Приют для Эми

Он находился в своей палатке, пытался самостоятельно подлатать сапоги, когда услышал грохот снаружи. Затем внезапно раздались выстрелы, за ними — крики, все только знакомые голоса. После выстрелов всегда следуют крики, Бенджамин никак не мог к этому привыкнуть, несмотря на весь накопленный военный опыт. Для него весна 1807 года выдалась поистине жаркой: британские солдаты устали от бесконечных наступлений, их убеждения в правоте вторжения таяли на глазах, в особенности это чувствовалось после сдачи Бересфорда. Капитан Барретт командовал славным отрядом из трёх десятков отличных офицеров — молодых и сильных — но за несколько месяцев, проведённых в ужасающих условиях осады Буэнос-Айреса, парни отчаялись, и Бен понимал их. Как и они он боролся не за генералов и жалкие амбиции правительства Великобритании — исключительно ради того, чтобы в скором времени вернуться домой. Ночами он почти не спал. Уставший, но пока целый после коротких вылазок и перестрелок, он лежал на узкой койке, уставясь в потолок палатки, и думал о том, почему оказался на этой чужой земле, почему убивал местных жителей, этих несчастных дикарей без должной подготовки, припасов и оружия, вспоминал о доме, о матери. Но чаще всего о своей жене. Смутные, но такие приятные картины о дождливой ночи в деревенском домике, которые он рисовал себе в беспокойных мыслях, заставляли Бена ненавидеть всё, чем он занимался последние годы: войну и оружие, начальников и короля. Он ненавидел всех, в том числе ловил себя на мысли, что испытывает презрение и к матери. Больше он не жалел ни её, ни себя. Он думал об Эмили и ненавидел себя за то, что не успел дать ей понять, как она важна для него, как он, наконец, начинал чувствовать к ней нежность и привязываться к ней со всей своей мужской силой. Он не сделал её своей тогда и ненавидел себя за это. Он хотел её всё сильнее, с каждым днём лишь острее и отчаяннее ощущая это желание. Он клялся себе, что вернётся домой и покажет ей, как она нужна ему. Между тем сопротивление со стороны испанцев и рабов возрастало. По численности в войсках британцы превосходили их почти вдвое, но упорство, с которым де Линьерс противостоял вторжению, поражало врагов и вселяло в сердца испанцев надежду и мятежный дух. Бенджамин не раз замечал за собой, что восхищался этим пятидесятилетним военачальником с его извечно надменной неугасающей ухмылкой на тонких губах. Они виделись в Ретиро, когда де Линьерс отказался от перемирия, и на Барретта в то время он произвёл сильное впечатление. И вот, в конце концов настал самый чёрный день. Ополченцы и колониальные войска разбивали отряды противника в лоб. Когда капитан Барретт приказал своим солдатам отступать в брошенные районы пригорода, он желал лишь одного — спасти их, пока это было возможно, пока подкрепление не подхватит остатки армии и увезёт подальше от опасности. Пленных англичан весьма редко возвращали целыми. Мушкет, немного пороха и кинжал отца — вот и всё, с чем Бенджамин встречал испанцев в оставленных без присмотра окопах. Когда грубые голоса приказали ему сдаться и сложить оружие, он с внезапным, но не выказанным ужасом осознал — его конец уже близко. Более тысячи британских солдат были взяты в плен. Связанный и избитый едва ли не до потери сознания Бенджамин понимал лишь одно — лучше уж смерть. Однако у испанских военачальников было своё мнение на этот счёт. Де Линьерс присутствовал при его аресте, при общественном вынесении приговора десяткам английских офицеров на одной из площадей в Буэнос-Айресе. Капитан Барретт был брошен в городскую тюрьму при Дворце правосудия — официальном здании суда, за толстые решётки камеры, где воняло отбросами и гнилью. Несколько дней без пищи и воды, страдающий от боли после травм, отчаявшийся и желающий лишь одного — смерти, — Бенджамин держался достойно для своего положения. Он молчал, не умолял о помощи или свободе. Лишь один раз спросил у своих тюремщиков на плохом испанском о текущем положении британских войск в вице-королевстве. В тот вечер его избили так жестоко, что на утро, очнувшись и придя наконец в себя, он понял — его глаза ничего не видят. Де Линьерс сам навестил его спустя ещё неделю. Он оглядел капитана, одетого в испачканную разорванную форму, прижавшегося к дальней стене, словно скользящего по отвесной скале без всякой поддержки или страховки, и осмелился подойти ближе. Приподняв осунувшееся лицо за подбородок, де Линьерс брезгливо произнёс на чистейшем английском: — Что с вашими глазами, капитан? Вы меня не видите? Жалость! Когда я впервые вас заметил, то возненавидел с самым глубоким чувством, на какое только был способен. Молодой, амбициозный, роковая внешность… Боже мой, подумал я, что за лицо! Женщины сходили по вам с ума, верно, капитан Барретт?.. Что вы бормочете? Да, я знаю, что вы женаты, и ваша жёнушка, должно быть, страдает теперь, ожидая, когда вы вернётесь к ней. Чужая рука резко отпустила его, и Бен прижался обросшей щетиной щекой к неровной стене. С его сухих губ сорвался вздох и имя его жены. — Посмотрите, что с вами стало, капитан! — воскликнул де Линьерс. — Вот она, участь каждого тупоголового англичашки, что посмели сунуться на эту землю! Гнить здесь, пока ваша кожа не иссохнет, пока не остановится сердце… Какая жалость, какая пустая трата молодости! Выругавшись по-испански, он ушёл, Бенджамин услышал лишь грохот тяжёлой двери да писк перепуганных крыс, снующих в щелях камеры. И всё внезапно стихло. Его пальцы скользили по шероховатой поверхности стены, а глаза невидяще смотрели вперёд, открывая лишь туманное очертание тюремной решётки.

