Закрой дверь (Marilyn Manson feat. Avril Lavigne — Bad Girl)
Она шла по улицам так уверенно, точно весь этот показушный, сраный, задавленный понтами город принадлежал ей. Словно? Да так оно и было. Кожаная, глянцевито блестящая юбка оказалась как-то слишком коротка, а ноги чересчур длинны. Куртка — уже маловата, молния не сходилась на затянутой черным трикотажем красивой высокой груди. Ботфорты немного не по погоде, декабрь оказался слишком дождливым и слякотным, лужи безнадежно испортят обувь, но зато это выглядело весьма эффектно. Она сегодня почти как на подиуме улиц в софитном свете фонарей. Или же почти как шлюха из вонючего, забытого богом квартала, что, впрочем, для нее не имело никакого значения. Она может позволить себе ходить, где захочет и когда захочет. Как кошка? Да вы в своем уме?! Как королева! Не повернула головы, когда спину пошло приласкал чей-то свист. Только скосила глаза под белокурой челкой и победно — едва заметно — усмехнулась. Свистевший — грязь на ее подошвах, но как же приятно, когда даже грязь признает безупречность. Неожиданно повзрослевшей принцессе без надобности оборачиваться, сворачивать шеи ей вслед — чужой удел. Ну, как, перекосило вас, суки? Она сегодня — сама щедрость. Подходи, смотри, любуйся. Тронь — и начнётся обратный отсчет маленькой никчемной жизни. Смельчак? Дурак. Всюду за ней следовала незримая тень, а голубые яростные глаза выжигали клейма на каждом сантиметре ее бесстыдно оголенного тела. Шадоу чувствовала присутствие затылком, спиной, кончиками пальцев, всем своим существом. Милая дуэнья в маске убийцы. Но как же он зол! Почти ощутимое пекло сдерживаемой ярости лавой стекало на нее ночным небом, облизывая сознание. До чего хорошо! Хорошо знать, что она может сыграть на его нервах все, что пожелает. Рок-н-ролл. Джаз. А сегодня будет немного горьковатого, раскаленного металла. О, да, он наверняка устроит ей показательную порку. Склонив голову, занавешиваясь волосами, девушка улыбнулась в воротник куртки. За все надо платить, ведь так? Особенно дорого — за предательство. Шадоу умышленно сворачивала в те переулки, откуда даже в солнечный полдень не выходят живыми и целыми. Почти физически ощутила злобное низкое ворчание, которое, конечно, не могла услышать; он нарочно выдал себя, с грохотом приземляясь на металлическую площадку пожарной лестницы где-то под самыми звёздами. Слишком далеко, чтобы отхлестать ее по щекам прямо сейчас, но достаточно близко, чтобы хулиганка не забыла о его присутствии. А она не забывала ни на мгновение, просто наказывала за отступничество, грубо и жестоко, так, как было только в ее силах. Поняла, что кто-то еще появился рядом, вмешиваясь в их маленькую войну, и приняла тот факт, что сейчас на ее совести и на его руках торжественно потемнеет во мраке артериальный кровавый шлейф. — Вот это бэйба! — Иди, куда шел. Пока еще можешь. — Она позволила себе быть почти нежной с потенциальным мертвецом. — Ах ты, маленькая дерзкая дрянь! Ну-ка… Душно пахнущая перегаром тень не успела протянуть к ней руку. Только поднять в направлении, но и этого оказалось достаточно, чтобы у присматривающего владельца голубых глаз сорвало тормоза. Вопль разнесся так внезапно, что даже она вздрогнула, но — едва заметно. Нельзя ломать такой качественный образ плохой девочки испуганно дергающимися плечами. У ног скорчился обидчик, в распоротом запястье сверкнула упавшая с неба металлическая звезда. Наклонившись, Шадоу усмехнулась помертвелому от боли и ужаса лицу, с размаху, резко и сильно, ударила его коленом. Брызнула кровь, жаль ботфорты. Но не жестокость и жажда наказать животную похоть руководили ею. Только страх возвращаться домой. Как же он зол! Изо всех сил девушка оттягивала минуту, когда его уже никто и ничто не удержит, наклонилась и вытащила из грязной крови благородную