Голодные игры:Возрождение

POV Тори.       Не знаю, что она прочитала, но выражение лица оставляет желать лучшего. Она застыла во времени, точно, как я. Я отлично понимаю Китнисс. Как тяжело собирать себя из самых мелких осколков. Но я обязана оставаться сильной. Даже чувствуя, что все рушится. Я обещала.       Тут к нам, прихрамывая, выходит Бити и своим появлением возвращает Эвердин в реальность. Китнисс говорила, что в год той революции он ездил в инвалидной коляске, а теперь потихоньку стал ходить. Игры оставили след на каждом. -Идемте за мной, — зовет он и машет рукой. Мы молча следуем за ним, — Вот, смотрите! Бити отходит, и перед нами лежат два изящных лука-близнеца. Один красный, а другой черный. -Откуда? — удивляется Китнисс, она подходит и нежно проводит по тетиве своего лука. Я долго стою и смотрю на оружие предназначенное мне. Прекрасно помню, что случилось, когда после долгого перерыва я взяла лук в руки. -Бити, я не хочу никого убивать, — выдавливаю, вспомнив свой приступ. Сейчас я готова разучиться стрелять, забыть Игры, забыть, что такое лук и стрелы, забыть все, что приносит мне невыносимую боль. -Надеюсь, тебе и не придется. Хоть он настоящий, но для образа, — объясняет тот. -Спасибо, — после продолжительный паузы говорит Эвердин. -Не за что. Кстати, ваши луки аналоги, — открывает секрет изобретатель. Я бы осталась еще, если бы не Китнисс, тянущая меня на очередное обучение.       День за днем тянуться в этой рутине. Каждую ночь я вижу кого-то из своих близких в кошмарах. Мне часто снится Джек. То он обнимает меня, уверяя, что все наладится, то пытается убить, то сам истекает кровью. Я постоянно просыпаюсь с мыслями о нем и засыпаю тоже. Ничто так не тревожило мой мир раньше. Все перевернулось с ног на голову. Я потеряла покой, который толком не успела обрести.       Китнисс вечно говорит, что она виновата в смерти многих победителей. Но кто не виноват в смертях? Только те, кто умерли. Все остальные причастны к этим нелепым убийствам, косвенно, но причастны. Жаль, мы ничего не можем вернуть. Увы, но я уверена, что для того, чтобы чего-то достичь, нам придется убивать. Люди не могу без смертей. Так устроен наш мир: не умерев, не сломавшись, не разрушившись, никто не воскреснет, ничто не возродится, никто не воспрянет.       Почему систему, которую встроила Холмс назвали «Возрождение»? Возрождение чего? Страха, боли, смертей. Возрождение того, что казалось бы было похоронено. Так нет, нашлись те, кто решил заработать денег на несчастных детишках, заставив их убивать друг друга. Люди слишком глупы. Но я тоже к ним отношусь и смогу ли в нужный момент воспользоваться разумом, неизвестно. Стоит лишь стать собой, спрятать шипы, обязательно найдется кто-то слишком умный, пытающийся заставить меня думать так, как он хочет.       Холмс уговаривает снять речь, ментор убеждает меня, что ничего плохого не выйдет. Я же так не считаю. Спустя два дня мне приходится согласиться, ради Джека. Натали говорит, что это подтолкнет людей Тринадцатого. Не найдется добровольцев лететь его спасать. Я отчасти согласна. Люди этого дистрикта понятия не имеют кто я. Никто ничего обо мне не знает. Порой даже я сама.       Пришло время моей речи. Мне заплели косу, как я делаю себе обычно, сделали макияж, с которым я выгляжу значительно живее и бодрее. Я надела костюм, взяла лук и колчан. Пора выходить, но в мой отсек без стука врывается Сойка. -Ты самая красивая мятежница. Мне приятно слышать это. Однако, я считаю, что моим появлением на экране никого не удивишь. Такой опыт был в позапрошлом году, это не новшество. Что я скажу людям? Вернее, что они хотят услышать от меня? -Нет, ты была самой красивой мятежницей, — отвечаю я. -Вот именно, что была. И мне очень жаль, что тебе пришлось взвалить эту ношу на свои хрупкие плечи. -Однажды ты сказала, что виновата в смерти Финника… -И не только, — тяжело вздохнув, -Я обещаю, что сделаю все, чтобы он умер не напрасно. Говорю тихо, сама боюсь услышать себя. Я дала обещание, и теперь, во что бы то ни стало, я обязана его выполнить.       