Каталогист

Спринг Гроув был небольшим городком, расположенным в Пенсильвании, в нескольких часах езды от Чесапикского залива. Так же, как и в Монро, здесь наличествовала полная смена сезонов, и Левитт, самолично перекрестивший себя в Джозефа, оказался здесь в преддверии лета. Старый Сэм проживал в обветшалом домике на окраине, где соседские коттеджи и участки разделялись дорогами, пустошами, садами и заваленными мусором участками. Здесь летом часто останавливались приезжие, путешествующие в трейлерах, разрисованных радужной символикой хиппи. Половина из них была цыганами, которые устраивали в общественных парках грошовые представления и постоянно терпели гонения от местных властей. По вечерам возле их машин постоянно горели костры, звучали песни под гитару, и городская молодежь налетала сюда стайками, чтобы затариться марихуаной. Иногда ночами в той стороне бывало довольно шумно из-за собачьих боев, а днем часто можно было увидеть кого-нибудь из молодых цыган, практиковавшихся в жонглировании или балансировке тарелок на кончике носа. Старый Сэм был знаком с ними всеми, и часто эти смуглые черноволосые люди наведывались к ним в дом на ужин, принося угощения, песни и дорожные истории. Сэм и Роза когда-то тоже были такими вот американскими кочевниками, без угла и двора, и Левитт, попавший во всю эту пеструю культуру после черно-белого ортодоксального мира, полагал, что лучшей жизни, чем у них, сложно было придумать. Впрочем, его новоявленные опекуны считали, что для десятилетнего мальчишки гораздо более подходящим образом жизни станет школа, собственный дом и провинциальный город. Сэм больше не ездил по штатам со своими собратьями, потому что ему перевалило за седьмой десяток, и медитативное копание в своем саду подходило его старым костям гораздо больше, чем разъездная и полная опасностей жизнь. Роза тоже приехала в город вместе с ним. Потому что на тот момент она была замужем за его сыном. Левитт какое-то время думал, что ее муж умер. Однако впоследствии из разговоров понял, что они просто разведены, и тот пребывает в прекрасном здравии и даже поддерживает с ними какой-то контакт. Тем не менее, невестка и тесть были гораздо более близки друг другу, чем собственный сын и собственный муж. Левитт ничего не знал об этом третьем члене семьи, который часто незримо присутствовал в доме. Понял только, что зовут его Эмиль, и что это не слишком хороший человек. Сэм и Роза ему здорово нравились, и, став старше, он не раз думал о том, что судьба сделала сказочный подарок, устроив встречу с ними обоими в тот момент, когда он был особенно беззащитен и мог попасть в большую беду. Впрочем, их встреча и не была случайной. Когда эти двое привели его ночью в свой дом, первое, что они сделали, прежде чем уложить маленького беглеца спать - это устроили ночной ужин на скорую руку, в ходе которого состоялось их более обстоятельное знакомство. Левитт поначалу опасался говорить им что-либо. Он знал, что в настоящей Америке, в которой очутился, существовали специальные люди, которые занимались поиском таких детей, как он. Что эти люди могли привезти его в плохую семью, где детей принято бить и не кормить. Он думал, что его новые знакомые захотели бы сразу отдать его таким службам, если бы узнали, что он ушел из своей общины. Но эти двое не спрашивали об этом. По их словам, они знали, что встретят его в поезде. Роза поехала в дальний город только потому, что Сэм увидел сон. В этом сне ему было сказано о ребенке, который нуждается помощи и которого им суждено найти. Они спросили Левитта, хочет ли он остаться с ними. И пообещали быть ему семьей, если он не знает, куда идти. Левитт подумал тогда, что они оба говорят с ним, как со взрослым, который должен принять ответственное решение. И сказал, что останется, и упомянул о том, где жил раньше. Он провел то лето, ограниченный в перемещениях садом, пустошами и трейлерным городом. Изредка он виделся с соседями и всегда представлялся им, как внук Сэмюэля. Роза и Сэм попеременно сидели с ним за школьными учебниками, помогая поспешно наверстывать за лето пробелы в