Приют для Эми

Когда Бенджамин вернулся в гостиную, где пахло фиалками и свежей выпечкой (видимо, накануне Джеромы стряпали что-то), он увидел дремавшую на скамье Эмили. Закутанная в покрывало, с влажными распущенными волосами, она лежала на боку, подложив руку под правую щёку, и, едва Бен подошёл поближе, он заметил, что кожа её снова обрела здоровый цвет, на щеках выступил лёгкий румянец; камин хорошо разгорелся, и в комнате стало достаточно тепло. Тени ползли по стенам и мебели, за окнами так и не прояснилось — дождь беспощадно заливал лужайки, на дорогах образовывалась грязь и слякоть, и несчастные животные, как могли, прятались от этой ночной напасти. Суматоха с пожаром взбудоражила всю деревню, многие, наверняка, до утра не заснут. А Бен лишь теперь понял, как сильно устал. Не только этой ночью, устал от всего: от горьких воспоминаний об отце — во многом жестоком и гордом человеке — не любившем ни сына, ни жену, которую ему навязало когда-то общество; устал презирать в глубине души Джейн Паркер, ведь она, такая разумная и правильная, не поскупилась ответить на ухаживания женатого мужчины много старше неё; устал, в конце концов, каждый раз смотреть в глаза матери, чей холодный взгляд просто сквозил презрением и вселенской обидой — она желала мщения, но это ничуть не помогало ей и не спасало её несчастную душу. Капитан вздохнул, покачав головой, подошёл к окну и задёрнул занавески. Ливень барабанил по деревянным кадкам для стирки, оставшимся снаружи, и по крыше с такой силой, что Бенджамину вдруг подумалось, как бы откуда-то сверху и на них не хлынула вода. Вернувшись к скамье, на которой лежала его супруга, он какое-то время смотрел, как капли стекают с каштановых локонов девушки, затем осторожно поднял Эмили на руки и отнёс в спальню. Там, уложив её на узкую двуспальную кровать, заправленную чистым бельём, он зажёг пару свечей и вдруг посмеялся сам себе: что бы она сказала, увидав его полуголого, в одних лишь мокрых бриджах? А как она была обескуражена тогда, в доме мистера Кейна, когда он вызвался достать из озера накидку её кузины? Боже, многого же не знают девицы до замужества и упускают из виду! Бенджамин улыбался, даже почти отвлёкся, пока пытался высвободить крепко спящую Эмили из купальной простыни. А когда ему это удалось, наконец, то стало совсем не смешно. Разумеется, она была совершенно голой. В тот миг, за один только брошенный взгляд на это изящное девичье тело, он забыл и про пожар, и про обиды на Джейн Паркер, забыл о родителях, даже о ненавистных командирах, посылавших его в Южную Америку. Сколько ночей после венчания Бенджамин порывался прийти к ней и потребовать (или даже просить) то, что и так по праву принадлежало ему? Он уже и сосчитать не мог. Но каждый раз его останавливала одна и та же картина: невысокая, крепкая девочка лет десяти, одетая в совсем не новое, перештопанное платьице, с небрежными косичками на голове и в давно потерявшем белизну чепце. Она всегда была для него ребёнком — отважным и рвущимся в бой товарищем по играм, по-мальчишески ловкой и весёлой подругой, так что даже разница в возрасте не мешала этой чистой детской привязанности. Барретт-старший действительно её любил и не препятствовал дружбе детей. Кто же знал, что любовь эта была укреплена исключительно существованием Джейн Паркер в жизни Виктора? Но дети выросли, Эмили стала его женой, а Бен всё не мог избавиться от скользкого, неприятного ощущения чего-то порочного и непозволительного, стоило ему коснуться вопроса консуммации. А думал он об этом часто, слишком часто. Даже во время поздних сборищ, когда вдруг начинал грустить в кругу своих выживших боевых товарищей. Дома находилась его молодая невинная супруга, а он понятия не имел, как именно деликатно и без напора обговорить с ней то, что должно было когда-нибудь произойти. Разрушить наивный детский образ маленькой девочки из его юности? Да как такое возможно? Сейчас, когда они были совершенно одни в деревенском доме, а Эмили — его Эмили — так крепко спала перед ним, нагая и открытая его взору, он только и мог, что проклинать себя и обзывать дураком. Упустить столько времени, когда он, как её законный муж, мог хоть каждый день смотреть на неё, касаться этого прелестного тела и любить, сколько бы хватало сил! Каким же нужно быть идиотом, чтобы до сих пор не прийти к ней? Ему всегда нравились её густые каштановые локоны с едва заметными на свету прядками чуть посветлее, но откуда было знать, что под одеждой Эмили прятала