Hero

Весь отдел замер. Напряжение, витающее в воздухе, казалось, можно было потрогать руками. Работники, скрывшись за своими местами, старались производить как можно меньше шума. Джон Мур был в ярости. — Как вы не можете его найти?! — вкрадчивый голос не мог обмануть дрожащего курьера. Парень готов был рухнуть в обморок, ведь слухи о том, что в ярости лучший программист Гипериона мог пристрелить нерадивого работника, явно были небезосновательными. — П-простите, но отдел безопасности сказал, что на камерах нет ничего… Мужчина поднялся из-за стола и медленно обошел, бледного как смерть, молодого человека, будто невзначай проведя ладонью по его плечу: — Парень, лет двадцать — двадцать пять, не больше, шатен, правая рука металлическая, в левом глазу ЭХО-имплантат, в виске разъем, — каждое слово сопровождалось мягким движением ладони. — Худой, одет в брюки и голубую рубашку с ярко-красным галстуком, — вдруг мужчина сильно сжал пальцы, заставляя курьера испугано пискнуть. — Разве этих данных мало для службы безопасности, чтобы найти это чертового незнакомца? Мальчишка замотал головой: — Я им в-все передам, сэр. Надеюсь, они сделают все возможное, сэр! — Я тоже надеюсь, — шатен отпустил плечо собеседника. — Пусть поторопятся. Или я приду туда лично. Еще раз кивнув, курьер поспешил скрыться, а Джон устало потер виски. В голове было пусто, но странное, зудящее чувство, поселившееся где-то в районе солнечного сплетения, и не думало его отпускать. Шатен рухнул в кресло, бессильно откинувшись на спинку. Настроение было паршивое. Утром он повысил голос на жену, которая не хотела отпускать его на работу. « — Ты упал в обморок прямо на улице, любимый! Доктор Циглер говорит, что причина могла быть в каком-то раздражителе, который вызвал сильнейший ответ организма и был как-то связан с твоей комой! — почти плакала женщина. — Почему ты меня не слушаешь? Мы не хотим тебя снова терять!» Он лишь отмахнулся, грубо рявкнув, что сам может решать, что ему стоит делать, а что нет. А теперь, снова и снова вспоминая заплаканное и перепуганное лицо Айи, Джон чувствовал вину. И это его страшно раздражало. А еще и образ незнакомца, что плотно засел у шатена в голове. Было что-то этакое, в его удивленных глазах. Что-то странное, смутно знакомое и теплое. Будто они были знакомы. Хотя нет, даже не так… Будто они были друзьями. Но сам Мур мог с твердой уверенностью сказать, что людей, похожих на этого паренька, у него, ни в штате, ни в кругу личных знакомств не было. Уж он-то точно бы запомнил столь технологичную инновацию, как частично механизированный головной мозг. По его данным, ничего подобного ни Гиперион, ни Атлас, ни, тем более, Даль не производили. Да и его собственные знания об этой, явно не здешней, технологии сильно настораживали. Хотелось рвать и метать. Выкинуть в космос начальника охраны, придушить тупицу Тесситера, который, гаденько ухмыляясь, намекнул на то, что возможно после комы у него, Джона, мягко говоря, поехала крыша или, на крайний случай, пристрелить-таки рыжую телохранительницу генерального директора компании. И пусть причин делать это у него не было. Причину, например, можно просто придумать. Может она самая рыжая! На столе, между тем, мерно тикал метроном. Впервые, за прошедшие месяцы, к несказанному удивлению сотрудников, Джон Мур пребывал в меланхолично-агрессивном состоянии и не гнал их работать. Никто ничего не понимал, но соваться к начальнику с вопросами — себе дороже. Вдруг, дверь в кабинет мужчины распахнулась, и взмыленный курьер, положив на стол допотопную картонную папку, быстренько попятился к выходу. Бровь начальника отдела по проектированию эридиевых разработок иронично изогнулась. На бумаге обычно делались записи, которые сразу же имели гриф секретности. Медленно подтянув к себе документ, мужчина с интересом открыл чье-то личное дело и углубился