Почему я ненавижу фанфики

      Психическое давление.       Сами по себе эти слова не вызывают каких-то ярких эмоций. Это вам не «ампутация обеих рук» или «клиническая смерть», от которых за километр веет нешуточным кошмаром. Давление так давление. Не так уж и страшно.       Но утром субботы мне посчастливилось прочувствовать Истинное Психическое Давление во всей его тяжести и опасности.       Карие глаза горели чудовищным негодованием. Скажем так, «чудовищное негодование» тоже так себе устрашающее описание, но в моём случае оно пророчило скоропостижную гибель от бритвенно-острых зубов в ближайшие десять минут. Не самая приятная перспектива, особенно когда ты юный долбоёб в расцвете сил, правда?       — Дай. Лапу, — терпеливо повторил я, бросив все свои ментальные, моральные и аморальные силы на борьбу с чудовищным негодованием и психическим давлением. — Лапу. Твою лапу. Мне. Иначе я не дам тебе котлету. Поняла?       Негодование сгустилось вокруг напряженной мрачной морды Марго и едва не полилось ядом на мою выставленную в ожидании ладонь. Рита стала поглядывать так, что наружу показались адовы белки глаз — верный признак надвигающегося пиздеца.       Но на меня этот приёмчик уже не действовал. Я жил с ней бок о бок на протяжении полутора месяцев и давно ощутил на себе все способы влияния на впечатлительного Даньку. С ним это всегда работало. Безотказно. Привычные схемы, так сказать. Со мной — нихуяшечки подобного.       — Лапу, Рита.       Туча сгущалась. Я был непреклонный и упрямый, Рита была голодная и упрямая, мы были очень напряжены и выясняли отношения. Так что на появившегося в кухонном проходе сонного Даньку никто внимания не обратил.       — Ты опять? — хрипловато буркнул он. — Она не даёт лапу. Смирись уже.       — Не лезь, зайчик, — отрезал я, не отводя взгляда от глубоких Ритусиных зрачков, злобно пульсирующих под тяжестью огненных бровей. Она была настолько умна и настолько против подачи лап, что по тёмным радужкам едва не крутилась бегущая строка: «Иди. В. Жопу. Костя. И дай котлету».       Я проецировал ей в ответку: «нет лапы, нет котлеты».       На том и зациклились, собственно.       — Любишь ты ходить по лезвию, — поэтично заявил Данька, включив чайник и усевшись на стул. Краем глаза я заметил, что он был в одних камуфляжных шортах, весь из себя выспавшийся, теплый и расслабленный. Взял из вазочки имбирную печеньку моего производства и загрыз её, скептически рассматривая нашу безнадёжную композицию.       Тогда я решил воздействовать на Риту по-новому.       Я встал. Открыл сотейник. Извлек котлету. И начал делать вид, что собираюсь съесть её прямо на напряженно выпученных собачьих глазах.       Данька чуть не поперхнулся от такой безрассудной, отчаянно-рискованной наглости.       — Лапу, — сказал я Ритусе. Та насупилась ещё больше. Шерсть между ушей наэлектризовалась. Она пыталась отжимать, как делала это раньше, когда я ещё не был частью стаи. Но гонору было куда меньше, всё-таки кормильца лучше не травмировать. Тем более, ей жуть как нравились мои котлеты. Ради них она была готова искать иной подход.       — Самоубийца, — сказал Данька, наливая себе кипяток в титанических размеров чашку. — Может она не понимает, что ты от неё хочешь?       — Всё она понимает, — отчеканил я. Котлета вкусно пахла и чуткий нос Ритуси задергался в предвкушении. — Хочешь?       Она хотела. Она хотела до дрожи в задних лапах. Поэтому я присел на корточки, рискуя потерять руку в броске за котлетой и протянул свободную ладонь.       — Лапу.       И тут — случилось нечто.       Даня застыл с занесенным чайником. Я перестал дышать. Рита с явным усилием, перебарывая себя и свои принципы, подняла лапу. Медленно, минуя ладонь, задрала её выше моей головы.       И опустила на лоб.       