Почему я ненавижу фанфики

      Дано:       Икс. Мудозвон, неспособный признать, что потихоньку дохнет от тоски по своей же глупости — одна штука.       Игрек. Объект страданий — одна штука.       Зэд. Телефон, усыпанный сообщениями от объекта и пропущенными от родителей — одна штука.       Цэ. Друг, проникшийся проблемой и помогающий иксу избегать всех родных и близких, включая объект — одна штука.       Тэ. Время — семьдесят два часа минус двадцать четыре. Сорок восемь. В лучшем случае.       Найти способ решения проблемы через интеграл и тот — по заданной поверхности полной задницы.       — Уже бредишь? — поинтересовался Никита, нарисовавшись в дверях ванной. Оказалось, что часть «задачки» я произнес вслух, пытаясь реанимировать свой организм при помощи холодной воды.       Выглядел хозяин квартиры получше меня — его тушка явно не впервой подвергалась воздействию такого количества отравляющих веществ. Да куда там, Никите было в самый раз, обычное дело. Меня же таращило не на шутку, ещё чуть-чуть — и блевал бы дальше, чем видел, но, благо, вовремя остановился.       Физически было плохо. Душевно — преотвратно. Настолько, что от самого себя тошнило сильнее, чем от выпитого и выкуренного.       — Тебе надо поспать, — заметил Никита. — Иди, ложись.       Я разогнулся и пошел. Упал, сменив только плоскость — лицом в подушку. Итого от не самого воодушевляющего тэ отнялось семь часов.       Сорок один.       Проснулся я таким говном, что лучше бы не просыпался. Но печали и метания пришлось временно отложить — с кухни доносились голоса. В глубинах моей замороженной души всколыхнулось тухлое любопытство, в связи с чем я торжественно прополз по коридору и заглянул за угол.       Наличие на кухне Зацепина кучерявой Лёшиной макушки говорило о том, что Новиков тоже не смог справиться без посторонней помощи. Как сдаваться на волю другого человека, даже не пытаясь выразить протест — пожалуйста, а как пожинать последствия — то «дружище, спасай»?       — О, — Никита самым беспощадным образом меня спалил. — Гляди-ка, живой. Ура.       — Утречка, — с прохладным дружелюбием сказал Лёша, повернувшись ко мне. Проницательный взгляд тут же вперился в мою помятую физиономию, да с таким давлением, что по рукам пошёл неприятный холодок. — Скажи, пожалуйста, что ты тут делаешь и что ты наговорил Дане?       — Это моё дело, — отозвался я, моментально перебросив все войска на линию обороны. — Моё — что я тут делаю. И наше — что наговорил. Никого, кроме нас, не касается.       — Я же предупреждал, — Никита пожал плечами. — Оставь пятнышко в покое.       — Ему хреново, Костя, — пропустив мимо ушей слова Зацепина, сказал Лёша. — Ему не было так хреново даже после аварии. Что, блин, случилось?       — Он сделал выбор — и я тут ни при чем. Даже слишком ни при чем, хотя, вроде как, должен был быть.       — С чего ты взял, что он его сделал?       Ответить было нечего, поэтому я свалил. Ушел в ванную, где просидел минут десять, бессмысленно разглядывая едва заметные трещинки между серо-голубыми кафельными плитками.       С чего я взял? С чего, мать вашу, взял? С того, что он замешкался с ответом? С того, что я увидел сомнение на его лице, хотя ждал твердой уверенности? С того, что он не оправдал Моих ожиданий, так, получается?       Гребанный пугливый эгоист.       Я должен был вернуться домой и продолжить решать задачу уже там, потому что одно упоминание о Дане и его моральном состоянии свернуло в рулет боли все мои внутренности. И теперь думалось с трудом.       Я не хотел его ранить. Точнее так — мы не хотели ранить друг друга, но ранили и даже понять не успели. Случайно. Случайно — но очень глубоко.       — Костя, — Лёша всё-таки пришел, хотя я ожидал, что он быстро бросит гиблые попытки достучаться. — Уверен на девяносто процентов, что ты всё неправильно понял.       — Тут нечего, — я смягчился, осознав, что выгляжу не меньшим мудаком, чем Новиков. — Даня сказал, что дедушка собирается навсегда забрать его с собой в Испанию. У этой фразы не так уж много… трактовок.       — Ты не дал ему времени.       — Неужели непонятно, что это больно? Ждать…       — Не думай, что я не понимаю, каково, — Лёша мягко улыбнулся. — Сам в свое время натворил глупостей на эмоциях. Я просто хочу помочь. Ему — как другу, тебе — потому что вижу, что это необходимо.       — И что мне делать?       — Ну, для начала попробуй прочитать всё, что он тебе понакатал. Он только этим и занимался всю ночь, так что, полагаю, это важно.       Я зло хмыкнул, но отвечать не стал.       Может быть, не такая уж плохая идея. Только вот я уверен, что, стоит глазам наткнуться на эти строчки, временная защита-отрицание падет. И если это случится, а он всё-таки исчезнет из моей жизни, я сдохну.       Прямо так — лягу в свою постель, возьму и сдохну.       Я проскользнул мимо Лёши и пошел собираться. Никита молча наблюдал за процессом, о-боже-мой, без сигареты. Зато с леденцом.       — Прости. Он сам притащился, я не звал.       — Ничего. Он прав.       Я проверил телефон в кармане. Теперь пекло даже сквозь ткань. Чертово любопытство.       — Если всё разрешится… — напоследок сказал Никита, — или не разрешится, я буду рядом, ага?       Подняв на него глаза, я увидел странное — едва заметный налёт страха. Как будто я мог сказать человеку, который буквально спас меня, что-то вроде «иди нахрен, окда». Наверное, игра в суровость этой ночью перешла все мыслимые и немыслимые границы.       — Даже не сомневайся, — ответил я, в порыве теплых чувств слегка приобняв его.       Никита выглядел обалдевшим и едва не выронил изо рта леденец. Было чем гордиться — ввести в замешательство «плохого парня» многого стоит, а?