***

Август 1807 год Хэмпшир, Хайхиллз

Читая в библиотеке по вечерам, Эмили всегда садилась на широкий, обитый мягкими подушечками подоконник с той стороны, откуда были видны большие бронзовые часы на одной из полок. После полуночи она не позволяла себе бродить по особняку, а сразу отправлялась спать. Но начинавшееся таким увлекательным чтение очередного романа или приключений каждый раз заканчивалось одним и тем же. Не моргая, Эми смотрела в книгу и повторяла тихим шёпотом: — Почти год с тех пор, как он уехал. Почти три месяца с последнего письма. Почти месяц, как Джон Уайтлок сообщил о прекращении вторжения. Несколько сотен британцев числились без вести пропавшими в испанских колониях Южной Америки. Убитых и раненых в скором времени доставляли домой, а родственников тех, о ком не было никаких иных вестей, уверяли, будто в адмиралтействе делается всё ради их возвращения в Великобританию. Шумиха вокруг исчезновения Бенджамина Барретта всё возрастала, многочисленная родня и сослуживцы вместе с супругой и матерью капитана обивали пороги военного ведомства в Лондоне. Все они добивались лишь одного — любых достоверных новостей о судьбе Бена. Но в конце лета, когда в столице стало известно о позорном завершении вторжения в испанские колонии, лорды из адмиралтейства стали менее старательно и больше уклончиво отвечать на вопросы беспокойных родственников. Эмили видела, с каким отчаянием вдова Барретт добивалась правды, пытаясь растормошить всех, кто мог бы помочь. Но время шло, и с каждым днём девушка теряла надежду. Знакомые леди, судьбы чьих мужей, братьев и отцов так же оставались неизвестными, сливались в один бесконечный поток, протекающий возле зданий на Уайтхолл; чёрный, стенающий поток из слёз и молитв, на которые никто не мог ответить. Сообщений о смерти капитана Барретта не приходило, а, между тем, Хайхиллз оставался без хозяина. Эмили приняла на себя все обязанности, включающие ведение хозяйства особняка, счетов, подсчёты выплат прислуге и другие бытовые хлопоты. Общая беда и желание скорого возвращения Бенджамина сплотили Эмили со свекровью, насколько это вообще возможно. Джуди больше не вспоминала о своей многолетней обиде на Джейн Паркер, между ней и Эми негласно установились товарищеские отношения: они вместе решали некоторые бытовые и финансовые вопросы, редко проводили вечера за чаем в гостиной, мало разговаривали, но в обоюдном молчании не ощущалось более неловкости или укора. За что Эмили была благодарна. Только раз между ними состоялся весьма откровенный и не слишком приятный разговор. Примерно через четыре месяца после отбытия Бенджамина, во время совместного тихого вечера, Джуди заметила, что невестка совершенно не изменилась. Она так пристально и осуждающе глядела на девушку, что Эмили сразу догадалась о сути вопроса. Она не забеременела, и вдова была очень обеспокоена на этот счёт. Пришлось честно сознаваться во всём, что случилось в ночь отъезда Барретта-младшего. — Господь всемогущий! Это просто уму непостижимо! — в сердцах воскликнула тогда женщина, уронив своё вязание. — А я надеялась… и Бенджамин казался мне осведомлённым… Но почему? Эми долго не могла сказать ей, почему консуммация их с Бенджамином брака так и не состоялась. Обстоятельства их супружества, его занятость, его благородство, их дружба в детстве — повлияло всё, в том числе и отношение самой Джуди к ней. Вдова терпеливо выслушала всё, что рассказала девушка; в конце концов она просто покачала головой, в недовольстве скривив тонкие губы. — Ваш брак даже нельзя считать подтверждённым, — пробормотала она, вернувшись к вязанию. — Ты хотя бы подумала о том, что станет с нашей семьёй, если Бенджамин не вернётся? О, девочка, конечно ты не думала об этом! Ни наследника, ни даже дочери, Боже! Остаётся надеяться лишь, что ни одна живая душа не узнает об этом. Что ты до сих пор девственница! Это же просто позор. В ту ночь Эмили долго проплакала в своей спальне. Она думала