Когда Даня начал ржать, я тоже не выдержал — это было настолько в стиле этой неблагодарной мохнатой сволочи, что стильнее просто некуда.       Но лапу-то я получил, так что котлету пришлось отдать. Хвост Ритуси радостно прорубил пространство. Мы с ней начинали дружить — аккуратно так, застенчиво переламывая друг друга. Это не могло не радовать.       Покончив с выдачей награды, я сел рядом с Данькой.       — Выспался?       — Да. Жаль ты смылся, — лукавые янтарные искры в глазах оживили сонную физиономию. — Хотелось понежиться.       — Мне сегодня не спалось, — признался я.       Дело в том, что я нервничал. Я всегда нервничал, когда хотел донести до Новикова какую-нибудь мысль. Особенно если мысль касалась интима…       Мы полтора месяца жили вместе. Это время иначе, как тотальное притирище не назовешь, но бытовые проблемы не так трепали нам обоим нервы, как невозможность и неспособность организовать жизнь при постоянном присутствии друг друга. Нам было непривычно и странно просыпаться вместе, журчать по очереди, умываться, принимать душ, делить полотенце, собираться в универ и завтракать. Для устаканивания всякого требовалось терпение, тем более Данька страшно привык жить один. Иной раз он шарахался от меня в коридоре или вздрагивал, когда я начинал вошкаться ночью. И хотя мы оба были по уши счастливы, пусть в небольшой съемной квартире, и с храпящей на все девять этажей Ритусей под боком, решение всех этих маленьких проблем занимало всё свободное время.       Как итог — я маялся. Это стало чуть ли не моим любимым развлечением после возни с конспектами — и с Данькиными, и с моими. По какой-то причине, после сдачи сессии я взял на себя всю ответственность за наше обучение.       — Почему? — спросил Данька.       — Я читал про гейский секс, — без увиливаний ответил я, даже не пытаясь скрыть румянец на лице. Мне было необходимо это сказать, и необходимо донести терзания до Новикова. Остальное не так уж важно.       Ритуся дожрала котлеты и, обдав нас обоих презрительным взглядом, исчезла в коридоре. Данька прикрыл за ней дверь.       — Тебя что-то тревожит? — после небольшой паузы спросил он. Я сразу учуял переключение настроения. С ленивого спокойствия на цепкую внимательность.       — Ну… — уткнувшись взглядом в узоры на обоях, я понял, что каши со мной не сваришь. Язык признаваться не хотел, видимо, типун-таки его настиг, а мозг вовсю сигнализировал о том, что адекватно воспринимать такие разговоры организм ещё не способен. Значит, следовало идти проторенным путём и выкручиваться с помощью клоунады. Она, благо, являлась основой нашей бытовухи и выручала в любой непонятной ситуации. — Про правила читал. Ты знал, что есть правила?       — Ну, допустим, знал, — улыбнулся Данька, сёрпая чаем. — Только мы с тобой пидорами раньше не были и к нам некоторые из них применять нельзя. Мой вопрос ещё актуален — тебя что-то тревожит?       — Яискалкакправильнобытьснизу, — выпалил я на выдохе и уронил голову на стол. Лицо горело так, что на нём можно было жарить бекон. Нет, бесполезно. Всё со мной ясно.       — Ты опять заморачиваешься, — Данька положил руку на мою макушку и, ласково пропустив волосы сквозь пальцы, слегка потрепал. — Вот ведь человек — только дай повод. У нас всё хорошо. Я ведь говорил, не паникуй на ровном месте.       Да, я опять заморачивался. На самом деле я прекрасно осознавал, что совместная дрочка — это отличный вариант для постоянных отношений, но мне хотелось… Короче, если уж начал быть геем, будь достойным геем, сука.       Со странным звуком отлепив лоб от клеенки с плывущими по саванне жирафами, я потянулся и поцеловал Даньку. Медленно переместился так, чтобы было удобно облокотиться и придавить его собой. Данька отвечал на поцелуй со всей пылкостью, но обнимал аккуратно, как будто я в любой момент мог передумать.       — В тот раз… — прошептал я, ткнувшись носом ему в ухо. — Я был не очень.       — Ты был очень, идиот, — отозвался Новиков, усаживая меня сверху. Я радостно прилип, наслаждаясь теплом его кожи — Данька в любых условиях был горячим, словно печка, даже если в квартире гулял сквозняк. Мне вот, например, приходилось заворачиваться в десять слоев одежды. — Ты был очень и всегда будешь для меня очень.       — Ты не понимаешь, — проигнорив его успокоительные речи, продолжил ворчать я. — Мне интересно…       — Ну, хорошо, — видимо, чтобы хоть как-то меня успокоить, сказал Даня. — У меня есть одна… м-м-м… фантазия, но, возможно, она тебе не понравится.       — М?       Мозг уже слегка подтаял, поэтому думать и сравнивать становилось трудновато. Я чувствовал, что успешно развожу Новикова на близость, которой мне немного не хватало — на чувственную и полноценную. Не знаю почему, но дрочилово в этом плане воспринималось намного проще. Что-то вроде «давай сделаем друг другу приятно, дружище».       — Я хочу сзади, — жарко прошептал он, и от одного только тона кинуло в жар. — Тебя. В позе сзади. Оскорбишься?       — Догги? — догадался я, исходя румянцем. Данька запустил ладони под мою футболку, тронул спину, погладил, изучающе и с наслаждением. Кожа тут же пошла мурашками.       Он с каким-то фанатичным рвением изучил моё тело и с точностью до миллиметра знал чувствительные местечки, точки, которые превращают Вредного Костяна в шелковое облако, готовое на всё и вся. Еби-не-хочу. И хотя никогда не упускал возможности жать на слабости, до сих пор не злоупотреблял ими. Это казалось мне странным.       Что касается обратного, то дело обстояло попроще. Данька был чувствительный весь целиком, начиная с души, заканчивая мизинцем левой ноги. Его можно было порадовать поглаживаниями, поцелуями в затылок, шлепками по заднице, да вообще чем угодно. Любым вниманием.       Порой мне становилось больно думать, что он к такому не привык. Все его отношения длились недолго, потому что он влюблялся очень редко, но, как показала практика, метко. В тех, с кем быть невозможно. Это со мной — уникальный случай, а-ля финт ушами.       Поэтому он тупо реагировал на всё, слегка сбитый с толку тем, что в отношениях есть полноценная отдача.       — Мне кажется, ты настроен на серьезный трах, — хрипло сказал Данька. — Или просто хочешь меня за что-то проучить?       — Догги так догги, — икнул я, пока не понимая, почему он считает, что я могу оскорбиться.       Прозрение нагрянуло позже — когда Данька, спихнув меня с себя, поднялся. Когда прижал грудью к столу, надавил на спину так сильно, что стало трудно дышать. И укусил за плечо, словно какую-то… шалавёнку? Было странно. Очень странно, но интересно.       По необъяснимым причинам меня вновь контузило. Я пытался думать о том, что вычитал, и о тех вещах, в которых хотел разобраться, но Данька всегда мешал моим попыткам думать. Всегда и везде.       Так он и сказал, после похода за резинкой и смазкой:       — Ты слишком много думаешь.       Когда он накинулся на моё тело с новыми силами, я понял что в чертовом догги было не так — полное отсутствие возможности что-то контролировать. Я был под ним, в его власти, полностью «снизу» и это… могло не на шутку потрепать нервы, если бы рядом оказался кто-то другой.       Представить себе такое было трудно, но я почему-то попробовал — допустим, не он. Допустим, я в самом деле трахаюсь с парнями по выходным чисто ради удовольствия.       Что если это не Данька раздевает так, что каждое движение превращается в замысловатую веселую прелюдию? Не он уделяет внимание моим чувствам с таким пристальным вниманием, что низменно грубый и по умолчанию полный унижения процесс превращается в нежный ритуал? Не он рядом — и всё…       Это невозможно.       У меня помутилось в голове, так что все попытки донести Мысль просто провалились. А Данька, почуяв перемену в поведении, насторожился.       — Неприятно?       Я усилием разогнал туманное облако в голове. Новиков прижимался ко мне сзади — бедрами к бедрам, плотно, горячо, прикасался жадно, гладил бережно, но оборотень-хуячо потихоньку брал верх. Это значило, что мне скоро будет хана и хана будет сногсшибательная.       — Всё хорошо… — ответил я одновременно себе и ему. — Просто немного непривычно.       — И очень по-гейски, — добавил он со смешком, зарываясь в мои волосы и медленно выдыхая. Сегодня он был какой-то очень уж ласковый, то ли пытаясь меня задобрить, то ли по настроению — мягкий.       — Куда уж дальше… — шепнул я.       И да. Как-то так вышло, что я всё ещё сходил с ума по его рукам.       Это был глупый щенячий восторг, иначе не назовешь. Чем дальше — тем глупее и щенячее, но черт, они у него были какие-то слишком бесподобные, чтобы воспринимать как данность.       И пока я разглядывал его ладонь, лежащую рядом с моим лицом, другая рука пробралась под бельё. Я бы дёрнулся куда-нибудь от неожиданности, но стол полностью исключал такую возможность.       Даня притих, разглядывая мою живописно напряжённую спину. А потом я почувствовал тонкое прикосновение его волос к лопаткам и короткий жгучий поцелуй в основание шеи.       И всё-таки привыкнуть к этому не получалось. К уязвимой открытости, к доверительному оттенку разминки и, само собой, к боли. Я пережидал её, прижавшись щекой к морде одного из жирафов, пытаясь руководствоваться новой информацией. Главным пунктом в десятке статей было отсутствие страха. И я всё ещё не мог разобраться, где заканчивается волнение и начинается тревога моего уязвлённого мужского самолюбия.       — Больно? — спросил Данька.       — Любимый вопрос в фанфиках, — буркнул я, медленно выдыхая. — Конечно больно, бля.       — Прости, — его усмешку я почувствовал кожей. — Я спросил, потому что ты задержал дыхание.       — Перестань ты, — я мигом покрылся испариной и новым слоем алой краски от таких слов. — Я тут вообще-то… м-м… блин, собрался стать качественным геем.       Новиков тихо рассмеялся, но в смехе зашуршали тяжелые предпиздецовые нотки. Крыша плыла. Так что я его поторопил.       Данька возился с презервативом довольно долго. Я успел немного успокоиться и освежить память. Всё-таки собирался дойти до конца.       Приятная жаркая волна обдала тело, когда Данька надавил. И снова внутренности потянуло ноющей неприятной болью. Я приподнялся на локтях, слегка подставляясь. Тут-то от мягкой текучести Новикова предсказуемо не осталось и следа.       Видимо, именно это гаду виделось в фантазии — как я прогибаюсь под ним. Такое маленькое обстоятельство резко поменяло дело, и первый толчок «на полшишкаря» получился грубый. Я схватил Даньку за запястье, чуть придержав. Он понял и замер.       До меня донеслось сдавленное «чёрт».       В какой-то момент показалось, что в вены набился цемент — настолько всё было неподъемное и недвижимое. Но потом я очухался, аккуратно двинулся назад, расслабляясь и вынуждая себя перебороть странные ощущения.       — Что ты… — хрипло выдохнул Данька. — Костя… не торопись.       В прошлый раз я не смог. Мысль о том, что я какой-то не-до-конца бесила, почти давила на нервы.       Выдох получился по-змеиному шипящий и это меня слегка рассмешило. Было больно и внутри давило, но в целом, я мог это перебороть.       — Стой, — Данька приостановил меня рукой. — Всё нормально?       — Угу.       — Ты весь взмок.       Мы замерли так — напряжённые до последней мышцы, стянутые в общее. А потом я выпрямился и коротко прижался бедрами к его бедрам.       Данька подхватил меня под живот. Дыхание у него сбилось напрочь. Я справился, и это ощущение вызвало в моём теле новый обвал удовольствия. Понятия не имею, что я в этом находил. Наверное, хотелось, чтобы мы могли больше не сдерживаться.       