* * *

      Дома меня пропилили в три пилы — мама, папа и Ньютон, орущий, как сотня пьяных Бочелли.       Таких моральных пиздюлей я не отхватывал никогда, потому что никогда себя так не вел. Впрочем, с оглядкой на безропотность и безучастное принятие, процесс запила прошел быстро и я отделался малой кровью — оказался урезан в свободных средствах на ближайший месяц.       Печаль была средней степени тяжести, я получал стипендию и на всякую побочную херню её вполне хватало.       — В последнее время ты сам не свой, — холодно заметила мама, под конец ритуального наказания скармливая вопящему на ультрачастотах попугаю горсть успокоительного изюма.       Ария «Добрый-вечер-вечер-добрый, добрый-добрый, вечер-вечер!» в исполнении раззадоренного громкими голосами Ньютона — тот ещё цирк, я даже слегка развеселился.       — Прости, мам. Исправлюсь.       Объясняться просто не было сил, как и оправдываться.       Она лишь понимающе вздохнула в ответ на мой пустой взгляд.       — Есть хочешь?       — Нет, я… в себя бы сначала прийти.       Полумрак родной комнаты показался самым уютным на свете, и я забился в угол между шкафом и постелью, закутавшись в одеяло.       Всё. Для решения задачи оставалось меньше сорока часов, и я собирался провести их, как последний идиот, взглядом выпиливая дыру в корпусе смартфона.       На телефоне, бережно хранившем Данины переживания, сошелся центр моего мира. Я уже не знал, что хуже — читать и жалеть, что сдался, или не читать, а потом жалеть ещё сильнее, что ступил. Итог зависел только от написанного, а я, к сожалению, экстрасенсом не был.       Ко всему хорошему, меня обуревали боязни самого разного характера. Целый водоворот, начиная от страха сделать очередную глупость, заканчивая страхом на что-то решиться.       Да, я вел себя как полный придурок. Это было легко понять и принять, но не исправить. Как такое исправишь после всего сказанного? Черт возьми…       Я потянулся к телефону. Разблокировал, уронил взгляд на зеленую иконку — двенадцать сообщений.       Хорошо, представим. Представим, что я проникнусь тем, что он там понастрочил.       И что дальше-то, а? Типа… «Прости, Костя, я думал, что мы будем вместе, но не могу подвести дедушку, мне очень жаль…» и всё в этом духе на двенадцать посланий.       Прочитать — и дело с концом. И можно гнить дальше, только уже не ощущая этой гадкой, мерзкой, несносной тревоги. Всё же просто, проще простого.       Тут-то, наконец, я понял, что со мной происходило. Того, что Даня мог принять решение в мою пользу я боялся не меньше, чем обратного.       С приходом осознания придавило так, что не выдохнуть и не вдохнуть.       Его выбор — вот что было значимым, но что бы он ни решил, я оказывался проблемой. Если остаться, то придется перекраивать свою судьбу, чуть ли не бросаться в пропасть, мириться со всем, что преподнесет жизнь здесь в дальнейшем.       Если уехать — то разорвать связь навсегда. Как показал прошлый день… невыносимо больно.       Я закрыл глаза в надежде, что привыкший к поискам истины мозг сам подкинет ответ.       Но мне представился Данька. Что с ним творится сейчас, чем он занят? Забирает документы из универа, собирает вещи, ворочается или, может быть, спит, как убитый?       В задачке было две неизвестных переменных. И все знают, чем это заканчивается, если нет дополнительных условий. Чертовым подбором.       Этим я и занимался — подбирал. А время шло.       Время играло против нас.