сталь — он не любит, когда теряют игрушки. Девушка выбрала дорогу подлиннее, но, свернув, поняла, что прогадала. Переулок пуст. Из тех, в которых хорошо умирать — ни одна тварь не выглянет из подслеповатых окон на душераздирающий крик. Да она и не станет кричать, никогда ни перед кем не пасовала. Но невидимый страж медлил, похоже, он — против публичности. Он всегда — только за скрытность и тайну, даже от самого себя. Боже, как же нелепо не поддаваться на ее провокации! Как нелепо. Обернувшись, Шадоу запрокинула голову и увидела стоящую на краю крыши мощную фигуру, не человеческую, такую знакомую, сильную, нужную. Необходимую, как дышащая безрассудной свободой треклятая пылающая ночь. — Спускайся! — Н-нет, — он ириской тянул согласную, едва заметно качая головой. За показушным спокойствие скрывались черти с вилами, котлами и сковородами. А то и еще что похуже. Вся адская кухня точит по ней ножи. Ботфорты теперь сжимали ступни не хуже испанского сапога. Ей казалось, или голубые глаза светились в темноте, как у дикого лесного кота? А Микеланджело, оказывается, может быть страшен, когда хочет! — Давай поговорим! — Шадоу, повернись и иди домой. К нам домой, — а вот это уже было конкретное указание в сторону эшафота. Он точно прибьет ее. Страх подкатил к горлу тошнотой — запоздалое осознание собственной дурости. Но — сдавать позиции не в ее правилах, упрямый взгляд на темный контур, темнее, чем мгла, расчерченная звездами. — Шага не сделаю, пока ты не спустишься! — Так и будешь тут стоять до утра, — констатация неопровержимого. — Мы можем просто спокойно поговорить?! — ага, паника, вот ты где! Шадоу про себя ухмыльнулась, наконец-то дождавшись. Смелость сдувшимся шариком с неприличным звуком улетела ввысь, тряпочкой повисла на остром конце ковша Большой Медведицы. Ч-ч-черт, как же сильно она перегнула со своим упрямством! А ведь ссора не стоила ломаного гроша, ей бы следовало просто сдаться ему. Можно было решить все, как говорит дядя Лео, полюбовно, но нет! Она отомстила Микеланджело за то, что бросил в мир каких-то потусторонних для нее взрослых проблем, за то, что разгромил все ее иллюзии вместе со стеклянной, ему одному принадлежавшей душой. Решила доказать, что и вести себя она отныне может, как пожелает. Как будто взросление предполагало исключительно больше свободы, отминусовав ответственность, а его холодность требовала огня с ее стороны. Пришлось делать один глупый шаг за другим. Вспомнила его лицо, когда он молча принимал все ее обвинения, не спорил. Просто молчал. Когда кричат или ругаются от медленно, с удовольствием наносимых ран, не так больно. Но принимать все молча — жуткая пытка. — Мы поговорим дома. Иди, Шадоу. Просто иди. Иначе я понесу тебя, и на этот раз это не доставит удовольствия. Она любила, когда после полуночных прогулок Майки нес ее, сонную, домой на руках. Так трепетно, так нежно прижимая к своей груди. Он знал об этом и никогда не отказывал ей в этой маленькой, наивной просьбе. Но сейчас разрушение былой нежности стало веской угрозой. Шадоу знала — если позволить ему немедленно уничтожить еще и мир прошлого, ставший таким невесомым и прозрачным, то это будет ее собственный конец. Она больше никогда ни во что не поверит. Сама разрушится, превратившись навсегда в не-себя. Да, такое тоже бывает. Можно, можно бесконечное количество раз выходить из себя. Можно. И однажды — не вернуться. И девушка медленно, покорно обернулась, побрела по улице, больше не красуясь, не выставляя себя напоказ. Показ окончен, гасите софиты. Звезду сегодняшнего вечера ждет разбор полетов в гримерке. Теперь они поменялись ролями. Он не даст ей спуску. Смешно забывать, что на ее нервах он может сыграть еще виртуознее, чем она — на его… Шадоу шла. Так быстро, как только могла. Отчаянно быстро, испытывая все нарастающий страх остаться