Восставший из Ада: восхождение Ада

      Надежда Тревора на отдых без снов, увы, не желала оправдываться. Сознание опять отправилось гулять по Лабиринтам снов. В прямом смысле слова по Лабиринтам, представляющий собой сеть переплетённых каменных коридоров.       Поначалу было нестрашно, разве что немного раздражало давящее нам мозг однообразие, только в противовес раздражению души уставший мозг был этому рад. Но чем дольше мужчина блуждал по тёмным коридорам, тем сильнее в душе становилась тревога.       Непонятная, иррациональная, а оттого ещё более пугающая первобытная жуть. Ощущение своей ничтожности, того, что он игрушка в руках невидимого кукловода не оставляло Тревора, заставляя пугливо озираться.       Внезапно мужчина обнаружил, что стоит на крестообразном пересечении четырёх идентичных дорог из чёрного камня, что вели в мрачные коридоры с чёрными стенами, напоминающие подземные тоннели. Только света в конце не было, наоборот лишь тьма сильнее сгущалась, словно грозя сожрать случайного путника.       До этого абсолютно тихий Лабиринт вдруг пришёл в движение и Тревор ощутил, как четыре порыва ветра буквально врезались в него. Стоять на перепутье, будучи продуваемым всеми ветрами, казалось неразумным, но и спешить, Трев был уверен, неправильно. От этого выбора многое зависит. Нужно сделать правильный.       Только Тревор ещё не знал, что нет в Лабиринте «правильных» и «неправильных» путей, ибо все они ведут к новой порции боли, что заменяет тут удовольствие, вернее является им.       Только Тревору, уже обречённому на вечные муки это ещё неизвестно.       Осмотревшись и поняв, что в этом сне он остался один на один с играми своего разума, Гудден сворачивает на левую дорогу, напоминая себе, что это сон, и в случае чего всегда можно пробудиться.       Только тревога вопреки доводам разума лишь растёт.       Впереди не различить ничего от густой тьмы, но вот рассмотреть стены вполне можно. Только это вовсе не радует Тревора. Вряд ли кого-то может обрадовать вид висящих на стенах жутких орудий со следами крови.       Тревор продолжает идти вперёд, лишь бы миновать этот кошмар. Физической боли он боялся всегда.       Внезапно в идеально гладких до этого плитах пола показываются трещины, в которых, весело журча текут алые ручейки. Тревор сосредотачивается закрывает глаза, закусывает губу, но не просыпается.       Приходится идти дальше, подавляя в себе тревогу и желание сорваться на бег. Но сопротивляться накатывающему, будто цунами, страху удаётся недолго, и вот мужчина срывается на бег, не видя никакой цели, но слыша всё усиливающийся звук колоколов.       Кажется, он бежит в правильном направлении. Впрочем, вариантов у Тревора нет.       В борьбе со страхом главное не оглядываться, но мужчина нарушает это правило, смотря через плечо, и обнаруживает, что стены соединяются, словно челюсти гигантского монстра, поглощая всё, что есть между ними.       Если попасть в такой плен, то тебя скорее всего раздавит в лепёшку — это Трев осознаёт достаточно ясно, чтобы продолжать бежать, не обращая внимания на усталость.       Внезапно мужчина осознаёт, что впереди такая же гладкая стена. Выхода нет, — вот единственная мысль, которая мечется в разуме Тревора, словно загнанный зверь в клетке. Понимая, что бежать больше некуда, мужчина, стараясь хотя бы во сне, где храбрость ничего не стоит, не казаться трусом, оглядывается, готовясь встретить свой конец и последующее пробуждение, но понимает, что стена осталась на месте, у её подножья стоят две фигуры в чёрных плащах.       А ещё к стене прикована девушка, кажущаяся смутно знакомой. Светлые, кое-где измазанные кровью и слипшиеся волосы спадают на лицо, мешая опознать её.       Внезапно мрачный Лабиринт озаряет вспышка молнии, позволяющая рассмотреть множество ран на теле несчастной и отражающаяся зигзагом в холодной стали инструментов, что держат в руках адепты ордена ран.

***

      Просыпается Тревор резко, словно на него вылили ведро холодной воды. В первые секунды мужчина даже не понимает, где он, и куда делся мрачный лабиринт с его обитателями, только ощущение измотанности и страха отчего-то не прошло, несмотря на яркий свет солнца за окном и оживлённые голоса людей.       Одевшись, мужчина покинул комнату.       — Не знаешь, что такое, Трев? — поинтересовалась Кёрсти, хлопая заспанными глазами. Похоже, её тоже что-то разбудило.       — Нет, — отрывисто бросает мужчина, уверенный, что день не задался. — Пойду, выясню.       Под окнами он обнаруживает нескольких людей в форме. Теперь ясно, кто был причиной шума, поспособствовавшего столь резкому и оттого неприятному пробуждению.       — Мистер Гудден? — Тревор смотрит на мужчину в форме полицейского, лихорадочно перебирая в уме варианты причины прихода служителя закона. Неужто из-за Гвен?       — Ваша соседка Эмили Виллсон мертва.       — Что? — Сказанное не укладывается в голове. Это чья-то глупая шутка, да? Сначала Гвеневра, теперь Эмили… Таких совпадений не бывает. Но зачем кому-то открывать охоту на женщин, с которыми у Тревора была интимная связь?       Тревор не знает. Но правда от этого не становится менее реальной.