в чтение. И чем дольше он вчитывался в написанное, тем сильнее стучало его сердце, а между бровями залегла морщинка. Мгновение, и сильной рукой шатен отшвырнул от себя ни в чем не повинную папку, наблюдая, как листы, стайкой белых птиц, разлетелись по кабинету, медленно приземляясь на голубой ковролин. Одна лишь страница осталась в подрагивающих пальцах программиста. Та самая, на которой был размещен снимок, с которого на Джона смотрел молодой парень, лет семнадцати с гладко зачесанными волосами и очень серьезным взглядом. Тот самый незнакомец, но гораздо младше и еще не успевший обзавестись правками в виде Эхо-импланта и механической руки. «Младший секретарь Риз Коулман, — документ бесстрастно делился своим содержимым с владельцем. — Дает свое согласие на участие в медицинском эксперименте „Андромеда“, подвергнут госпитализации и с этого момента именуется „пациентом 13/50“. Возраст — 18 лет. Родителей — нет. Патологических отклонений в физическом и умственном состоянии — нет». Джек мрачно хмыкнул, вглядываясь в нечеткое изображение шестилетней давности. Рука сама нащупала в ящике стола бутылку отличного джина. Сделав большой глоток прямо из горла, мужчина развернулся к окну, выходящему на двор филиала Гипериона в Перспективе. В горле першило. «Андромеду» разрабатывали на основе некоторых из его эксперементальных ИИ. Суть эксперимента заключался в замене некоторых проводящих участков коры головного мозга на биотические вставки, которые могли бы «разгонять» импульсы, заставляя мозг работать на пределе возможностей без вреда для здоровья. Но даже так, листая краткие выдержки из старого личного дела, шатен мог с уверенностью сказать, что за работу взялся дилетант, который не смог довести до ума почти готовые разработки. Джек скрипнул зубами, старясь привести чувства в порядок. А с фотографии на него грустно и немного осуждающе смотрел, так взбудораживший лучшего программиста Гипериона, Риз Коулман. А под снимком красовалась сухая и холодная фраза: «„Пациент 13/50“. Статус — мертв». *** По дому бродили редкие блики, в воздухе висел стойкий запах пирога с корицей. Тихо покачивались от мягкого сквозняка комнатные растения. Ночь дышала спокойствием и леностью. Темная фигура неслышно скользнула в детскую. Девочка разметалась на кровати, сбив одеяло в ноги, и тихонько посапывала, уткнувшись в сгиб руки. Волосы, с любовью превращаемые в прически днем, теперь черным потоком струились по подушке. Мужчина аккуратно поднял покрывало, укутывая малышку, и почти не вздрогнул, когда его плечи обвили ласковые руки. — Ты не мог не зайти к ней, да Джон? — брюнетка уткнулась в плечо мужа. Шатен накрыл ладонь любимой, переплетаясь пальцами. — Ты не злись на меня, — женщина развернула его к себе. — Я просто беспокоюсь. Жить без тебя — было сродни страшному испытанию. И лишь призрачная надежда на твое возвращение давала мне силы двигаться дальше, — она обняла мужа, уронив голову ему на плечо. — Знаешь, я так хочу, чтобы ты улыбнулся. Джон невесело усмехнулся, но Айя осторожно обхватила его лицо ладонями, внимательно вглядываясь в глаза возлюбленного, будто пытаясь найти в них что-то, понятное только ей. — Нет, не так. Без злости и сарказма, без боли и горечи. Так, как улыбался мой любимый Джон Мур на свадьбе, как улыбался он, в первый раз увидев своего ребенка, и как сейчас он улыбается, глядя на своего Ангела. Хочу, чтобы ты улыбнулся мне, как прежде… Мужчина крепко обнял брюнетку, чувствуя, как отпускает его беспокойство и раздражение. — А ты нашел своего «таинственного незнакомца»? — пробормотала женщина куда-то в район его груди. — Нашел, — Джон тихонько вышел из детской и аккуратно прикрыл за собой дверь. — По документам выходит, что этого парня звали Риз. — Да? И что ему было нужно? Ты знал его? — Нет. Этот молодой человек погиб шесть лет назад в ходе неудачного