с Микеланджело один на один. Но он не отставал, шаги были слышны за спиной в длинном темном тоннеле. Несколько раз девушка обернулась, надеясь по фигуре догадаться, примирился ли мутант с ее поведением или нет. Но окружала только темень, а быстро скользивший по стенам луч фонарика на мог поймать Майки. Никогда не мог… Он двигался за ней неотвратимо, так, как в фильмах ужасов неведомое преследует свою жертву. Шадоу надеялась, что от сравнения ей станет хотя бы смешно, но вместо этого по позвоночнику пробежала ледяная жуть. — Майки, ты здесь? — крикнула она, обернувшись, пятясь. Наступила в глубокую лужу, правый сапог, кажется, окончательно погиб, но теперь это было ей безразлично. Угнетала, доводила до трепета жуткая тишина в ответ, не было слышно даже его шагов. — Пожалуйста, ответь, ты здесь? — снова молчание. И Шадоу сорвалась, выкрикнула в тоннели так яростно, как только могла, — ты опять меня бросил! Развернулась и опрометью кинулась в сторону убежища дядьев. Уже не прислушивалась, собственным шагами заполнив все пространство вокруг, заглушив дыханием стоны рвущегося на части сердца. Вот такой вид приняло ее отчаяние: безумный бег и рваные вздохи, холодный, вонючий воздух. Все. Ворвавшись в логово мутантов, девушка кинулась в гостиную, но налетела на Леонардо. Он выходил из коридора, видимо, из ванной, в темно-зеленом полотенце, обернутом вокруг бедер, и вскрикнул, когда девушка со всего маха врезалась в него, едва устояв на ногах. Шадоу ахнула, вскинула голову, не понимая, что произошло, а Лео ухватил ее за руку, удерживая. — Что случилось? — встревоженно вглядывался в ее лицо, в совершенно обезумевшие глаза. Быстро окинул взглядом всю ее и нахмурился, — ты почему в таком виде? — Простая истерика. Отпусти ее, брат. Мутант и девушка обернулись. Микеланджело стоял на пороге, скрестив на груди руки, привалившись плечом к мощному металлическому дверному косяку. Смотрел на Шадоу странно, так, точно не мог решить для себя, чего же больше в нем: жалости или презрения. Губы кривились, не став привычной добродушной улыбкой, скорее, дерзкой, ядовитой ухмылочкой. Покачал головой, рассматривая ее теперь уже при свете ламп, во всей красе, так сказать. Шадоу от этого взгляда передернуло, она с силой оттолкнула от себя руки Леонардо, отшатнулась. — Ах, ты все-таки пришел! — бросила с вызовом. — Думала, опять подожмешь хвост и сбежишь! — Эй, что происходит? — теперь уже из гостиной вышел Рафаэль, зевая и потягиваясь. — Что за вопли? Я вообще-то телек смотрю… — Раф, подожди, не до тебя, — тихо отозвался Леонардо, подняв ладонь, останавливая темперамента. — А че случилось?.. — хулиган понизил голос. — Сам не понял, — лидер пристально рассматривал лицо племянницы и Микеланджело. Он чувствовал, что является причиной этой неожиданной ночной потасовки, но пока не мог понять, что именно происходит. — Хватит орать. Поднимайся в мою комнату, — усмехнулся Микеланджело. Нехорошо усмехнулся. — Не командуй! — рявкнула девушка. — Ты мне никто! Не дядя, не друг, не… Никто, понял?! — Да, это я уже усвоил, — спокойно кивнул мутант. — Что-нибудь еще? — Я никогда тебя не прощу, то, что ты сделал — это самое настоящее предательство! Ты меня предал! Зачем тогда было обещать мне то, чего ты никогда не собирался выполнять? Что изменилось за эти несчастные несколько месяцев? Где тот Майки, который писал мне, с которым мы часами разговаривали по телефону, с которым я… Ты вообще что за чудовище? Откуда ты взялся?! — девушка словно забыла о том, что они не одни. Микеланджело склонил голову к плечу, глядя на нее, теперь уже без ухмылки, устало, молча. Потом подошел, ухватил ее за руку и потащил вверх по лестнице. Оставшиеся внизу братья переглянулись, но Леонардо под тяжелым, укоризненным взглядом Рафаэля отвел глаза. Он все равно был твердо уверен в своей