На спину посыпались поцелуи-укусы. Потом Данька запрокинул мою голову назад, теряясь, и я почувствовал, что разум его покинул. Глубокий толчок, затяжной и размашистый, выбил из меня самый развратный стон на свете.       Даня тянул за волосы, с усилием прижимал к себе, вынуждал изгибаться до болезненной судороги в спине. Ещё никогда я не чувствовал себя таким свободным и тупоголовым. Животным. Кем-то, способным отдаваться на полную катушку, руководствуясь только инстинктами и желанием. Уже через пару-тройку минут таких танцев у меня болело абсолютно всё, кажется, даже волосяные луковицы на голове — настолько выматывающим оказалось это мероприятие.       Но чувство — чувство было всепоглощающим и мощным, стоящим всего. Я даже подмахивал, что в моём понимании траха было что-то из ряда вон, но… в тот момент никаких ограничений просто не существовало.       Кончил я Дане в руку и даже осознать не успел, когда он умудрился почувствовать приближающийся оргазм и одарить меня лаской. Но дыхалки не хватало даже на обеспечение организма кислородом, поэтому спрашивать «как» я не стал.       Моё естество стянуло в пламенный ком кайфа, а затем перемололо в какую-то розовую единорожью пыль. Иначе я просто не понимаю причин своего отупело-счастливого состояния.       После того, как кончил Данька, я разлёгся на жирафах. Они всё плыли по своей солнечной Африке, а я плыл с ними, под мокрой разгорячённой грудью, спиной чувствуя лихорадочные удары любимого сердца.       — Твою… мать… Костя… — выдавил Данька спустя пятиминутную вечность. Кое-как отлепился. Зашумел кран, зазвенела вода. Я всё ещё полулежал полустоял, прибалдевший, с саднящей задницей на виду.       — Извращенец, — наконец, мурлыкнул я. Данька занялся приведением нас всех в порядок — себя, меня и жирафов. — Кухня… осквернена. Я не смогу… больше есть на этом столе.       — Помолчи, а, — фыркнул Новиков, натянув на меня штаны и собрав в кучу с намерением утащить тело-улику в ванную.       Он был совершенно очаровательный. Лохматая шевелюра приобрела веерообразную форму, смуглая кожа покрылась влажной солоноватой плёнкой. Оживший богинь из камасутры, как он есть.       Вдоволь налюбовавшись этим, по прибытии в ванную я торжественно объявил:       — Я такой гей.       — Ага. Качественный.       Возникла пауза. Приятная, глубокая пауза, немного устаканившая наши чувства.       — Твоя фантазия сбылась? — слабо бормотал я, пока Даня настраивал температуру воды и натирал меня гелем для душа.       Нос у Новикова покраснел. Я был этим фактом чрезвычайно доволен и потому веселился от души.       — Лучше, — прошептал он. — Если бы мне однажды пришлось представить тебя страстным, я бы представил что-то намного скромнее. Ты, блин… говорят же — в тихом омуте…       — Мой омут не такой уж и тихий.       — Зачем тебе понадобилось… весь? Я же говорил, что не обязательно так… прямо… да, бля.       Даня дернул душевую шторку, как будто она была виновата в том, что он не может подобрать слов.       — Весь твой член? — подкинул дровишек я.       Меня обдали взглядом, полным смешанных чувств. Однако приязнь, притом откровенная испанская мачо-приязнь, перевешивала всё.       — Он самый.       — Хотелось не сдерживаться. И чтобы прихлопывало.       — Блэкджек!       — Ну, понимаешь ли, чтобы яйцами звенело!       — Ты, блин!       — Шлёп-шлёп, как в грубом БДСМ-порно!       — Я тебя убью, — он смеялся, забираясь ко мне в ванную. Конечно, до его роскошной кабинки нашей средних размеров чугунной чаше далеко, но лично мне было отлично где угодно, лишь бы с Данькой.       Я решил довести его окончательно и потому с милой улыбочкой протянул ладонь.       — Дай руку.       Он выполнил просьбу без всяких задержек.       — Надо же, с тобой работает и без котлет, — давясь смехом, сказал я.       И Данька, растянув губы в нелепой улыбке, в сердцах запульнул в меня мочалкой.