эксперимента. По крайней мере, так написано в архивных данных. — Это ужасно, — Айя нервно повела плечами. — Но мы же его видели! — Видели. А стало быть, он вполне реален. Или это очень неуклюжий призрак. — Ты считаешь… — Считаю, что эксперимент удался. Единственное, чего я не понимаю, так это того, зачем Тесситер это скрывает? Почему этот парень узнал меня, хотя я его явно видел впервые? Что он хотел мне сказать? Вопросы, вопросы… и ответов пока нет. — Мы разберемся, — женщина повесила в шкаф пиджак и рубашку, пока шатен готовился ко сну. — Я уверена. — Я знаю. Я над этим работаю. *** — Ты мне не сказала… — Я знала, что ты не согласишься. — Айя! — ДЖОН! Голос, усиленный микрофоном тем временем прервал начавшуюся было перепалку: — Дамы и господа! — толстенький мужчина, облаченный в строгий костюм, радостно всплеснул руками. — Сегодня, в этот знаменательный день, когда нашему учебному заведению исполняется пять лет, я хотел бы предоставить вступительное слово особому гостю: человеку, который смог преодолеть болезнь и вернуться к нормальной жизни, программисту, за которого поручился Гарольд Тесситер и рекомендовал его к вступлению в попечительский совет, и, конечно, просто выдающемуся гражданину Перспективы. Джон Мур, прошу вас к микрофону! Шатен скривился как от зубной боли. Дифирамбы, льющиеся в его сторону, скорее раздражали, чем приносили удовлетворение. Под аплодисменты он вышел на сцену, ловко подстраивая стойку микрофона под свой рост, даже не выпустив из пальцев бокал с шампанским. Как только он поднял голову, встречаясь с голодными возбужденными глазами лощеных толстосумов, что-то щелкнуло у него в голове. Расправив плечи, он одарил присутствующих своей самой очаровательной улыбкой: хищной и немного злой.  — Позвольте начать издалека, — зал замер вслушиваясь в уверенный голос. — Я вырос на Пандоре, в небольшом домике на окраине Эридиевого Мора. Моя драгоценная бабушка была невероятно душевным педагогом — я не лез к ней в душу, а она за это не использовала цепную пилу. Все честно, я полагаю. Каждый день я усваивал для себя все новые и новые уроки. Например, если ты хочешь жить — тебе необходима физкультура. А если ты не сдал норматив, то урок анатомии и физиологии придется проводить в желудке дикого мордоплюя. Иногда, забираясь на кучи металлолома, сваленные, обычно, не далеко от поселков бандитов, я вынужден был раз за разом сдавать зачет по основам безопасности жизнедеятельности. Чаще всего у меня это получалось на три с минусом, о чем меня и оповещала бабуля, вытаскивая пули из моей многострадальной задницы и параллельно отвешивая подзатыльники. Как видите, с физкультурой и ОБЖ у меня всегда было плохо, а потому я предпочитал учиться на дому, — мурашки, бегущие по спине присутствующих, и те периодически замирали, вслушиваясь во вкрадчивые интонации сильного голоса, модуляции которого могли заставить слушающих забыть, как дышать. — И я трусливо сбежал на Гелиос, предлагая свои знания, да и всю свою, еще не потрошеную, тушку Гарольду Тесситеру. Психологию я знал на пять, так что работа досталась мне без труда. Приходилось выкладываться по полной, с методичностью коммивояжера доказывая — я лучшее приобретение Гипериона за последние десятки лет! И все это для того, чтобы никогда больше не возвращаться на ненавистную мне планету. А потом пришла она. Землянка, что перевернула жизнь на этом куске камня с ног на голову. И мою жизнь тоже. Больше всего на свете я сожалею о том, что меня не было рядом, когда ее прекрасные мечты начали воплощаться в жизнь. Прости меня, Айя, что тебе одной пришлось противостоять бюрократам, дуракам и невеждам! Так давайте же выпьем за то, что наши с вами дети могут получать знания и не бояться того, что какие-то отморозки убьют их или продадут в рабство. За то, чтобы их мечты никогда не угасали под слоем жестокости, боли и