ещё и такую соблазнительную фигурку? Она была невысокой, но какое это имеет значение, когда у юной девушки такие стройные ножки с тонкими лодыжками и аккуратными пальчиками стопы? И её кожа была гладкой, пусть и бледноватой, а на плоском животе виднелись две крохотные родинки… Бен буквально заставил себя не смотреть на неё больше, не поднимать глаза выше; подтянул тёплое одеяло и укрыл им Эмили как раз, когда она непроизвольно свернулась калачиком, обняв рукой подушку. И всё же он успел разглядеть её груди в слабом свете — небольшие, но крепкие и белые, и они наверняка идеально поместились бы в его ладонях… Воззвав к последним остаткам совести и благоразумия, Бен шёпотом выругался (хотя это и не помогло) и вернулся в гостиную. Через несколько минут вся мокрая одежда сушилась перед камином, а молодой капитан, обвязав вокруг бёдер тонкое покрывало, пытался не заснуть в глубоком скрипучем кресле. Сквозь настигавший его сон он смутно размышлял о том, что познал, наконец, настоящее желание владеть женщиной. Такого не было ни с одной из его мимолётных любовниц, он просто делал то, к чему могла привести та или иная ситуация. Многие товарищи и просто знакомые джентльмены хвастливо обменивались между собой рассказами о любовных подвигах, о том, как успели затащить в постель ту или иную даму, но Бену нечего было рассказывать. Впервые он был с женщиной, когда друзья повели его, пьяного, в паб на Ковент-Гарден в столице, ему было всего семнадцать. А после, во время службы в основном, он успел «пообщаться» лишь с тремя-четырьмя миловидными особами. Но с тех пор, как снова встретил Эмили, и думать забыл об этом роде развлечениях. Слава Богу, приятели и так уважали его за весёлость и умение вести себя в компаниях, иначе высмеяли бы за явный провал в любовных похождениях. И надо же! Стоило впервые за долгое время увидеть симпатичное обнажённое тело женщины, он оказался заведённым, словно какой-нибудь неопытный подросток, жаждущий наконец познать страсть! До того это было странное ощущение, приносившее крайнее неудобство, почти боль, что Бен принялся убеждать себя просто не думать о ней, о своей жене, с которой дружил в детстве, с которой был вынужден обвенчаться, которую игнорировал так долго… и так бесполезно. Усталость брала своё, но он — слишком большой для такой неудобной мебели — быстро почувствовал, как затекали мышцы, и просто некуда было положить голову. Мысленно пообещав вскоре накупить Джеромам новых кресел или хотя бы койку, Бенджамин со вздохом вернулся в спальню и потушил свечи. Эмили всё так же спала с краю, ближе к стене, и капитан, постояв с минутку рядом, лёг с другой стороны, укрывшись вторым одеялом.

***

Проснулась она из-за жутких раскатов грома. Казалось, земля дрожала в такт этому грохоту, или небо падало, так что первой мыслью Эмили было воспоминание о книгах со старинными легендами, рассказывающими про конец света. А после, когда меньше, чем за минуту, всё стихло, и лишь шум дождя напоминал об этой ночной буре, она села на постели и попыталась собраться с мыслями. Вот тогда-то и пришло осознание, что она голая, с влажными распущенными волосами, лежала в чужой постели, в чужом доме. Тогда-то она и вспомнила пожар, странного незнакомца в темноте закутка домов и Бенджамина, сидящего верхом на жеребце и стрелявшего из револьвера… У Эмили слегка саднило горло и кружилась голова, так что она посидела ещё немного неподвижно, затем осторожно огляделась. Бен спал на другой стороне узкой кровати, и их едва разделяли несколько дюймов. Пару минут она только и делала, что глядела на него: Бен лежал на боку, дышал ровно, не храпел и не посапывал даже (она помнила, какие россказни и неприятные сплетни про солдат Молли распространяла среди подружек), одеяло скрывало его лишь до груди. И сама она невольно натянула покрывало повыше. Как это было странно, лежать рядом с ним и не чувствовать ни стыда, ни страха, что обычно посещали её при одной только мысли о близости. Да, она читала когда-то парочку иностранных пьес самого откровенного содержания, но кроме смущённой улыбки они ничего в ней не пробуждали. Катрин Паркер плохо прятала от дочери и племянницы свои любимые книги. Но если Молли с вызовом обсуждала в кругу подруг таинства плотской любви, то Эмили старалась этого избегать, как она считала: всему своё время. Она понимала — их брак с Бенджамином до сих пор оставался неполноценным, но он не пытался это исправить. А теперь она рассуждала об этом, будучи обнажённой, немного