правоте. А Майки, втолкнув Шадоу в свою комнату, прикрыл за собой дверь, глядя, как она нелепо заковыляла по каменному полу в своих уродливых сапожищах. Маленький ребенок, нацепивший материнскую обувку… Рассматривал злое личико, упрямо поджатые губы, и знал, что сейчас сделает больно. Очень больно. Затем, чтобы избежать подобных выходок. Вдохнул и попытался произнести как можно спокойнее: — Я просто тебя не люблю так, как ты хочешь, Шэд. Не люблю и все. В этом что, есть моя вина? Или я должен заставить себя? Объясни, как мне поступить с твоими иллюзиями, которые никогда не имели под собой никакой основы? — Ты же говорил… — Да, говорил, — легкомысленно отозвался Микеланджело. — Что буду скучать. И я скучал. Но всем свойственно заблуждаться. Я скучал по тебе несколько… меньше, чем предполагал. Вот и все. — Не любишь, — она смотрела на него снизу вверх. Опустился голову, шаря глазами по комнате, не зная, за что зацепиться, чтобы не рассыпаться прямо здесь, немедленно, от жгучего, ядовитого пламени, сжигавшего все внутри. Увидела сидящую на постели тряпичную куклу, страшное, безобразное создание, дело неприспособленных для шитья рук неумелого мастера. Дернулась, кинувшись на одеяло, схватила игрушку и в ярости принялась терзать ее, оторвав голову, швырнула под ноги Микеланджело. Силы держаться стойко и показушно-гордо закончились внезапно. Разрыдавшись, безудержно, в голос, Шадоу повалилась на подушки, а мутант, беззвучно вздохнув, опустил голову и вышел из комнаты.Открой глаза (Fleurie — Chasing All the Stars)
Рафаэль едва не расхохотался, когда спустился в гостиную. В общем-то, зрелище стоило того, чтобы загоготать во всю свою луженую глотку, но что-то удержало. Наверное, то, что куда больше, чем смешно, происходящее было трогательно. Микеланджело сидел на диване, притащив из своей комнаты настольную лампу и установив ее на подлокотнике. Вокруг него — везде, на полу, на мебели, на столе — валялись какие-то лоскутки, катушки ниток, ножницы и бесконечные листы бумаги с набросками. Темперамент остановился рядом, хотел присесть, но оказалось некуда, и он только усмехнулся. — Ты что, заделался в белошвейки? — весело поинтересовался Рафаэль. Увидел, что на каждом пальце младшего брата вместо наперстков — закручивающиеся пробки от бутылок с газировкой, и теперь уже не удержался. Засмеялся, но беззлобно, весело и искренне. Микеланджело поднял на брата глаза и устало откинулся на спинку дивана. Зевнул и улыбнулся. — Если бы ты знал, как я заколебался, — фыркнул младший. — Я с этой треклятой куклой вожусь уже шестой час, а скоро светает. Мне еще глаза надо вышить и эту шапочку, — он показал на странную помесь колпака и шапки Мономаха, — пришить ей к башке. Хотя по мне, я уже готов просто приколотить ее. Гвоздями. Исколол все пальцы. — Ты с чего взялся шить, мелкий? — удивленно поинтересовался темперамент. — Что за приступ? Внимательно рассматривал страшилище, которое получилось у брата. Судя по раскиданным вокруг эскизам и вырванным из комиксов страницам, должно было выйти что-то невероятно сексуальное и гармоничное. Вместо этого получилась непонятная игрушка с овальной головой, квадратным туловищем и совершенно непропорциональными ногами и руками. Поскольку одинаковой материи не хватало на всю незатейливую одежку, Майки сшивал разные лоскутки, как результат — кукольное платье больше походило на стеганое одеяло. На голову уродцу полагался не менее экзотичный головной убор. И все это… зачем? Рафаэль, вопросительно изогнув бровь, уставился на младшего. — Я не знал, что подарить Шадоу, — пожал плечами ниндзя. — Знаешь, как это делается? — расщедрился на объяснения темперамент. — Звонишь Эйприл и спрашиваешь, не могла бы она зайти в магазин и купить игрушку. — Это я и без твоих указаний могу сделать, — рассмеялся мутант. — Но это не то. Мне