безысходности. Мужчина залпом опрокинул в себя бокал шампанского и зло швырнул его на пол, с наслаждением наблюдая, как мелкие осколки разлетаются по каменному покрытию, сверкая, будто драгоценные камни. В зале царила гробовая тишина, которая в какое-то мгновение взорвалась бурей аплодисментов. Громче других хлопали те, кто сам пережил ужасы взросления на Пандоре. Спустившись вниз, шатена чуть не сбила с ног Айя, сжав мужа в объятьях. — Эй, ну как я тебе? — мужчина нежно погладил брюнетку по голове. — Лучше всех, — женщина не скрывала своих слез. — Я люблю тебя, Джон Мур! И только попробуй оставить меня! Я найду и прикончу нафиг всех соперниц! — Ох, как мы заговорили, — программист усмехнулся. — А как же твои принципы и твой пацифизм? — Когда дело касается тебя, я сама себя не узнаю. Пара отошла к накрытым столам, чтобы не мешать людям слушать продолжение страстных речей остальных членов родительского комитета. После скучнейшей приветственной части, на сцену пригласили детей. Через два часа, наполненных плохо поставленными сценками и излишне радостными песнями про Перспективу, школу, птичек и цветочки, Джон хотел просто волком выть и лезть на стену. Или пристрелить кого-нибудь. И только рука Айи, легонько сжимающая его плечо, останавливала мужчину от самоуправства. Когда на сцену вышла Ангел, сердце лучшего программиста Гипериона замерло от предвкушения. Они с дочкой очень долго, в тайне от мамы, выбирали самый лучший монолог из множества старых томов, которые землянка хранила в библиотеке. Девочка, в алом платье встала в центр сцены. На глаза ее была повязана алая ткань, а руки методично перебирали старые католические четки. Глубокий вдох и … — Это Ты? Ты?.. Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать? Я слишком знаю, что ты скажешь. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Но, знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю, кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к Твоему костру угли, знаешь Ты это? Да, Ты, может быть, это знаешь… Воздух звенел от напряжения. Люди замерли, не понимая, о чем говорит своим звонким голосом ребенок, стоящий в лучах софит. Айя вздрогнула и сильнее сжала плечо мужа. — Имеешь ли Ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого Ты пришел?.. нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы, за которую Ты так стоял, когда был на земле. Все, что Ты возвестишь, посягнет на свободу веры людей, ибо явятся как чудо, а свобода их веры Тебе была дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад. Не Ты ли так часто тогда говорил: «Хочу сделать вас свободными». Но вот Ты теперь увидел этих «свободных» людей… Пятнадцать веков мучились мы с этою свободой, но теперь это кончено, и кончено крепко. — Быть не может… Джон, что происходит? — Ай, разве не в твоей книге была закладка на этой притче? Я решил немного разнообразить репертуар и расшевелить заплывшие жиром мозги этих зевак, которые распухли от лености и сытости. — Местами ты псих, Джон Мур! А Великий Инквизитор тем временем продолжал: — Реши же сам, кто был прав: Ты или тот, который тогда вопрошал Тебя? Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не бьию для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои». Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли, и сразится с Тобою, и победит Тебя. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против Тебя и которым разрушится храм Твой… Они отыщут нас… найдут нас и возопиют к нам: «Накормите нас, ибо те, которые обещали нам огонь с небеси, его не дали». Но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Люди переглядывались, пытаясь вникнуть в сказанное. Кто-то качал головой, кто-то судорожно листал программку, в надежде найти хоть какую-то подсказку. А звонкий голос вспарывал тишину, словно острый стилет нежную плоть. — А между тем в вопросе этом заключалась великая тайна мира сего. Приняв „хлебы“, Ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе — это: „пред кем преклониться?“ Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Ты знал. Ты не мог не знать эту основную тайну природы человеческой, но Ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось Тебе, чтобы заставить всех преклониться пред Тобою бесспорно, — знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного. Взгляни же, что сделал Ты далее. И опять во имя свободы! … Ты тот, который пришел отдать за них жизнь Свою! Вместо того чтоб овладеть людскою свободой, Ты умножил ее и обременил ее мучениями душевное царство человека вовеки. Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою… Они воскликнут наконец, что правда не в Тебе, ибо невозможно было оставить их в смятении и мучении более, чем сделал Ты, оставив им столько забот и неразрешимых задач. Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и Сам подал пример тому… Но Ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и Бога, ибо человек ищет не столько Бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел с креста, когда кричали Тебе, издеваясь и дразня Тебя: „Сойди с креста и уверуем, что это Ты“. Ты не сошел потому, что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Мы исправили подвиг Твой и основали его на ЧУДЕ, ТАЙНЕ и АВТОРИТЕТЕ. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что Ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами Своими? Рассердись, я не хочу любви Твоей, потому что сам не люблю Тебя… Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя сами, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: „Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих“. Получая от нас хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же хлебы, их же руками добытые, берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в хлебы, но воистину более, чем самому хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!.. А гости, опешив, внимали жестоким словам. Мужчины покрылись испариной, утирая шелковыми платками сальные лбы. Женщины неодобрительно хмурили брови, поджимая тонкие губы. И каждый боялся признаться в том, что фразы, брошенные, словно перчатка в лицо, тревожили их больше обычных увещеваний. А вроде и совесть получила свою обычную взятку, и глаза отказывались видеть, а уши слышать, и лишь своевольное сердце позволяло себе пропустить удар другой. — Стадо вновь соберется и вновь покорится, и уже раз навсегда Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы… Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе, как птенцы к наседке. Они будут дивиться и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо… Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом… Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною и вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они… То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю Тебе, завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу Тебя. Dixi.» Взлетели вверх алые рукава, свет померк, а когда загорелся снова, то Ангела на сцене не было. Чинные и добродетельные господа, смахнув небрежно холодный пот, вернулись к своему привычному состоянию задумчивого спокойствия. Дамы сглотнули комок и, будто устав от гнетущего молчания, стали перешептываться еще сильней. Зал гудел. И никто не замечал как странно и немного зло улыбался лучший программист Гипериона. *** Банкет закончился, и люди сплошным потоком побрели к выходу. — Пап, я плохо рассказала? — девочка теребила косичку. — Нет! Ты была великолепна! — Хм, так все родители говорят, чтобы поддержать… Но ты-то, пап, говоришь правду, даже если она плохая! Скажи честно… — Послушай меня, — Джон Мур серьезно взглянул в глаза дочери. — Мы выбирали отрывок вместе, вместе репетировали, и ты выступила именно так, как