вовсе не о наследнике или о неподтверждённом браке. Если Бенджамин не вернётся, в чём тогда вообще был смысл? Её и Джуди периодически приглашали на различные празднества, дружеские встречи соседей или столичные приёмы. Но вдова была так безутешна, что отказывала даже своей любимице, мисс Полк. Эмили прекрасно разделяла её мнение и всеми силами старалась сделать пребывание Джуди в особняке особенно спокойным и приятным, несмотря на собственное волнение и мрачное настроение. Однажды вечером, когда Эми обсуждала с сэром Мильтоном текущее состояние сада и возможные траты на его дальнейшее обустройство, в столовую, где они беседовали, вошла Джуди и бросила перед невесткой небольшой распечатанный конверт. — Это приглашение на званый ужин от мистера Синклера из Хаммерсмит. Девушка посмотрела на неё с откровенным непониманием, тогда управляющий пришёл ей на помощь: — Жена мистера Синклера является прямой родственницей супруги принца-регента, мадам. — Мы должны поехать. Полагаю, там нам будет, у кого справиться о Бенджамине, — подтвердила вдова. — К тому же, ты всё ещё жена капитана и должна хоть изредка напоминать о себе. Наденешь то золотое платье, помнишь его? Конечно, Эмили его помнила. Она должна была носить его на праздновании в честь дня рождения Его Величества, но в тот день они с Джуди остались дома. О, разумеется, она его помнила! Длинный шлейф шёлковой юбки, украшенной золотыми нитями, образующими замысловатый узор; крошечные поблескивающие на свету бусинки, сеточкой покрывающие воздушные рукава-фонарики и декольте, завышенное с помощью кружев. Да, Эмили его прекрасно помнила и считала самым прекрасным из всех нарядов, когда-либо существовавших. Противиться Джуди она и не думала, к тому же вдова Барретт была права — кто-то из гостей мог знать о судьбе её мужа и о многих других, не вернувшихся из Южной Америки. Тот вечер должен был принести хоть какую-то пользу, однако всё, чем занималась Эмили — лишь неохотно поддерживала разговоры о погоде, больном короле, отказывала джентльменам в танцах и изредка щипала виноградины из высокой вазы на столике для фруктов. Джуди то пропадала, то возвращалась к ней снова, шепча о неудачных попытках разговоров с офицерами. — Если бы я была представлена кому-то из них, то могла бы спросить и сама, — осмелилась предложить она наконец. — Мадам, я не хочу торчать здесь попусту. Вдова взглянула на неё слегка удивлённо, но ответ её был кратким: — Я ценю твоё стремление помочь, но лучше доверься мне. Иначе расспросы из уст юной провинциалки покажутся им дурным тоном. Эмили понимала, что её манеры светских бесед отточены ещё недостаточно, возможно, свекровь была права на этот счёт. С этими мыслями она собиралась просить вдову Барретт сопроводить её на балкон, подышать воздухом и передохнуть от искрящейся атмосферы бального зала; когда чёрная тень нависла над ней, девушка подняла глаза и увидела человека, которого желала повстречать здесь меньше других. — Миссис Барретт, — произнёс несгибаемый, как доска, Роберт Пэттон. — Мадам. Он кивнул Джуди, но та лишь окинула его презрительным взглядом, явно говорящим не в его пользу. Мужчина был, как и всегда, элегантно одет, собран и галантен. Эмили слышала и ранее, что он прибыл по приглашению хозяина дома, но за весь вечер ни разу с ним не столкнулась. — Могу ли я просить вас, миссис Барретт, оказать мне честь и оставить для меня напоследок контрданс? — спросил он, сверкая холодными глазами, но девушка смело не отводила взгляда от его бледного лица. — Спешу разочаровать вас, сэр, сегодня я не танцую. — Отчего же? Такой очаровательный вечер, и вы выглядите бесподобно! — в его хрипловатом низком голосе промелькнули нотки восхищения. — Не вижу никаких препятствий для нашего танца. Ни одного препятствия мужского пола около вас. Ей не понравился его самоуверенный тон, к тому же всего в нескольких шагах от вдовы Барретт стояли знакомые сплетницы, светские матроны, перешёптывающиеся