Только выходим, как нам подбегает светловолосая девушка, я ее раньше видела рядом с Холмс, и говорит: -Виктория, я должна Вас и мисс Эвердин проводить на съемочную площадку. Я молча киваю, она быстрыми маленькими шагами ведет нас по запутанным туннелям. По виду Китнисс, она понимает, где мы. Мне лишь приходится делать вид. За неделю пребывания в Тринадцатом, я ничего не запомнила. Мои мысли далеко не со мной. Они за несколько тысяч километров от меня. Они в Капитолии.       Заходим в помещение с приглушенным светом, подобие сцены посреди и с окном, за которым сидит Бити, Кристофер, Холмс и еще какие-то люди. -Ну наконец-то, — раздается голос Плутарха за нашими спинами. Вместе с ним стоят Эффи и Пит, Сойка присоединяется к ним. -Так, Тори, ты встаешь вон туда, — он указывает на сцену, — достаешь стрелу из колчана, заряжаешь ей лук, говоришь свою речь и стреляешь в мишень. Вот твои слова. Я видела мишень, когда мы заходили сюда. Плутарх протянул листок, на нем было написано: «Скажите нет детским смертям! Скажите нет безумию! Встаньте на тропу справедливости!» Фраза не вдохновляет, ну ладно. Ничто не вдохновляет меня. Я нахожусь словно в каком-то вакууме, то, что мне нужно бродит вокруг меня, но в то же время недосягаемо. Кстати, среди присутствующих я не заметила ментора, это к лучшему. Не услышу его саркастических замечаний. Которые раздражают в последнее время сильнее некуда.       Как положено встаю на сцену, достаю стрелу и говорю: -Скажите нет детским смертям! Скажите нет безумию! Встаньте на тропу справедливости! Выпускаю стрелу в цель. -Хватит тараторить! — возмущается Хевенсби, прилетевший сюда специально, чтобы снять это, — Ладно, прости, что повысил голос. Ты желаешь призвать всех встать на твою сторону, в особенности Карделину Сноу, а ты просто быстро говоришь, без эмоций. Быстрее бы только от тебя отстали. В принципе, так и есть. Я не хочу ничего снимать. Может тогда так и сказать: «Мисс Сноу, не слушайте Каррингтона…» И все. И вообще, я ничего не хочу, я не хочу никого никуда призывать. Все еще есть подозрения, что это обернется плохо для Джека. Не говорю это, потом нотации буду слушать. -Давай еще разок, — подбадривает Эффи с натянутой улыбкой. Я повторяю все свои действия и слова. Пытаюсь вложить больше эмоций в сказанное, но получается скудно, судя по реакции окружающих. Плутарх тяжело вздохнул, Эффи поджала губы. -Больше артистизма, а так отлично! Хеймитч выходит на свет и показывает мне большой палец вверх. Он произнес это так, что сарказма могли не заметить только в Тринадцатом. -Хеймитч, ты что нашел лекарство для души? — спрашивает министр связи, он сначала глянул на него, а потом на Холмс. -Нет, к сожалению, — с серьезным лицом ответил ментор, не объяснив причину своей реакции, — Да, детка, жалкое зрелище ты тут устроила. Теперь он сказал это в лоб, чтобы все поняли. -И без тебя знаю, — язвлю я. Я сама все прекрасно понимаю. Я не актриса, не умею врать.       Хоть с никудышным материалом мы поднимаемся на этаж выше, в штаб. Все садятся за длинный стол для просмотра ролика. Экран загорается, на нем появляется мое изображение. Красный костюм идеально вписался в образ. Но моя игра на публику никчемна. Я не смогла убедить Каррингтона в любви к Миллеру, хотя правда люблю его, что уж тут говорить. Результат никого не радует. -Мисс Холмс, позвольте, — первым прерывает тишину Эбернети. -Пожалуйста, — откликается она. -Дрессировать этих двух девушек — дохлый номер, — говорит он, показывая на нас с Китнисс руками, — Такие ролики надо снимать в живую. Чтобы Виктори вела себя естественно. Ведь когда она вышла на интервью и что-то наболтала, всем было наплевать, а вот когда она ушла в лес по своей воле, все встали на уши. Достаточно примера в Одиннадцатом дистрикте. Она говорила от себя, чем смогла породить бурю эмоций в людях. Вы смотрели Тур дальше? Когда они читали карточки ничего не произошло. Тут Вам не Капитолий. Простым людям нужна естественность. -Где мы возьмем естественность? — вмешивается Бити, — Восстание только началось. -Может рассказать какую-нибудь историю девочки родом