и должна была. И даже больше! Просто есть люди, для которых этот монолог оказался слишком тяжелым и непонятным. Существуют безмозглые дегенераты, которые не могут принять того, что маленькая девочка говорит о серьезных вещах. — Джон, — брюнетка покачала головой. — Не ругайся при ребенке. — Мам, а папа правду говорит? Мне не хлопали… И приза не дали. — Папа прав, малышка. Я знаю… Но договорить женщине не дали. Говорливая репортерша вынырнула будто из-под земли, заставив шатена попятится и машинально потянуться за оружием. — Добрый вечер! Меня зовут Джоана Джеймисон, «Вестник Пандоры». Могу ли я задать вам пару вопросов? Мужчина хотел было послать назойливую барышню куда подальше, но поймав предостерегающий взгляд жены, сдался. — Хорошо. Согласен. Более сорока минут Джоана, чья белозубая улыбка несказанно раздражала мужчину, мучила его вопросами о его работе, отношениях с Тесситером и руководящей верхушкой, о личной жизни. И вот уже когда сотрудник Гипериона решил, что журналистка вот-вот отвяжется, девушка задала интересующий ее вопрос, прелюдией к которому, казалось бы, были все остальные попытки общаться: — Это правда, что вы избили Натаниэля Доусона за то, что тот приставал к вашей жене? — О нет, мой кренделёчек, — терпение мужчины лопнуло. — Знаете, есть такой научный факт, что наше поведение сказывается на внутреннем состоянии организма. Так вот, несчастный Натаниэль, из-за постоянных сквернословий и скабрезностей, заработал себе явные проблемы с зубами. В чем я и имел возможность убедиться, ощущая его смрадное дыхание на моем лице. Так что я, как неравнодушный гражданин, не мог остаться в стороне, и, подручными средствами, помог ему удалить больной зуб. Блондинка, быстро набросав что-то в планшете, хотела задать еще один вопрос, но Джон опередил ее. — А знаете, — мужчина придвинулся к ней ближе и хищно улыбнулся. — От беспрерывной болтовни часто болит горло. Хотите, я наложу вам жгут на шею, в качестве профилактики? Женщина ойкнула и мгновенно испарилась. Правда, за спиной нервный программист услышал странные звуки. Обернувшись, он увидел давящихся от смеха Ангела и Айю. *** Сон был тяжелым. Белесый туман клубился около его ног, будто верный пес. Мужчина не совсем понимал, куда он идет, но ноги сами несли его вперед. Вдруг вдалеке мелькнула смутно знакомая фигура. Шатен ускорил шаг и без труда настиг незваного гостя. Молодой парень стоял лицом к собеседнику, и Джон смог во всех подробностях рассмотреть черты пришельца: симпатичное лицо с высоким скулами и хорошо очерченным подбородком, казалось слишком открытым и беззащитным из-за широко распахнутых глаз. ЭХО-имплант горел мерным голубым светом, отбрасывая легкие блики на бледную кожу. Сейчас этот парень казался ему смутно знакомым. На языке вертелись шутливые обращения, которыми так и хотелось позвать замерший на месте морок. — Хэй, тыковка, что тебе нужно? Но призрак молчал, продолжая сверлить Джона испуганным взглядом. Мужчине было не по себе. — Риз? Услышав свое имя, парень вздрогнул и вдруг заговорил: — Сэр, вы обронили. Сэр… Он протянул вперед руки, показывая, что в его ладонях лежит некий предмет. Разглядеть его никак не удавалось, и программист нерешительно приблизился. Она смотрела на него пустыми глазницами. Старая маска, будто посмертный слепок, издевательски ухмылялась своему прототипу горькой улыбкой, навечно застывшей на жалком подобии лица. — Сэр… Как же я буду без вас? Мальчишка шагнул ему на встречу и растворился в воздухе. Шатен подскочил на кровати, пытаясь удержать детали сна. Но он водой утекал сквозь пальцы. Скрипнув зубами, мужчина уронил голову на подушку и отбыл в царство Морфея. *** Следующие две недели походили на странный бред, когда не можешь понять, спишь ты или уже проснулся. Жизнь текла своим чередом, за одним только исключением — про таинственного незнакомца Джон