхлипе пищала (настолько жалок стал её голос) некогда жизнерадостная женщина, выставляя здоровую руку перед собой, словно надеясь подобным образом защититься от жутких созданий. — Ты должна отправиться с нами, — заговорил один из сенобитов, на поясе у которого висели жуткого вида предметы, напоминающие орудия средневековых хирургов. — Куда? — сквозь всхлип спросила Эмили, размазывая по лицу слёзы и тушь, отчего глаза только лишь сильнее щипало, а зрение никак не восстанавливалось, всё ещё демонстрируя мир через искажающую пелену слёз. — В мир, — продолжила вторая сенобитка, кожа на лице у которой была срезана и надета вновь наподобие жуткой маски, демонстрирующей лицо из тех, что отражают кривые зеркала, — где боль становится удовольствием, а удовольствие — болью. — А если я не захочу? — лелея ещё в груди тщетную надежду договориться с пришельцами, спросила Эмили. — Ты уже сделала свой выбор, — начала женщина. — И теперь ничего не изменить, — добавил мужчина-сенобит, глядя на очередную жертву своими абсолютно чёрными, лишёнными зрачков глазами. Эмили не хотелось в это верить. Как такое может быть? Она слишком молода, чтобы умирать. У неё столько всего впереди! Она должна сбежать, спрятаться. Только стоит попытаться сдвинуться с места, как оказавшаяся необычайно ловкой сенобитка, пришпиливает сначала одну, потом вторую её ногу к ковру, лежащему на полу. Эмили остается совершенно неподвижна. Сначала пытается сопротивляться, отталкивая иерофантку здоровой рукой, но и её прокалывает холодный металл, делая жертву совсем беззащитной. Четыре ручейка стекают на пол, образуя под ногами женщины алую лужицу. Уже не в силах кричать, блондинка лишь беззвучно всхлипывает, сотрясаясь всем телом. Некоторое время сенобиты просто стоят, наблюдая за тем, как медленно умирает их жертва. Стич, сенобитке, хочется большего — хочется продолжать мучения новой жертвы: сдирать кожу, протыкать крючьями и ножами нежную плоть, отрывать от неё куски холодными более чем обычно пальцами, но она знает, что напарник испытывает некое изощрённое удовольствие, наблюдая за медленным и неотвратимым умиранием живого, за тем, как на лице жертвы сменяют друг друга мольба, ярость, страх, отчаянье, боль, и оно наконец становится навеки спокойно, так что она лишь наблюдает. Эмили давно уже не стоит, а лежит лицом вниз в луже собственной крови. Сенобиты продолжают наблюдать, пока Хирург, следуя одному ему понятной логике, наконец, не подходит к уже почти мертвецу, и вонзает той нож прямо в сердце. Потом он поднимает конфигурацию плача и отточенными до мастерства движениями собирает обратно в идеальный куб. Когда последняя грань встаёт на своё место, оба адепта, а также их оружие, исчезают, оставив после себя лишь труп в луже крови и золотистую головоломку.