хотелось сделать что-то особенное… — Поверь мне, эта штука реально особенная, — и Рафаэль рассмеялся. Помолчал, разглядывая кошмар из детских сновидений. И осторожно уточнил, — не вздумаешь же ты дарить ее ребенку? Она страшная, Майки! — Сильно? — младший расстроенно уставился на рукотворного монстра. — Прилично, — с улыбкой отозвался хулиган. — Брось, потом закончишь. Лучше позвони утром Джонсам, они что-нибудь сообразят по дороге к нам. — Может, когда я ее доделаю, это несколько исправит ситуацию? — тихо спросил Микеланджело. Рафаэль медленно покачал головой, не решаясь сказать брату, что эту игрушку может исправить только гранатомет — одним точным попаданием. Потрепал Майки по плечу и направился на кухню, со всеми этими рукодельными делами за малым не забыл, что спустился вниз попить воды. Младший мутант тоскливо взглянул ему вслед, потом перевел взгляд на маленького монстрика. Слабо улыбнулся, потянулся и снова принялся за работу, заканчивая свое произведение. Ничего они не понимают. Шадоу должно понравиться! Только бы она не начала заикаться при виде этого подарка… Только когда они остались вдвоем в комнате Микеланджело, мутант решился преподнести и свой дар. — Закрывай глаза! — Ты весь день ходил такой таинственный, — рассмеялась девочка, для верности не только зажмурившись, но и пряча лицо в ладонях. — Ты приготовил мне сюрприз. Я знала, что ты один выдумаешь что-нибудь, потому что все остальные только и спрашивали, что я хочу. — Я готовил тебе подарок на свой страх и риск, — усмехнулся Майки, про себя подумав, что о страхе замечание было совершенно точное. Полез в ящик комода, где дожидалась своего часа самодельная игрушка, и, вытаскивая ее, на мгновение замер. Неожиданно понял, что подарок и правда так себе, кукла была мягкая, теплая, сделанная с любовью… но настолько нелепая и больше даже жалкая, чем страшная, что мутант смутился. Может быть, и надо было поступить, как все, не выпендриваться. Но отступать было поздно, и ниндзя, присев на кровать рядом с девочкой, положил перед ней на одеяло свое детище. — Открывай глаза. Шадоу мгновенно отдернула руки, уставилась сначала прямо перед собой, а потом заметила куклу. Микеланджело на секунду показалось, что ребенок рассматривает игрушку так, как мог бы человек рассматривать инопланетянина. А Шадоу, наглядевшись, осторожно потянулась к кукле руками, прижала к груди и потерлась щекой о мягкую войлочную шапчонку чудовища. И улыбнулась так светло и нежно, что у мутанта защемило сердце от счастья. — Ее будут звать Лили, — тут же окрестила куклу Шадоу. — Моя Лили. И я никогда с ней не расстанусь!Прости меня (Hélène Rollès — Cʼest parce que je tʼaime)
Микеланджело вытянулся на диване, закинув руки за голову, уставившись в выключенный экран телевизора. Внезапно ему стало так тошно и пусто, точно кто-то всесильный в одно мгновение стер все краски мира, все оттенки эмоций, какие только существовали когда-то. Оставил горькую, глухую усталость и совершеннейшую безнадегу. Не помогал ни горячий чай, заботливо приготовленный Донателло, ни присутствие братьев, рассевшихся в креслах и внимательно глядящих на младшего и прислушивающихся к безудержным рыданиям, доносившимся из комнаты брата. Этот звук рвал нервы Микеланджело на кусочки, именно он отравлял все вокруг. Рафаэль хмурился. Леонардо, казалось, совершенно растерялся, а Донателло молча ждал, готовый в любое мгновение сделать все, что потребуется. — Я не могу больше здесь сидеть, — Майки вздохнул и медленно поднялся. — Надо ее успокоить. Я виноват, в конце концов. — Не сказал бы, что ты, — Рафаэль выразительно взглянул на лидера, тот отвел глаза. — Не надо, Раф, тем более, что Микеланджело и Шадоу не нуждаются в суфлерах, — Донателло, кажется, готов был принять сторону младшего брата в любом случае, что бы тот ни решил. — Пусть