* * *

      Каким-то образом мне удавалось оттягивать этот момент почти весь день. Я переделал всё, что откладывал на потом — залез в каждый угол комнаты, перевернул шкафы вверх дном, даже приготовил что-то съедобное в качестве извинений за ночные гулянки.       Пробовал читать, но глаза лишь бессмысленно скользили по строчкам. Об учебе, само собой, не было и речи.       Агония началась ночью. Агония — иначе это не назовешь. Тэ уменьшалось, уменьшалось безвозвратно, а я всё ещё не знал, что делать. Не знал даже, когда именно у Даньки самолет и сколько ещё надо вести себя так, словно меня ничего не колышет.       В пять тридцать восемь — цифры клеймом отпечатались в мозгу, я вытащил из сотового батарею. Стал вертеть детальки в руках, перекладывая их по подушке туда-сюда.       Идиотизм крепчал.       Но надолго этого полезного занятия не хватило, и я вставил батарею на место. Никогда ещё приветственный экран не заставлял моё сердце так быстро биться. Я буквально трясся, не в силах больше терпеть состояние неопределенности.       Уронил взгляд на иконку WhatsApp’а…       И всё.       Проиграл.       Поэма начиналась эпично:       Один: «Ты мудак, Костя».       Два: «И я тоже мудак, я в курсе».       Три: «Знаешь, почему? Потому что даже если бы весь мир ополчился против, я бы остался на твоей стороне».       Четыре: «Но я был готов к этому до тех пор, пока мой мир не начал разрушаться».       Пять: «Буквально пару дней назад всё казалось таким простым, но теперь я не знаю, смогу ли разобраться, не наделав ещё больше ошибок. Люди так хороши в том, что не требует эмоций... И я тоже хорош — я уничтожал и не раз, поверь, я легко мог разорвать отношения с кем угодно. Кроме тебя».       Шесть: «Я пытался понять твои чувства. И поступил по-идиотски, позволив узнать правду раньше, чем что-то решил сам, но…»       Семь: «Я хотел услышать это от тебя. Услышать, что ты меня поддержишь».       Восемь: «Уверен, в твоей голове возникали мысли о том, что это решение свяжет нас с тобой куда сильнее, чем мы могли представить. Оно изменит мою жизнь. Большая ответственность, правда?»       Девять: «И, может, ты тоже боишься. Я понимаю».       Десять: «Прости за то, что я не настолько сильный и… и за то, что запутался».       Одиннадцать: «Я просто хотел сказать, что оставлю этот выбор за тобой. Если ты готов. Самолет в понедельник, в одиннадцать утра. Дедушка заберет меня и Риту около семи».       Двенадцать: «Я буду ждать, что бы ты ни решил».       Медленно, словно в слоу-мо, я поднял затянутые слезной пеленой глаза на часы.       Шесть-ноль.       Тэ оказалось куда меньше, чем задача предполагала изначально.       Но…       Если бы я не попытался, я никогда бы себя не простил.       Внутри это ощутилось взрывом — меня бы разнесло нафиг по комнате, если бы не атомные связи и оболочка из плоти и крови. Натягивая одежду, я скакал по периметру, как молодой кузнец в горящей траве, одновременно пытаясь дозвониться, одеться, найти деньги на такси, стереть слёзы, мешающие всё это делать, и не убиться при этом о предметы мебели.       Я так скажу, любовь — это когда ты носишься из-за него, как хренов сайгак, в шесть утра. Притом никто не отменял универ и родительский гнев.       Слава дьяволу, с третьего раза дозвон прошел.       Трубка молчала.       — Никуда не уезжай, пока я не приду, — сказал я и сбросил, одновременно на скорости звука вылетев в подъезд.       Что-то мне подсказывает, что у этой задачи нет решения.       А всё потому, что неизвестных две и у каждой…       …свой правильный ответ.