знаниях, которыми должны были располагать все американские дети его возраста. Как только книги и учебники превратились из контрабанды в обычные и доступные вещи, Левитт к ним изрядно охладел – без флёра опасности и запретности они потеряли всю свою привлекательность. Поэтому читал он только то, что требовала ускоренная школьная программа. Впрочем усердия и прилежности к обучению он не растерял, находя американскую учебу гораздо более увлекательной, чем уроки в хедере. К тому же, он знал, что от его усилий зависит, насколько успешно ему удастся влиться в школьный коллектив. И Роза, и Джо, его приятель из Монро, рассказывали о том, как плохо дети могут относиться к тем, кто не похож на них. Левитту не на что было жаловаться. Даже без общения с ровесниками он чувствовал себя хорошо. В доме Сэма у него была отдельная комната, которую ему не нужно было делить ни с кем, и в которой он мог делать все, что ему вздумается, с условием только, что он не будет хранить там еду или грязную посуду, а так же обяжется проводить уборку по воскресеньям. Впрочем, поначалу ему было довольно сложно спать одному – он привык к убаюкивающему ритму дыхания своих многочисленных братьев и сестер, и эта новая оглушающая тишина вызывала у него беспокойство, а иногда и панику. В такие минуты он приходил к Розе, и она позволяла ему засыпать у себя в постели. Позже Левитт стал включать радио, устанавливая его на прикроватном столике и понижая звук до едва слышного бормотания – а через какое-то время смог засыпать и без этого. В доме у Сэма и Розы он перепробовал всю еду из цветных коробок, виденных им раньше в журналах и на экранах. Дни, когда Роза приезжала на своей машине из города, привозя огромные бумажные пакеты покупок, были для него сродни празднику – он помогал ей носить все это на кухню, и минуты раскладывания продуктов и вещей были бесценны. Несколько раз Роза возила его на машине в придорожные забегаловки и заправки, торгующие всякой всячиной, где он мог сам выбирать себе угощения, и где она учила его разбираться в ценах и магазинной культуре. Однажды они ездили втроем к заливу, где у них был пикник под звездами, и где он впервые в жизни искупался в открытой воде. Они тогда ночевали втроем в машине на разложенных сидениях под пледами. Сэм и Роза рассказывали ему всякие истории из своей бродячей жизни, а он засыпал, глядя на звезды, и боялся, что все это может закончиться из-за какой-нибудь дурацкой случайности или из-за того, что она сам сделает что-то не так. Иногда он скучал по возне с Авелем, по борьбе ногами за столом с Захарией, по высокомерно задранному носу Марии, по материнской выпечке и отцовским похвалам. Но с большего никогда не жалел о том, что сел в тот поезд. Сэм и Роза стали ему семьей, и спустя годы Левитт понимал, что их жизнь тоже могла быть одинокой без него. Роза была бесплодна, и в дальнейшем Левитт полагал, что это и стало причиной, почему они разошлись с Эмилем. Ей очень хотелось о ком-нибудь заботиться, и она щедро расточала свою любовь на него и своего старого тестя. Но к несчастью, бесплодие было не единственным ее недугом, и с приходом холодов ей всегда приходилось уезжать в Европу, на Средиземноморье, где у нее тоже имелся домик с садиком, за которым она могла ухаживать. Сэм и Левитт так же встретили друг друга в добрый час, потому что у одного никогда не было внуков, а у второго дедушек. Впрочем, конечно же у Левитта были дедушки. И один из них здравствовал на момент его рождения и вполне мог дожить до его десятилетия. Однако этот дед тоже проживал в Европе, и единственным, что Левитт получал от него, были редкие открытки, высланные из Антверпенской еврейской общины, адресованные не лично ему, а всей семье в целом. Сэм был очень добрым и мягким человеком, который любил работать руками и предпочитал улаживать все вопросы мирным путем. Среди цыган он пользовался авторитетом и уважением, Левитт много раз видел, как те приходят к нему за советом и спрашивают мнения по тем или иным вопросам. Его спокойствие и степенность на всех действовали умиротворяюще, и Левитту тоже нравилось проводить