Быть может, в сентябре...

      — Знаешь, что самое любопытное? — Микеланджело задумчиво рассматривал улицу, ожидая, когда появится объект. Закутанный в просторную теплую куртку, обмотанный шарфом, выглядел довольно странно, но забавно. Изо рта вырывался серебристый пар.       — Нет, — Шадоу беззаботно сидела на санках, затащенных парочкой на крышу, то и дело зевая и вообще всячески изображая крайнюю, прямо-таки смертную скуку. Вытянула ноги, постучала ботинками друг о друга, обивая снег. — Что?       — Нормальные девочки на каникулах читают книжки, лепят снежки или снеговиков, а не выслеживают мафиози.       — Так то ж нормальные, — ухмыльнулась Шадоу. — И потом, дядя Майки, я вообще-то дипломница. Мне не положено каникул. Нормальные девочки, как ты изволил выразиться, протирают джинсы и теплые трусы с начесом в ледяных институтских библиотеках и судорожно пишут важнейшую работу в своей жизни. А такие, как я, публично казнив свою совесть на центральной площади кампуса, собирают шмотки и едут домой, отъедаться рождественским пудингом, мамиными пирогами, кататься на санках и пить грог с любимыми дядьями. А холодными зимними вечерами дежурить на крыше, чтобы поймать парочку мафиози и передать их в руки властей. Разумеется, жизнь ботанички гораздо увлекательнее, но я все-таки решила поскучать дома. Люблю быть не как все.       — Иногда мне хочется произнести что-то вроде «что ты несешь», но я каким-то чудом сдерживаюсь, — рассмеялся Микеланджело, следя за дверями Касабланка Отель Таймз Сквер. Да уж, нынешние «клиенты» любили жить в роскоши. Шадоу слезла с санок, подошла к мутанту, поставив одну ногу на парапет, локтем оперлась о его плечо, уставилась вниз. Усмехнулась.       — Слушай, такая классная ночь, посмотри, как красиво снег кружится в свете фонарей, уже так мало машин и людей… Может, ну ее к черту, эту разведывательную операцию, пойдем, прогуляемся? Поваляемся в снегу, сделаем снежного ангела. В общем, позанимаемся всей той картонной придурью, которую показывают в романтических сопливых фильмах? — негромко предложила она. Микеланджело удивленно покосился на свою подругу. Увидел, что в глазах пляшут бесенята, но какие-то странные, совершенно безумные, больше не игривые и робкие, как когда-то. Да, конечно, Шадоу уже двадцать два, она взрослая рассудительная девушка, но откуда вдруг эта отчаянная попытка развалить ею же самой созданный образ угрюмой, мрачной жесткости, который она так старательно возводила на протяжении пяти долгих лет? Задал вопрос безмолвно, одним только взглядом: что с тобой? Девушка истолковала все правильно, тихо рассмеялась и покачала головой, — да просто захотелось хоть немного беззаботности. Вы сегодня весь день слишком деловые. Но, если такое предложение для тебя звучит по-детски, могу купить бутылку абсента, нахлыщемся вдрызг на этой ледяной крыше, а потом покатаемся с нее на санках. Вертикальный спуск с сорок восьмого этажа, как тебе?       — Признаться, первое предложение казалось мне более безопасным, — Майки улыбнулся, делая вид, что принимает пока что не до конца ясные ему правила игры. Сам же куда внимательнее, чем за дверью в великолепный отель, принялся следить за Шадоу, как бы чего не натворила в порыве непонятно нахлынувшей тяги к приключениям. А еще прикидывал, насколько серьезно оказалось предложение прогуляться и не проще было бы согласиться. Так уж вышло, что теперь он все реже умудрялся сообразить, что с ней происходит. А что-то происходило, определенно.       — Так пойдем, и фиг с ними, с этими бандитскими кланами, все равно сами друг друга перебьют, — беззаботно отозвалась девушка, потянув его за руку. — Идем! Я послезавтра уезжаю, это что, не повод, чтобы провести вечер так, как хочу я? — в голосе появились балованные, капризные нотки.       — Разумеется, повод. И, естественно, даже Леонардо признает, что достаточно веский, — улыбаясь, проворчал Микеланджело, стаскивая с ладоней теплые перчатки и пряча их в карман. При этом все время следил, чтобы шатающееся по крыше существо не вздумало вдруг с разгона нырнуть через парапет в снежно-мглистую ночь. Но нет, вроде не собиралась, только бродила, ради собственного развлечения раскидывая ногами наметенный снег. В глаза почему-то старалась не смотреть, что было не слишком на нее похоже.       