она поплачет. Слезы лечат, — тихо заметил Леонардо. — Ты совсем спятил? Никогда нельзя оставлять человека в слезах! Они ломают, а не лечат, придурок! — негодованию темперамента не было предела. — Ребят, не надо, хоть вы не ругайтесь, — попросил Майки утомленно. — Я пойду к ней, попробую утешить. Донни… поставь чайник, вдруг смогу уговорить ее еще и поужинать. Все просьбы были какими-то механическими, Микеланджело даже сам до конца не понимал, о чем говорит. Все мысли занимала Шадоу, его маленькая Шадоу, с гневным лицом разрывающая тряпичную куклу. Нет, трудов было не жаль, просто черепах прекрасно понимал, что это значит. Лили действительно была той самой вещицей, с которой девушка не расставалась вот уже почти тринадцать лет. В детстве сажала на стол рядом со своей тарелкой, когда ела, и тащила за собой на улицу. Укладывала спать сначала любимицу, а потом только устраивалась сама. Потащила ее с собой в колледж и теперь привезла обратно… Мутант тяжело вздохнул, медленно поднимаясь по лестнице. Шадоу незачем его прощать, ничего, кроме разочарования он ей не принес. Но не согласиться с Леонардо было невозможно, и Майки не чувствовал в себе сил сделать жизнь любимой девушки прекрасной. С ним такого не выйдет. Оставалось только попытаться успокоить ее, наладить хотя бы хрупкий, хотя бы иллюзорный мир и придумать, как им обоим жить дальше. Остановившись под дверью, и Майки тихонько поскребся. Шадоу, жалобно всхлипывая, лежала на кровати и, когда мутант вошел, отвернула лицо, уткнувшись в подушку. Микеланджело сразу заметил, что Лили лежала рядом с хозяйкой, разорванная, но крепко прижимаемая к груди. Внутри все сжалось от боли и отчаяния, потому что теперь не надо было даже извиняться, все и так стало ясно. И Шадоу не требовалось ничего говорить. Микеланджело тихонько подошел к комоду, порылся в ящиках. Где-то должны были быть швейные принадлежности… — Что ты там ищешь? — всхлипнула девушка. — Ремень, проучить тебя за сегодняшний вечер, — усмехнулся мутант. Нашел катушку с воткнутой в нее иглой, задвинул ящик. Шадоу так и лежала, и он, примостившись рядом, осторожно обнял ее, притягивая к себе. Уселся так, что девушка спиной облокотилась на его пластрон и уютно устроилась, перестав, наконец, плакать. Потянувшись, Микеланджело взял разорванную игрушку и только фыркнул — Лили не обладала лебединой шеей, по совести, никакой не обладала, и пришить обратно оторванную голову не составляло труда. Чем Майки и занялся, а Шадоу молча наблюдала за его работой. — Может, тебе больше нравилось так? Абстрактненько? Голова отдельно, тушка отдельно? — поинтересовался мутант тихо. Его дыхание приятно согревало висок девушки. — Нет, пришей на место, было лучше, — слабо усмехнулась Шадоу, прижимаясь головой к его щеке. Закрыла глаза, не понимая, как вообще он мог говорить ей такие глупости с таким честным лицом. Как вообще его язык повернулся произнести «не люблю». Если бы это было хоть капельку правдой, Микеланджело бы не вернулся сейчас в эту комнату и не возился с уродским созданием, названным когда-то Лили. И еще одним, не менее уродским, по имени Шадоу. Закончив, мутант воткнул иголку на место, положил катушку на комод, а куклу вложил в руки девушки, а потом медленно, по-домашнему поцеловал ее в затылок. — Надеюсь, когда-нибудь ты научишься не психовать так откровенно, — слабо улыбнулся черепах. — Больше хладнокровия, Шэд, а то все уроки Леонардо насмарку. — Ты тоже не лучший его ученик, — отозвалась девушка и, не открывая глаз, блаженно потерлась о гладкую кожу любимого существа. Как же долго она об этом мечтала, каждую ночь засыпала с одной мыслью — прикоснуться к нему. И, наконец, получила такую возможность. — Ты наговорила мне столько обидного, — честно признался черепах. — Я в жизни столько не слышал. Ты действительно так думаешь, или