продрогшей, лежала в одной постели с мужчиной, которого считала по меньшей мере самым красивым из всех, кого она когда-либо встречала. И когда она попыталась успокоить себя и прекратить улыбаться, как назло, не сдержалась и громко-громко чихнула… Бенджамин подскочил с поразительной скоростью — видимо, сказывался военный опыт и сноровка в реакции. Он выругался вслух, но слова прозвучали до того комично и забавно в этих стенах, что Эмили попросту рассмеялась, искренне и непринуждённо. — Какого чёрта! Так и мёртвого на ноги поднимешь! — в его голосе слышалось недовольство. — Чего ты хохочешь? Думаешь, это смешно? Но она не могла остановиться, даже живот заболел от смеха; в крошечные окна лился едва уловимый лунный свет, видимо, тучи начинали рассеиваться, но Бенджамин видел её всю целиком. И как краешек одеяла, который она придерживала рукой, соскользнул всё-таки, обнажив её правую грудь. Эмили успокоилась, поняв по его напряжённому пристальному взгляду всё, чего стоило и не стоило понимать. Она почувствовала, что начала краснеть, и снова попыталась прикрыться, даже волосы зачем-то стала приглаживать. Бенджамин всё это время сидел в молчании, уставясь на неё так, словно впервые видел, словно она была неуловимым очаровательным видением, когда Эмили обратила на него рассеянный взгляд. Что-то чужое, совершенно незнакомое промелькнуло в его серых глазах в тот момент, Эмили не успела и слова сказать, когда он резко двинулся со своего места и оказался возле неё. Сильные руки коснулись её лица, и горячие сухие губы прижались к её губам. Момент сомнения, испуга, когда стоило бы возразить и воспротивиться этой неожиданности, она упустила… и с той секунды не было пути назад. На его щеках за последние несколько дней отросла заметная щетина, и теперь Эмили чувствовала её своей кожей, когда он целовал её, словно обезумевший. Так вот, каково это, подумалось ей. Его дыхание было частым, и Бен пытался заставить Эмили раскрыть губы, но в ответном порыве она не могла понять, что нужно делать. Тогда он отстранился, коснулся большим пальцем её губ и слегка надавил, потом снова прижался к ней. Его руки лихорадочно гладили её спину, и, как только она немного расслабилась и с не меньшей страстью ответила на поцелуи, Бен выдернул из-под неё одеяло и уложил на спину. Её глаза неотрывно следили за тем, как он сам выпутывался из ненавистного покрывала, как осторожно касался её плеч, её шеи. И Эмили, ощутив его горячие губы на коже под ключицей, тихо застонала, прогнувшись в спине. Эмили казалось, что её сердце колотится с бешеной скоростью; грудь отяжелела под чувственными прикосновениями мужских пальцев; когда Бен снова наклонился к ней, девушка без раздумий подалась навстречу, обняла руками его могучую шею и раскрыла в ответ губы. Между спешными поцелуями, чередующимися с лёгкими возбуждающими укусами, Бенджамин ласкал руками её грудь, пальцы его скользили всё ниже, осторожно подводя девушку к ощущениям, до этого дня ей неизвестным. Целуя её снова, пробуя вкус мягких тёплых губ, Бенджамин вдруг заговорил ленивым нежным шёпотом: — Я и не знал… и подумать не мог… какая ты, — он поднял голову, посмотрел на неё и улыбнулся. — Откуда такое познание о поцелуях? Я начинаю… беспокоиться. Эмили вспомнила, как однажды увидела Молли в обнимку с каким-то высоким, тощим франтом; они прятались за портьерами на балконе во время приёма, который устроила Катрин. Они целовались так откровенно и коряво, что в тот момент это, скорее, рассмешило Эмили, чем вызвало искреннее девичье любопытство. И вот сейчас, сравнивая поцелуи кузины с её ухажёром и те, что дарил ей Бен, она осознала, как же ей повезло. — Я видела, как это делала Молли с одним щёголем, — прошептала Эми с трудом, глядя в блестевшие серые глаза мужа. — Наверное, воскресила в памяти, вот и всё. Он тихо рассмеялся, разглядывая её лицо, затем наклонил голову и оставил пару коротких поцелуев на шее. Эми обнимала его, гладила руками твёрдые мускулы, закрывала глаза, оставаясь один на один с острыми ощущениями, и почувствовала вдруг, как его пальцы погладили её бедро и затем скользнули между ног. Она уже была влажной там и неожиданно поняла, чему предстояло случиться, поэтому в испуге напряглась. Но когда он погладил её, осторожно прикасаясь к чувствительной плоти, она доверилась ему, покрепче обняла и развела колени в стороны. Когда кто-то громко и настойчиво замолотил кулаком по входной двери, Эмили вскрикнула от неожиданности, и Бенджамин остановился, прекратив