с ним время - будь то работа в саду или починка ступеньки на крыльце. Первые три месяца в их обществе прошли для Левитта счастливо и беззаботно. У него появилась куча своих вещей и игрушек, он мог смотреть телевизор, когда ему вздумается, и не оглядываться ни на какие ужасные кары, которые могли настигнуть его за святотатство. Днем он обычно делал что-нибудь для учебы или по дому, а вечером смотрел фильмы и передачи на диване вместе со своей новой семьей за общей миской попкорна, или же ходил с ними к трейлерному городку на уютные посиделки возле костра, когда все пели песни или беседовали за флягой вина, а Левитт развлекался изучением фокусов и жонглированием яблоками. В своих новых членах семьи Левитт всегда ощущал что-то необыкновенное. Сэм обладал глубокой мудростью и особенным знанием, и для Левитта, готового в этом новом мире постоянно сталкиваться с новыми удивительными вещами, не казалось странным, что тот рассказывает о снах, в которых видит какие-то вещи из будущего или слышит ответы на снедающие его вопросы. Он считал нормальным то, что Сэм всегда видел, когда ему лгали, или знал, какого сорта человек стоит перед ним, даже если встречался с ним впервые. На то время Левитту казалось, что все это вещи, которые дарит опыт, приходящий со старостью. Лишь много позже ему стало ясно, что Сэм был чем-то гораздо большим, чем просто умудренный годами старик. Роза виделась ему несколько иной. Она не рассказывала таких снов и не обладала какой-либо особенной проницательностью. Однако от нее шло ощущение какой-то особенной необыкновенной красоты, пронизывающей все ее существо – ее облик, голос и жесты. Место, в котором она появлялась, мгновенно преображалось - насыщалось красками и становилось чудесным. Левитт совершенно не понимал, как этот неведомый Эмиль вообще мог уйти от нее - тот явно был либо глуп, либо слеп. В сущности, Роза была довольно крупной женщиной – в пышным бюстом, большим животом и необъятными бедрами. Свой черные волосы она собирала в пучок, и предпочитала носить широкие балахоны со множеством украшений. Она красилась ярко, не всегда умело – тональный крем мог быть наложен не слишком удачно, стрелки плясали, а ужасающая помада выходила за контур губ. У нее были глубокие морщины у рта и крупные родинки с волосками на шее. Но она была прекрасна. Ее голос хотелось слушать, ее смех – вызывать снова и снова, а ее внимание сложно было делить с кем-то еще. После того вечера в поезде Левитт ощутил перемены и в себе тоже. Он больше не замечал странных вещей в отражениях на стеклах. Люди виделись ему людьми и не пытались выглядеть как-то иначе. Однако то, что он видел раньше на фотографиях, изменилось. На некоторых фото по-прежнему были тени – но те стали обезличенными, он больше не различал черт лица или деталей одежды в этих серых силуэтах, зато по-иному стали выглядеть живые люди. На многих из них появились мутные светящиеся знаки разной формы – глаза, спирали, воронки, точки, кольца, лучи, и выглядело это еще более странно и непонятно, чем предыдущие видения. Он говорил об этом с Сэмом и Розой. Роза тоже могла видеть все эти вещи, но только когда Левитт был рядом. Для нее такие видения были не в новинку – она сказала, что здесь дома, она часто видела те же сны, что и Сэм. Роза, вероятно, обладала столь острой чувствительностью, что могла невольно улавливать состояния других людей – иных объяснений подобным вещам не было. Роза призналась, что до встречи с Левиттом никогда не сталкивалась с тем, что видела тогда в поезде. Она в тот вечер не подала виду, как поражена, чтобы не напугать ребенка, который и сам был шокирован увиденным. В их доме ко всем этим странностям старались относится спокойно, условившись при этом, что разговаривать о них они будут только между собой - между членами семьи. Людям извне вовсе не обязательно было обо всем этом знать – Левитт понял, что и без того соседи поглядывали на их дом искоса, из-за того, что тут постоянно обретались цыгане. С приближением осени Сэм и Роза начали заговаривать о том, что они «не смогут все время скрывать его». Левитту