Быть может, в сентябре...

      Растерянность. Пожалуй, только это. Да. И все.       Шадоу сидела на полу неподвижно, откинувшись спиной на торец кровати, уставившись в стену перед собой и покусывая нижнюю губу. Все происходило совершенно не так, как она планировала. Вообще не так. Микеланджело оказался каким-то подмененным и чужим, не кинулся ей навстречу, да, обнял, но настолько равнодушно, точно его принуждали к этому. Кто угодно не заметил бы никакой разницы, ведь он улыбался как всегда, был приветлив и весел, но обмануть Шадоу было невозможно. Он все делал медленно и скованно, так пусто, что у нее защемило сердце. Отшатнувшись, девушка удивленно, пытливо взглянула в лицо любимого мутанта, но теперь голубые глаза, всегда такие нежные и любящие, не выражали ничего, совершенно.       Пожалуй, вломиться к дяде Леонардо было самым глупым поступком за весь минувший вечер. Но растерянность — именно она — взяла бразды правления в свои цепкие, холодные руки и толкала девушку на один необдуманный шаг за другим. Шадоу робко поскреблась в дверь старшего из дядьев и тихонько приоткрыла створку, заглянув в комнату.       — Дядя Лео? — тихо позвала она.       Леонардо, сидевший за своим столом и, похоже, глубоко задумавшийся, вздрогнул, обернулся к девушке, не сразу, но все же улыбнулся ей, привычно и так ласково.       — Ты почему не спишь?       — Я хотела кое-что спросить, — Шадоу прикрыла за собой дверь. Прижалась к ней спиной, пряча руки. Чувствовала, что робеет, совсем как в детстве, когда думалось, что делает что-то не то. Однако все же произнесла тихо и теперь уже уверенно, — что случилось?       — В каком смысле? — черепах удивленно взглянул на нее. — Что ты имеешь в виду?       — Что случилось с Майки? Он как будто сам не свой! Да, старается держаться как обычно, я вижу, что он изо всех сил старается! Но я уже не ребенок, я же чувствую, что что-то не так… Что случилось с ним, пока меня не было?       Леонардо сощурился. Его лицо стало серьезным и собранным, мимолетная тень нежности исчезла, как будто ее и не было никогда. Теперь мутант смотрел на нее иначе, и Шадоу сжалась под его взглядом: в нем не было угрозы, но принятие ее, как равной, пугало гораздо больше. Леонардо не видел в ней ребенка и больше никогда не увидит. Он оценивающе разглядывал молодую девушку, способную понимать, принимать и обдумывать.       — Он повзрослел за время твоего отсутствия, Шадоу. Просто повзрослел.       — Что это значит? — глупость какая-то, Микеланджело всегда был взрослым.       — Поменял свой взгляд на некоторые вещи с радужно-детского на рационально-взрослый. И тебе не помешало бы это сделать. Ты ждала, что ваши ребяческие игры продолжатся, а у Микеланджело изменились интересы, он многое обдумал и переосмыслил. Так что Майки едва ли теперь подходящий товарищ для юношеских забав.       Леонардо не пытался обидеть ее словами, не пытался зацепить или ранить, напротив, его голос был глубокий и мирный, он точно внушал ей необходимую мысль, старательно подселял в ее сумбурное сознание. Однако девушке казалось, что каждый звук, который раздавался теперь в этой небольшой, всегда такой чистой, убранной комнате, бил ее — острыми, разрывными пулями в грудь. И теперь там образовывалась звенящая пустотой мгла. Даже не дыра, нет — дыру можно залатать. И не рана, одна из тех, которые затягиваются со временем. А эту чернющую гущу заполнить не было никакой надежды. Казалось, что от вязкой, беспросветно-бесцветной мерзости совершенно невозможно дышать, боль жгла изнутри так, что хотелось сжаться в маленький комочек и тихо замереть на полу, переждав между вздохами это адское пламя. Становилось ясно, оно пройдет по душе и выжжет все, что там когда-то существовало: и веру в лучшее, и светлую память о прошлом. Будет пепелище, на котором только и останется, что оставлять собственные следы. Шадоу была слишком умна, чтобы не понять. Микеланджело решил оборвать все то, что между ними было, разрушить тот хрупкий, хрустальный мостик, которые вел их в невероятное, волшебное будущее.       — Это он сам решил… повзрослеть? — тихо спросила Шадоу, пряча глаза. — Просто вот так взял и решил?       — Ему уже немало лет, однажды это должно было произойти, — Леонардо пожал плечами. — Мы раньше, он позже. Что тебя так удивляет? Однажды и ты…       — Однажды он пожалеет об этом, — тихо, но внятно произнесла девушка.       — Послушай, Шэд, давай обойдемся без мелодрам, — с напускным равнодушием проворчал мутант.       — Никакой мелодрамы, — девушка слабо, безрадостно улыбнулась. — У каждого есть такой крошечный секрет. Момент. Может быть, секунда или один разнесчастный день. И мы бы, не задумываясь, отдали полжизни за то, чтобы его изменить. Потому что мы жалеем о сказанном и сделанном, и будем жалеть всегда. Как правило, это самая злейшая ошибка, которая насмерть завязана с тем, кого мы любим или любили. И она не отпускает. О ней напоминает все: случайно брошенное слово, звук, запах, ощущение. Эта ошибка преследует, от нее нет спасения, и хочется выть от безысходности оттого, что ее невозможно исправить, потому что того самого «вот бы вернуть все назад» просто не существует!       — Ты плохо знаешь жизнь и его знаешь тоже плохо! Майки никогда не пожалеет о своем решении.       — Как думаешь, дядя Лео, кто знает его лучше? Ты, который учил его жизни, или я, которая училась жизни у него? Смею полагать, что все-таки второе, потому что у него и без тебя было достаточно учителей! — жестко произнесла Шадоу. — Если твои слова окажутся правдой, он — счастливый чело… мутант! — усмехнулась и едва слышно добавила, — но не окажутся…       — Что ты сказала? — Леонардо нахмурился, не расслышав.       — Боюсь, ты плохой предсказатель, — и Шадоу решительно вышла из спальни.       — Шадоу!.. — долетело вслед, но крик дяди разбился о захлопнувшуюся дверь.       Опрометью кинулась в комнату Микеланджело, потому что теперь требовалось услышать все это от него. До тех пор, пока дурацкая версия была высказана не самим мутантом, девушка отказывалась в нее поверить. Ворвалась в спальню даже без стука, заставив черепаху шарахнуться к стене от неожиданности и уставиться на нее пронзительными голубыми глазами.       — Ты чего? — ошеломленно спросил Майки. — Что с тобой?       — Это я как раз тебя хотела спросить, зеленый! — воскликнула девушка в ярости, не замечая, что невольно употребляет фразу своего отца. — Дядя Леонардо мне сказал, что ты внезапно решил повзрослеть. Это так теперь оказывается, да?       — Во-первых, не кричи, — Микеланджело устало вздохнул и отвернулся. — Что за манера выяснять отношения на повышенных тонах? Ты же не Раф, в конце концов. А что до «повзрослеть»… каждый называет это своими словами, но, в целом, Лео прав. И не надо сверкать глазами, Шадоу, — он поднял голову и слабо усмехнулся. — Я никогда тебе ничего не обещал и не просил взамен, разве не так? То, что ты себе вообразила… ну прости, я не в состоянии нести ответственность за все твои мечты, тем более, я к ним не причастен.       — Вот так, да? — глаза наполнялись слезами, но Шадоу сжала руки так, что ногти впились в ладони — только бы не заплакать, только бы сдержаться. Такого — еще большего — унижения она сейчас просто не переживет. — Значит, и я буду вести себя по-другому. Повзрослею!       — Твое право. Только глупостей не делай, будь добра, — Микеланджело пожал плечами. — Все?       — Да пошел ты… — за такое можно было и схлопотать, и девушка смутно надеялась, что мутант рассвирепеет, укажет ей на ее место, это было бы лучше, чем его равнодушие, к которому не было сил привыкнуть. Но Майки только печально усмехнулся и покачал головой, а потом неожиданно прошел мимо нее и осторожно, не задев, вышел из комнаты. Прикрыл за собой дверь. Шаги на металлической лестнице, ровные, без спешки, потом — в сторону кухни. Голос Рафаэля, и Микеланджело что-то ответил ему, раздался громкий смех темперамента. Все в доме было как всегда, и Шадоу поняла, что ей теперь нет места в этом мире. Она повзрослела, она больше не ребенок, и пора строить свою собственную жизнь. Какую? Да откуда ей знать… Но прошлого больше не воротишь. Пусть Микеланджело однажды действительно пожалеет об этом, но дядя Леонардо был прав: он так решил.