***

      Эмили никогда не верила в потустороннее — она воспринимала жизнь слишком легко, чтобы задумываться о подобном. В её жизни было время для приключений, азарта, веселья, но никак не для философских мыслей о природе мироздания. И лишь теперь, в мрачном жутком Лабиринте, что Эмили про себя окрестила Адом, у неё появилось время подумать. Всё то время, которое блондинка провела в Лабиринте, она могла лишь размышлять, ибо руки и ноги были скованы железными кандалами, раздирающими кожу при каждом движении.       И всё же заставить себя не биться в истерике девушка смогла лишь когда сил совсем не осталось, и она, измученная, повисла на стальных цепях, ощущая, что руки ей вывернуты под неестественным углом или даже сломаны. Но Эмили уже было всё равно. После нескольких часов паники и истерик душевные и физические силы покинули юное тело, оставив раскачиваться бесчувственной марионеткой.       На звук шагов, прервавший давящую на виски тишину, Эмили почти не реагирует — настолько сильно она устала. Взгляд почти не фокусируется, отмечая лишь что силуэт принадлежит женщине. Лишь присмотревшись, Эмили понимает, кто это.       «Но ведь всё это не может быть реальным! Это просто сон! Просто чёртов кошмар!» — Хочется крикнуть, но голос уже сорван, и из горла вырывается лишь жалкое подобие хрипа. А изувеченная годами пыток фигура тем временем приближается, освещённая слабым голубоватым светом, исходящим изнутри её самой. Страх подкатывает с новой силой.       Эмили бы сжалась в комочек, если бы могла, но увы цепи лишали какой бы то ни было возможности пошевелиться, так что блондинке оставалось лишь смотреть и ждать, что устроит загадочное создание, а в отсутствии у жрицы Ада добрых намерений отчего-то сомневаться не приходилось.       Эмили зажмурилась, дабы не видеть свою мучительницу, внушавшую страх одним своим обликом: теперь, когда их разделяло меньше метра стали отчётливо видны рваные шрамы на бледной безволосой голове сенобитки, явно являющиеся последствием её трансформации, и образовавшиеся в тех местах, где кожа адептки была перешита в её нынешнее состояние. К этому добавились и другие нелицеприятные подробности, например, осознание того факта, что материалом для пояса, на котором крепились пыточные инструменты сенобитки послужили чьи-то сухожилия и внутренности.       Ститч не спешила двигаться, выбирая наиболее удачный инструмент для начала пытки. Клещи? Нет, пожалуй, слишком жёстко, лучше начать с чего-то менее болезненного, этакий разогрев, прелюдия перед настоящим действом.       Выбор пал на самое незатейливое из всех орудий — набор длинных остро заточенных игл. Некоторые из орудий были идеально прямыми, другие украшались крючьями на концах или же имели неровную форму, в общем, сенобиты делали всё, чтобы жертва не могла привыкнуть к страданиям и получала их в как можно большем количестве и разнообразнейших формах.       Эмили пытается вскрикнуть, но сорванный голос не даёт издать ничего кроме хрипа, сопровождающегося тихим шипением воздуха, выдыхаемого сквозь зубы. А ведь они ещё и не начинали.       Сенобитка медленным шагом хищницы, уверенной в своей победе, подходит к жертве, после чего вонзает в податливую плоть небольшую иглу. Эмили держится, стараясь не дать пролиться слезам, что серебристой влагой собрались в уголках её глаз.       Следующая игла, заметно более длинная, входит между рёбер девушки, кажется, пронзая её лёгкое. На изодранной в клочья одежде появляются алые следы, а блондинка кашляет, сплевывая кровью под ноги адептки тёмного ордена. Но та будто не обращает внимания на состояние жертвы, продолжая свою пытку иглами, что входят в алое мясо, причиняя девушке ощутимую боль.       Если поначалу Эмили пыталась вырываться и сопротивляться, то теперь усталость накатила на неё тяжёлой лавиной, и тот факт, что особой выносливостью блондинка не отличалась, а к боли привычна не была, тоже сыграл свою роль.       Слёзы текли по лицу девушки, смешиваясь с алой кровью и пачкая бледную кожу мертвенно-розоватым подтёками. В голубых глазах, некогда полных жизни отразились лишь отчаянье и желание прекратить всё как можно скорее. Что ж, Стич нравились такие жертвы, они не отвлекали от процесса своими ненужными воплями и не пытались отсрочить неизбежное. Впрочем, сенобитка прекрасно знала, что скоро первый шок пройдёт, и пленница, наверняка, будет метаться по Лабиринту, будто птичка в клетке, тщетно надеясь выбраться.       За те сотни лет, что ей довелось провести в Лабиринте, Стич прекрасно научилась понимать души людей, что испытывают страдания. Страх, непринятие, надежда, отчаянье — повторяться эта схема может бесконечное число раз, пока не придёт осознание — нужно смириться и принять свою новую судьбу. Таких кто утрачивал страх перед болью было немного, но ещё меньше тех, кто научился жаждать страданий, именно из таких получались новые адепты ордена.       Впрочем, Эмили не обладала, кажется, нужной силой воли, чтобы пополнить ряды достойных, так что миссия этой девчонки теперь заключалась лишь в том, чтобы своими страданиями поддерживать мощь Лабиринта.       В руках сенобитки серебристой молнией мелькнуло лезвие маленького ножа. Эмили сжалась, готовясь к новой вспышке боли, которая оказалась несколько непохожей на предыдущие. Боль проносилась от раны до нервных окончаний за какую-то долю секунды, лишая возможности ощущать что-то ещё, а потом почти проходила, оставляя лишь слабое послевкусие и запах свежей крови.       Но адептке тёмного ордена явно было мало: раны становились всё более болезненными, и порой это завесило не от количества содранной кожи или глубины раны, а от угла проникновения орудия или того, куда наносился удар.       Даже того краткого отрезка времени, что Эмили провела в Лабиринте, ей хватило, чтобы понять, что до этого она не знала о страдании равным счётом ничего.       — За что? — В перерывах между хрипами, что остались от криков, девушка могла лишь вдыхать в себя льдистый воздух Лабиринта, что, казалось, раздирал лёгкие не хуже сотен игл. Но когда сенобитка над чем-то задумалась, не спеша наносить новый удар, Эмили таки решилась задать мучающий её вопрос.       Она не ожидала, что сенобитка ответит, но та заговорила лишенным всяких эмоций низким голосом.       — Ты открыла Шкатулку, мы пришли. Ты желала этого.       Похоже, юная Эмили нескоро примет тот факт, что в этом Аду нет праведников и грешников, что сенобитам неважно, кем была их жертва до того, как злосчастный кубик попал в её или его руки, для них, бессмертных разумом, есть только настоящее, сотканное из запаха крови, криков жертв и вечных страданий плоти.       — Но ведь я желала не этого! — выделив голосом последнее слово почти прокричала Эмили, насколько ей позволял голос, а затем зашлась в приступе кашля, сотрясающем всё её тело, из-за чего цепи ранили лишь сильнее, а изо рта полилась новая струйка крови.       — Ты желала открыть, — спокойно отозвалась мучительница, — познать, что за тайны скрыты за золочёными гранями. А незнание вовсе не означает спасение, — добавила она, занося нож для очередного удара.