из столицы? — предлагает Пит. -Да, это то, что нужно! Если люди узнают, что ты такая же как они, а не расфуфыренная и изнеженная капитолийка, они поддержат тебя. Плутарх согласен с Питом, а мне эта затея нисколько не нравится. Хеймитч нахмурился. Он единственный, кто понимает, что я ничего не могу говорить, когда меня действительно заставляют. Тогда, в Одиннадцатом, я хотела донести, что я не расфуфыренная капитолийка. К чему это привело? Я должна что-то чувствовать, чтобы говорить. Сейчас у меня внутри пустота. -Что ты можешь рассказать о себе? — спрашивает Холмс. -Ничего. У меня отняли все, что я могла назвать своим. Я лишена всего. Тут резко на экране загорается герб Капитолия, после появляется Цезарь Фликерман в пестром одеянии, сидящий во Дворце, напротив него Джек. Впалые щеки, синяки под глазами, замаскированные ссадины, которые не увидит только слепой-это Джек Миллер, который любит меня или любил. -Что? Что они с ним сделали? Закрываю рот ладонями, сдерживая крик, который хочет вырваться наружу. Я вижу шокированные лица Китниис и Пита, вижу как хмурится ментор, бросив взгляд на президента. На моих глазах появляются слезы, они текут по щекам, оставляя обжигающие дорожки. Душа рвется на части и в груди становится так тесно, что была б моя воля, я разорвала бы всю одежду, чтобы высвободиться. После нескольких дежурных фраз и шуток лицо ведущего становится серьезным и более мрачным, чем обычно. -Джек, что ты думаешь о восстании? — спрашивает Цезарь. -Я думаю, что Виктори не хотела этого, ее вынудили. -Вынудили? Кто? Зачем? Во мне бурлят эмоции: обида, злость, разочарование, страх. -Повстанцы. В тот раз они заставили Китнисс, в этот раз ее, — объясняет Джек. Его тело напряжено, он вцепился в кресло со всей силой. -Ты любишь ее? — внезапно спрашивает Цезарь. -Я…Я затрудняюсь ответить. Я любил ту девчонку, что покорила всех вас — это точно. Как можно заставить разлюбить? Я стискиваю зубы, чтобы ничего не сказать, чтобы не издать лишнего звука. -А если она делает это ради тебя? — не отступает Фликерман. Я хочу больше воздуха, вырваться отсюда. В моей груди нет места для кислорода, только боль. Разъедающая боль заняла все пространство. -Что бы она не делала — она делает для себя. В его голосе впервые нет доброты, к которой я так привыкла, но злости тоже нет. Его голос пустой, от этого еще больнее. Лучше б он ненавидел меня. Последняя фраза убила во мне способность верить. Как же я хочу быть мертва сейчас. -Спасибо, Джек. Может, ты хочешь что-то передать для Виктории? — спрашивает у него ведущий. -Тори, не ведись у них на поводу. Не будь дурой, Тори. Очнись!       Экран погас, каждый переживал разные чувства и эмоции. Дышать стало невозможно, поперек горла ком, мешающий делать это. Только Хеймитч точно осознает, что у него внутри. Он чрезвычайно зол. -Вы специально? — с огромным возмущением произнес тот. -О чем Вы, мистер Эбернети? — прикидываясь дурочкой, ответила Холмс. -Вы знали, что будет этот эфир! — упрекает ее он, — Вы нарочно причинили ей боль! Он указывает на меня. -Это никому непростительно! Я никогда не видела ментора таким злым, похоже, что таким его не видела даже Эффи. -А я не нуждаюсь в Вашем прощении, мистер Эбернети! — перестав искать оправдания, выдает правительница. -Вы так хотите власти, что по трупам готовы пройти. Вы бездушная тварь! -не выдержал он. Лицо капитолийки ударилось в краску, ей стало толи стыдно находиться здесь, толи стыдно за Хеймитча. -Так, все могут быть свободными! — приказала Натали. Мы встали со своих мест и направились к выходу, однако ментор остался недоволен. Все горело внутри него. Голубые, привычно хладнокровные, глаза содержали столько ярости, что он мог взглядом спички зажигать. Я ничего не могу сказать про себя. Мне слишком больно. Многие скажут, что это уже самовнушение. Но я буду искренне рада за тех, кому не пришлось пережить то, что чувствую я, кому не приходится посреди ночи просыпаться со слезами, бороться с подушками и потихоньку сходить с ума. Судить и раздавать советы, будто все зная — роскошь, когда сам этого не познал.