нужны были документы для того, чтобы попасть в школу, и по их словам обеспечить все нужные бумаги мог только Эмиль. Роза по этому поводу очень переживала. Даже плакала несколько раз, но, в конце концов, признала, что этого не избежать, и в один прекрасный день Сэм позвонил по ненавистному им обоим номеру. Сэм так нервничал, что закурил впервые на глаза у Левитта, пока держал трубку у уха, а Роза в это время сидела в кресле рядом и прижимала Левитта к себе так, будто боялась, что этот неведомый Эмиль нанесет ему вред даже через телефонный кабель. Левитт понял, что творится что-то недоброе, когда Сэм с обреченным видом рассказывал в трубку, какие вещи Левитт может видеть на фотографиях. Кажется, именно это и стало ключевым моментом в принятии решения на том конце провода. Потому что, когда Сэм положил трубку, воцарилось молчание. Но вопрос Розы он ответил не сразу. Но после сообщил, что Эмиль сделает все необходимое в течение нескольких дней. Но взамен Левитт должен будет встречаться каждую неделю со школьным психологом мистером Бегли и честно отвечать на все его вопросы. Этот Эмиль сказал, что «если ваш найденыш будет откровенен и продемонстрирует что действительно может то, о чем вы говорите, то я позабочусь не только о его документах, но и о многих других вопросах». И Левитт был откровенен, и продемонстрировал все, что нужно, и Эмиль был так доволен, что пожелал сам связаться с ним по телефону, представившись мистером Люви, и с тех пор он всегда присутствовал в его жизни в образе невидимого мецената, решающего большинство его школьных и жизненных проблем. С наступлением осени Роза уехала, оставив своих мужчин в одиночестве до следующей весны. Левитт пошел в школу, и понял, что Роза и Сэм не знали и половины всего, что поджидает новичка в таком месте – впрочем, в этом не было ничего удивительного, так как эти дети американских дорог и сами никогда не сидели на школьной скамье. Частично Левитт был подготовлен рассказами Джо, частично телевизионными сериалами. Самым тяжелым моментом для него стала необходимость представиться перед целым классом разношерстно одетых и пялящихся на него детей. Дальше все пошло проще, так как Левитт старался придерживаться принципа «не высовывайся», памятуя о том, что для здешних важно показать, что ты ничем от них не отличаешься. В общем-то, в школе его никто не обижал. Учился он неплохо, на спортивной площадке не был последним, а от акцента в речи к тому времени фактически избавился. Как только одноклассники перестали приглядываться к нему чересчур уж пристально, школьная жизнь покатилась по накатанной колее. В теплое время года он ездил туда на велосипеде, зимой – на школьном автобусе, где сидел попеременно то с одним, то с другим одноклассником. Он играл в бейсбол с остальными ребятами, входил в школьную команду и неплохо отбивал подачи. Не то, чтобы те первые два года были совсем уж безоблачными. Ребята принимали его во все игры и охотно общались, но никто никогда не звал к себе домой, и никто не желал идти в гости к нему. Родители его приятелей запрещали все это, уверенные, что, будучи цыганским отпрыском, он обязательно что-нибудь украдет. И на второй год учебы в школе в бейсбольной команде поменялся тренер. На место дружелюбного молодого человека, который учил вместе с ними речевки, раскрашивал им лица перед игрой и водил в пиццерию в случае выигрыша, пришел огромный реднек с солдафонской стрижкой, про которого втихаря поговаривали, что его отец был самым что ни есть фашистом, скрывавшимся от суда в штатах. Слухи эти подтвердились тем, что во время первой же тренировки этот тип начал муштровать их самым жестким образом и в ходе этого назвал одного из ребят заморышем, другого мексикашкой, а Левитта жидом. После того, как это повторилось несколько раз, ребята начали роптать, и кто-то даже почти осмелился, чтобы поправить тренера, сообщив, что тот не еврей, а цыган, но Левитт, ощущающий себя так, будто раскрыли самый огромный обман его жизни, уже просто не мог находиться там. Он стащил с себя перчатки и бейсболку и бросил все это вместе с битой на