не выяснил больше ничего. Тот день ничем от других не отличался. Он обнял жену, отвел дочку в школу, отпахал на четыре часа больше положенного, наорал на работников. В общем, все, как всегда. Но стоило ему только выйти на сумрачные улицы Перспективы, как в душу закралось странное, зудящее ощущение, будто что-то должно непременно произойти. Он мерил шагами тротуар, вдыхая холодный воздух летней ночи. Город пестрил яркими вывесками, окутывая ночных гуляк и заядлых кутил непередаваемой атмосферой беспечности и праздника. Последние рабочие расходились по домам, словно мотыльки, спеша к горящим окнам, за стеклами которых их ждала семья. Но Джек не спешил уподобиться им, хотя его «огонек», казалось бы, горел ярче всех. Зудящее чувство вело его куда-то к стенам города. Мужчина не сопротивлялся, лишь отрешенно отмечая, как шумные и светлые улицы сменяются темными рабочими кварталами. Пистолет привычно лег в руку, давая иллюзию безопасности, так что он даже не замедлил шаг, когда в десяти метрах от него мелькнула знакомая тень. Призрак из сна, который так долго мучил его, теперь на всех парах несся к западному выходу из города. Казалось, парень не касается ступнями мостовой, а буквально парит над грязными каменными плитами. Мужчина бежал за ним, забыв о том, что дома его ждет семейный ужин, что домочадцы будут волноваться и о том, что на завтра нужно будет предоставить презентацию по новой разработке. Единственная мысль, бившаяся в висках — не потерять из виду острый силуэт знакомого незнакомца. Городская стена огромным монолитом нависла над перспективным программистом, который безуспешно пытался перевести дух. И как так получилось, что ни одного охранника на посту не было? И почему обычно закрытые ворота, теперь были распахнуты настежь? Кто допустил это? Но все эти вопросы ушли куда-то на второй план, ведь морок медленно брел по мосту, в сторону материка. Его движения были странными: рваные, словно у поломанной куклы шаги, подрагивающие плечи и неестественно прямая спина. Повинуясь какому-то порыву, мужчина схватил незнакомца за плечо и резко развернул к себе. Все его вопросы застряли в горле. Молодой человек выглядел отвратительно: разбитая скула сочилась бордовой жидкостью, гематомы на лбу и челюсти налились синевой, из носа текла кровь. Даже губа, прокушенная насквозь, кровоточила. — Я упал сэр, — хриплый голос выдавал безумно панические нотки. — Чуть вас не погубил. Ногу вот сломал. Мужчина опустил голову, понимая, что одна штанина незнакомца промокла и была разодрана в клочья. — Вернитесь ко мне, — парень, казалось, смотрел куда-то поверх собеседника. Он будто его не видел. — О чем ты говоришь? — Вернитесь, прошу… Мальчишка подался вперед, касаясь израненными губами теплых губ мужчины, оставляя на них мимолетный, по-детски целомудренный поцелуй. Джек чувствовал солено-металлический привкус на губах и понимал… Он уже целовал эту твердолобую тыковку. Мир взорвался адской болью, рассыпаясь на мириады осколков. ***  — Невероятно! — механический голос заставил мужчину сильно зажмуриться, так как головная боль была просто нестерпимой. — Мастер Риз говорил, что вы очнетесь, и оказался прав! — Заткнись, иначе тебе придется нести мне тазик! — мужчина с трудом пошевелился, ощущая под боком что-то теплое. Его страшно мутило, но желудок и так был пуст. — Тут нет искомой вещи. Сожалею. — голос и правда звучал виновато. Собрав остатки сил, Красавчик Джек приподнялся на локтях, рассматривая собеседника. Ей оказалась человеко-подобная робот, ростом не выше ребенка. Рядом с ним, свернувшись в клубок, лежал Риз. Вся его одежда была в крови и машинном масле. Мужчина поднес ладонь к лицу парня, с облегчением понимая, что он хоть слабо, но дышит. На своих губах мужчина ощущал явный привкус крови. — Так… Дай мне десять минут, и я, пожалуй, спрошу тебя о том, что тут случилось.