***

      На работу Тревор пришёл в прескверном расположении духа да ещё и не вовремя. Что-то на задворках разума усиленно твердило, что связь между убийствами двух женщин есть, и, скорее всего, этой связью является он сам. Но другая, рациональная, сторона лишь смеялась — он не миллионер какой, чтобы нашлись личности, которым будет выгодно выслеживать и убивать дорогих ему людей.       Цифры и буквы на мониторе казались бессмысленным клубком чёрных плотоядных червей, копошащихся в своём мирке и преследующих одним им видимую цель, не имеющую ровным счётом никакого смысла.       Голоса коллег доносились до мужчины будто бы сквозь сон. Всё вокруг казалось нереальным. Тревога усиливалась.       «Решу все Ваши проблемы» — некстати вспомнилась злосчастная надпись на бумажке, что Трев обнаружил на своём мониторе несколько дней назад.       Но проблем отчего-то становилось только больше.       Больше всего Тревору хотелось стаканчик крепкого чёрного кофе, который поможет преодолеть странную сонливость и не провалиться в очередной кошмар.       Но и это не помогло. Иррациональный страх по-прежнему вгрызался маленькими зубками в подкорку мозга, медленно сводя с ума. С коллегами Тревор почти не разговаривал, упуская смысл их слов, как будто они говорили на незнакомом языке. Только лишь Брету он в предельно общих чертах, стараясь не сгущать краски, рассказал об утреннем происшествии.       — Это как-то связано со Шкатулкой, — ответил лучший друг, и мистер Гудден отчего-то не мог выбросить эту нелогичную мысль из головы до конца рабочего дня.