землю, а после ушел, не обращая внимания на окрики тренера. В команду он больше не вернулся, и среди ребят, которые тоже изрядно охладели к бейсболу после смены руководства, его поступок считался очень крутым. Джонас учился с ним вместе все эти два года. Он тоже сидел на последней парте, но в другом углу классной комнаты. Тихий мальчик в очках, в серой одежде с серыми волосами, всегда знающий ответы на вопросы учителя и выходящий из класса последним. У него были все задатки школьного лузера, но он скорее был тем, кого просто никто не замечал. До ухода из бейсбольной команды Левитт и представить не мог, что тот станет ему лучшим другом. Но он помнил день, когда впервые обратил на того пристальное внимание. Он бы и не смог такое забыть. Это была пятница, день докладов на свободную тему. Левитт блестяще отстрелялся по теме иудаизма, которую выбрал только потому что знал, что ответит по ней безупречно, даже если не успеет нормально подготовится. А после него к доске вышел Джонас, который своей темой вызвал прокатившийся по классу гул шепотков и смешков. Левитт тоже посмеялся, когда сидящий справа от него приятель покрутил пальцем у виска. Джонас подготовил доклад о серийный убийцах и рассказывал обо всем этом с жаром и неподдельным интересом. Левитт иногда думал, что сложись все потом по-другому, вполне возможно, что этим докладом тот все-таки положил бы фундамент для травли в старшей школе. Потому что, хоть маньяки и было безумно интересной темой, все же этот выбор казался слишком выбивающимся из общего ряда. И так же слишком очевидным было то, что Джонас интересуется этой темой давно и изучает ее, как хобби. Левитт слушал, вовсю придавая своему лицу скучающее выражение, как и прочие одноклассники, хотя с нетерпением ждал, когда распечатки с портретами этих жутких парней попадут и к нему в руки. И когда это случилось, Левитт на какое-то время совершенно выпал из реальности. Каждый портрет был сделан на отдельном листе, на цветном принтере, и под каждым имелась подпись с количеством убитых жертв. Левитт завороженно перебирал листы, со смесью восторга и беспокойства убеждаясь в том, что над каждым из этих людей он видит одно и то же – воронку, окрашенную бледно-фиолетовым. В голове его все мешалось, потому что он понимал – ему в руки попался ключ к разгадке огромной тайны. Он ходил все эти годы к мистеру Бегли, рисовал для него всякую чушь на фотографиях, которые тот отсылал потом мистеру Люви, и которые считались «паранормальным феноменом», не имеющим под собой внятного основания. И только сейчас он впервые осознал, что в этом есть смысл, есть система, и то, что он видит – это не просто так, это не странное отклонение и не расстройство. Это то, в чем есть закономерность, и то, чем при желании, можно пользоваться. Он пришел в себя только, когда сосед, крутивший пальцем у виска, окликнул его, и выяснилось, что уже половина голов недовольно смотрит на него из-за того, что тот задерживает раздаточные материалы. Левитт отдал этот ворох бумаг и погрузился в трансовое состояние, вызванное хаосом мыслей, обуревавших его изнутри. Из класса он выходил последним, сразу же вслед за Джонасом, который несколько раз оглянулся на него, наверное заметив тогда, во время доклада, что он так долго рассматривал фотографии. Он ждал, что Левитт заговорит с ним. Но тот не заговорил, и Джонас в тот вечер снова ушел домой в одиночестве. А Левитт остановился на полпути к шкафчикам и развернулся в сторону коридора с учительским кабинетом. Там, пихаемый другими школьниками со всем сторон, он стоял у стенда, на котором висели фотографии всего школьного персонала – начиная от директора, заканчивая последним уборщиком. И именно на это фото – последнего уборщика – Левитт и смотрел, оцепенелый от знания, накрывшего его. Алан Данновер работал в этой школе уже пятнадцать лет, не меняя своей должности. Он робко улыбался на фото, а над его оранжевой кепкой сияла невидимая для остальных воронка. Левитт смотрел на нее и знал, что с этого момента дороги назад не будет, и что он просто не имеет права оставить все это без внимания.