ласки. Несколько секунд они оба прислушивались, надеясь, что это был очередной раскат грома, но стук в дверь повторился, и на этот раз снаружи раздался хриплый мужской голос: — Капитан Барретт! Капитан! Это секретарь генерала Бересфорда! Осыпая звучными проклятьями и Бересфорда, и короля Георга, и всех тори, и министерство, Бенджамин кое-как выбрался из постели и, бросив последний жалостливый взгляд в сторону жены, вышел из спальни. Его не было буквально несколько минут, за это время Эмили сумела перебороть едва не одолевшую её страсть (хотя, Бог видит, ещё немного, и она потеряла бы голову от новых ощущений), отыскать на комоде гребень миссис Джером и причесать волосы. Бенджамин вернулся, одетый в бриджи и сапоги, и по его лицу Эмили поняла, что новости были далеко не самые приятные. Капитан сел около неё, долго не решаясь посмотреть супруге в лицо. А когда заговорил, его голос звучал холодно и отстранённо: — Бересфорд предупреждает меня, что он и один из его генералов готовы к экспедиционному плаванию в Африку. Оттуда они собираются с эскадрой из нескольких кораблей прямиком в Южную Америку, — Бенджамин протянул руку и убрал с плеч девушки локоны волос. — Рио-де-Ла-Плата… так называется испанское вице-королевство. Это очень далеко. Безумно далеко! И тогда Эмили поняла: он не хотел уплывать! Ему не нужны были ни вторжение, ни внимание Бересфорда, ни эти бессмысленные политические гонки. Сейчас он выглядел таким уставшим, несобранным, беззащитным и совсем молодым, и невольно она подумала, как генералы могли заставить его и доверить столь пугающую и важную миссию. — Они хотят, чтобы ты отправлялся прямо сейчас? — спросила она, подавшись вперёд, и Бен кивнул. — Но как же так? И подождать нельзя? Он ничего не ответил. — А особняк? Твоя матушка? — встревожилась Эмили. — А как же… Она едва не упомянула о себе, но вовремя замолчала, решив, что подобное заявление выглядело бы некрасиво и нагло. Он спас её этой ночью от неизвестного человека, который мог преследовать её. А только что едва не сделал своей, но зато успел показать, на что похоже наслаждение. Сдерживая непрошенные слёзы, Эмили протянула руки, взяла в ладони его лицо и прижалась губами к его губам. В ответ он обнял её, усадив к себе на колени, и это единение не было столь интимным и возбуждающим, как несколько минут назад. Нет, это было похоже на близость родственных душ, прощальные объятия детей, что дружили много лет назад, и поцелуи с привкусом горечи и слёз. Ливень прекратился ближе к рассвету, так что собравшиеся в спешке гости Джеромов уже возвращались в Хайхиллз в коляске лондонского секретаря. Там, в компании постороннего, Бенджамин не мог поговорить с Эмили об отъезде так, как ему того хотелось. Его мать разрыдалась в гостиной в ту же минуту, едва они вернулись, когда Бенджамин объявил ей, что отбывает в Портсмут, а оттуда — к Мысу Доброй Надежды. Сборы были скорыми, Бен казался жутко раздражённым и не давал матери и слова сказать. Разумеется, когда она спросила, где они с Эмили провели ночь, он рявкнул, чтобы она не лезла не в своё дело. Поражённая вдова повиновалась воле сына. Бенджамин уехал с секретарём генерала Бересфорда на рассвете, двадцать первого июня. Он попрощался с матерью и теми из прислуги, кто не спал в такой ранний час. Эмили проводила его до самого экипажа, и он неожиданно горячо поцеловал её, ещё не убрав ноги с самых его ступеней. Через несколько часов после того, как капитан Барретт уехал, погрустневшая нянька Бетси постучала в дверь спальни Эмили, чтобы поинтересоваться, не желает ли та позавтракать. Девушка долго не отвечала, и встревоженная женщина вошла без приглашения. Эмили лежала в постели, закутавшись в пуховое одеяло. Пробудить её не удалось даже настойчивой Бетси. Лоб хозяйки был горячим, кожа покрылась испариной, и дыхание с хрипом срывалось с её губ. Перепугавшаяся нянька бросилась прочь, посылать за доктором, в город. Через полчаса в Хайхиллз приехал пожилой джентльмен, осмотрел Эмили и сообщил, что у миссис Барретт началась острая горячка, лихорадка. Чуть позже, когда горничная Эмили выбежала, чтобы принести ей воды, вдова Барретт вошла в плохо проветренную спальню, остановилась у постели больной и долго смотрела на неё. Едва девушка открыла глаза и встретила её осознанным взглядом, Джуди произнесла, спокойно и надменно: — Я говорила, что ты будешь страдать. А теперь и мой сын уехал. Кому из нас двоих станет горше? И она ушла, более не удостоив невестку взглядом.