Микеланджело казалось, что утром, после того давнего разговора, Шадоу проснулась другой. Она изменилась неуловимо, почти незаметно, но, похоже, приняла все, что произошло. И зажила дальше, как ни в чем не бывало, больше ни разу не попытавшись переступить проведенную мутантом границу. Только с каждым ее приездом на каникулы и праздники все черепахи замечали, что Шадоу становится скрытной и молчаливой, а ее шутки — жесткими и иногда даже обидными. Но родные не держали на нее зла. А Микеланджело… он даже не пытался выяснить причину таких перемен, потому что знал, что, даже если девушка пожелает ответить, это будет слишком горькая правда. И зачем было бередить ее раны, когда и свои-то не затянулись. И даже не собирались переставать ныть, взрываясь болью от каждого ее письма. Эти листки исписанной бумаги Микеланджело берег, складывая в подаренный для этого Донателло металлический ящичек, и часто перечитывал перед сном, лежа в постели. Строчки по-прежнему были пропитаны нежностью, заботой и теплом, но… совсем иным, нежели раньше. В них не сквозила трепетная надежда на небывалое счастье, и самое сокровенное больше не поверялось с наивной легкостью и ожиданием понимания. Нет, мутант точно знал — есть какая-то часть жизни, в которую ему теперь навсегда заказан путь. Раньше этой частью был он сам, но, после того как добровольно отказался от девушки, кто-то другой должен был занять его место. И Микеланджело прекрасно понимал это. Головой. Однако сердце разрывалось от ревности и ужаса оттого, что есть теперь в мире кто-то, кто ей близок, ближе, чем семья, кто заставляет ее трепетать или, хуже того, кто-то, кто смеет прикасаться к ней. Кроме того, с недавних пор у черепаха возникла твердая уверенность в том, что у Шадоу появился молодой человек. Да, ни Эйприл, ни Кейси, ни братья даже словом не обмолвились об этом. Разумеется, и сама девушка молчала, как сыч, а у него не хватало… наглости? Как бы не так. Смелости спросить в лоб, так ли это. И разум заботливо подсовывал море аргументов в пользу благословенного неведения. А сердце готово было сжечь его изнутри за внешнее безразличие.       Сейчас ее исступленная бравада показалась ему слишком странной и неожиданной. Это желание какого-то иллюзорного тепла и несуществующей романтики, то, что она сама напросилась на патрулирование якобы от нечего делать, а теперь упорно тащила мутанта с крыши, чтобы погулять по заснеженному городу, не давало ему покоя. Она как будто тянула время и давала себе какой-то зарок, как в детстве — вот дойду до того угла и расскажу маме, что это я разбила вазу теннисным мячиком. Вот сейчас дочитаю главу — и покажу отцу дневник с двойкой по английскому языку. Так и сейчас — вот вытяну его в парк и… И что? Микеланджело замер. Остановился и взглянул на девушку, так и не отойдя от парапета. Шадоу почувствовал его взгляд, обернулась и неожиданно криво усмехнулась.       — Надо было взять абсент с собой, я что-то не подумала.       — Я не собираюсь пить с тобой, ни на крыше, ни где-то еще, — уже без улыбки предупредил мутант. — Ни по какому поводу.       — Можно было бы это предугадать, — слабо улыбнулась девушка, разведя руки в стороны и картинно пожав плечами. — Мы же с тобой «не как все», правда? Признаться, меня иногда ужасно раздражает наша некаквсешность.       — Мне кажется, эту тему мы закрыли много лет назад, — мутант напрягся. — Что еще случилось, Шэд?       — А ничего пока не случилось. Но скоро… — лицо стало измученным, точно каждое слово давалось ей с физической болью. Однако девушка тряхнула головой; легким ветром разметались выбившиеся из-под шапки белые кудри. Уставилась упрямо, сморщившись, точно злясь на себя за слабость, и выпалила, — весной я выхожу замуж.       Микеланджело молчал. В одно мгновение мозг забыл, что такое вообще «замуж», и мутант всей душой желал никогда об этом не вспоминать. Он немедленно решил, что сейчас просто не в состоянии переварить эту мысль, и упорно гнал ее от себя, чтобы слова девушка не звучали у него в ушах. На это требовалось реагировать так, как в ее горячо любимых фильмах, и черепах спокойно, по-родственному улыбнулся:       — Я буду шафером.       Шадоу взглянула на него, в глазах металась паника и жуть. Микеланджело прекрасно знал, что она ждала протянутой руки. Физически, как минимум. Ждала объятий, успокаивающих и обещающих, что все будет хорошо. Спасения от принятого со зла, из упрямства, от отчаяния решения. А иначе и быть не могло, счастливые женщины говорят об этом с совершенно другим лицом. А на нее было жалко смотреть. И мутанту хотелось сгрести ее в охапку и твердо решить за них обоих, что никуда она не пойдет и ни за кого. Но он по-прежнему стоял неподвижно, бессильно уронив руки, а потом только улыбнулся, подойдя, кивнул головой:       — Пойдем, ты, кажется, собиралась в парк.       Потом было все — и снежки, и валяния в сугробах, и стряхивания друг на друга волшебной серебристой снежной россыпи с деревьев. Разговоры ни о чем и горячий глинтвейн дома на полутемной кухне в тишине, чтобы не разбудить остальных братьев. Однако в этом не было желанного успокоения и избавления от тревоги, и пытливый взгляд Шадоу не мог не различить, что теперь совсем другой Микеланджело упорно изображал радость и валял дурака. А Майки… он не понимал ничего, только чувствовал, что, кажется, несколько часов назад на одной из открытых всем ветрам крыш Нью-Йорка его не стало.