это в горячке? — уточнил осторожно, заставив Шадоу слабо усмехнуться, только он мог поверить в сказанное, только Майки с его безгранично живой, нежной душой мог хоть на минуту принять все сказанное на свой счет. — Скорее, в бреду, — вздохнула она. — Как и ты, надеюсь. Микеланджело помолчал, размышляя. Потом осторожно ответил: — Не совсем. Одно я готов повторить тебе и сейчас. Ничего не выйдет, просто потому, что одного желания в этом мире мало, Шадоу. Даже обоюдного. — Почему? — слабо, едва слышно. Слезы сдавили горло металлической невидимой удавкой, не давая даже дышать, не то, что говорить. — Потому что этот мир чересчур примитивен и, вместе с тем, катастрофически сложен. Сначала все будет хорошо, очень хорошо, а потом первые любовные приступы пройдут. И тогда кому-то из нас, но скорее всего обоим, будет очень-очень плохо. Ты захочешь видеть кого-то, кто может быть рядом постоянно. Покататься с тобой на велосипеде в парке и покормить уток на озере. Пойти в кино или в кафешку поесть пиццы. Просто прогуляться по улицам, а не шарахаться по крышам из тени в тень. Не спорь, милая, только сейчас тебе кажется, что я говорю о каких-то совершеннейших мелочах, но нет, это только на первый взгляд. Из них строится жизнь, Шадоу, а ты окажешься лишена всего, что получат твои сверстники. И ты захочешь человека, какого-нибудь простого, незамысловатого парня, а я никогда им не стану. Так и буду носиться по темному городу, ловить бандитов и возвращаться в кровоподтеках и ссадинах. И эти бессонные ночи в ожидании меня, которые раньше были для тебя захватывающим приключением, станут настоящей пыткой. А однажды я не вернусь. И что будет с тобой после стольких лет ожидания и слез, а, Шэд? Ты сейчас можешь согласиться на любой сценарий, но я не готов тебя обрекать на такое. Я вообще ни к чему не готов. Прости меня, но это — вся правда, такая, как есть. Да, вел себя, как полный урод, пытаясь тебя оттолкнуть, но… не знаю, может, это было бы правильнее. Ты бы не ломала голову над моими словами, а теперь точно будешь, — и Микеланджело снова легко коснулся губами ее затылка. — И что теперь делать? Что мне теперь делать? Я без тебя не могу… — Ты, главное, никогда не повторяй этого вслух, — слабо улыбнулся мутант. — Ты можешь. Однажды проснешься и почувствуешь, что все закончилось, и ты можешь все. Это будет прекрасное чувство, поверь мне! — Я всегда тебе верю, — глубокий, тяжелый вздох. — Все будет, как обычно, — твердо пообещал черепах. — Так, как было раньше. Мы навсегда бро, слышишь? Оба замолчали, глядя на игрушку в руках Шадоу. Она точно стала безмолвным свидетели принятого решения и данного обещания. И девушка, крепче прижав к себе тряпичную спутницу, шепотом позвала: — Майки? — М-м? — Можно… можно, ты сегодня будешь мне не бро? Только сегодня? А завтра уже все будет так, как ты говоришь. Только не уходи сегодня, пожалуйста! Микеланджело закрыл глаза, медленно, глубоко вздохнув. А потом, чувствуя, как напряженно ждет ответа девушка, слабо усмехнулся и, потянувшись, погасил ночник. — Быстро спать, Шэд. Время за полночь. Укладывайся давай, и не забудь укрыть Лили. — Я же хотела поговорить… — А я тебе и не мешаю. Только забраться под одеяло все равно придется. Но перед этим переодеться, потому что эти твои сапожищи — полный кошмар и спать в них - это просто преступление. — Они мамины… — Оно и видно! Надо обозначить Лео повестку дня: Эйприл совсем обалдела! И не оторви Лили башку снова, второй клинической смерти она не переживет, — голос в темноте стал насмешливым. Шадоу невольно заулыбалась, понимая, что Микеланджело сделал все, чтобы сохранить их, такими, какими они были раньше, и мешать ему, ставить палки в колеса казалось теперь совершенно невозможно. Оставалось только принять новые старые правила игры. — Знаешь, что? — Ну? — Я люблю тебя… бро!