и поглядывающие в их сторону. Кроме того, державшая Эмили под руку свекровь неожиданно сильно сжала её локоть, так что девушка даже сквозь длинную перчатку ощутила, какой горячей была её ладонь. — Сэр, у меня мигрень, — солгала Эми. — И не могу дождаться, когда мы с мадам Джуди отправимся домой. Пэттон посмотрел на неё исподлобья и так же упрямо произнёс: — Жаль это слышать, но, возможно, один танец мог бы развеять вашу головную боль. — Разве вы не слышали, сэр, что ответила моя невестка? — рявкнула вдова неожиданно громко, и кое-кто из гостей обернулся к ним. — Вам следует принимать отказы с достоинством. Впрочем, здесь достаточно незамужних молодых леди, ожидающих вашего внимания. Всего доброго. Она потянула Эмили за собой, мимо побагровевшего в миг Пэттона, желая поскорее покинуть общество человека, которого считала мелким и презренным. Он не раз нелестно высказывался о её сыне, в том числе, будучи близко к членам британского парламента, и при многочисленных лордах, чьё мнение высоко ценилось среди приближённых короля. — А разве скорое вдовство не даёт мне возможности просить внимания миссис Барретт? Его вопрос, прозвучавший в окружившей бальный зал тишине, почти оглушил Эмили. Она замерла на месте, когда Джуди обернулась и отпустила её руку. Девушка встретила её взгляд — глаза женщины в ту же секунду наполнились слезами, а губы задрожали — и резко повернулась к Пэттону. Да, он пытался казаться безразличным и спокойным, но налитые кровью глаза и жар, отразившийся на щеках, выдали его настоящее волнение. К тому же, он, как и Эми, осознавал, что стал центром внимания десятков джентльменов и леди. — Что вы сказали? — спросила Эмили, сделав к нему шаг. Позади Джуди шёпотом попросила её остановиться, но девушка проигнорировала просьбу. — Что вы такое говорите, сэр? Немедленно повторите! — Вашего мужа нет уже достаточно долго, а вы не догадываетесь, почему? Мужчины умирают на войне. Самоуверенные глупцы, вроде капитана Барретта, умирают первыми, потому что они борются за мнимые идеалы, навязанные тори. Неужели вы планируете ожидать его до конца своих дней? Бересфорд в плену, и все его гончие псы мертвы. Скажите спасибо, что я единственный, кто решился открыть вам глаза. Когда Джуди бросилась вперёд, словно разъярённая кошка, и ударила его по самодовольному лицу, никто из гостей даже не шелохнулся. Пэттон же, потирая горящую щёку, наблюдал, как вдова Барретт позволила Эмили и одному из лакеев вывести её из зала. На следующий день от управляющего Эмили узнала, что двенадцатого августа командующий вторым вторжением в вице-королевство Рио-де-ла-Плата Джон Уайтлок подписал с испанцами мирный договор и вскоре, прихватив с собой остатки армии, покинул Южную Америку. Было раннее утро, старинные часы в гостиной едва пробили четыре, когда Эмили вышла из особняка, накинув поверх шемизы только своё пальто. До рассвета оставалось совсем немного, горизонт за далёкими голыми холмами уже посветлел, однако в воздухе ощущалась непривычная мёрзлость. Тонкие туфли не спасали от влаги, но Эмили прошла по подъездному двору до самых ворот. Она вцепилась в решётки руками и в бессилии повисла на них, прикрыв глаза. Она не спала всю ночь, даже не пыталась сопротивляться буре, что высасывала из неё все силы; эта буря заставила перевернуться её маленький корабль, потопила его, и теперь бушующие волны несли её саму прочь от уютного берега куда-то во тьму. Она чувствовала, как приближается к ней. Ветер пригнал тучи, они сгустились над Хайхиллз и скрыли рассветные лучи; начал накрапывать дождь, но Эмили было всё равно. Её плащ вскоре намок, распущенные волосы тяжёлыми прядями легли на плечи, облепили лицо. И когда с её уст сорвался отчаянный плач, она отпустила решётку и осела в грязь. — Ты обещал, что не бросишь меня! Ты обещал, что сможешь меня защитить, будь ты проклят! Она взяла в руки скользкий ком и бросила куда-то в сторону. Грязь растекалась между пальцами, а дождь только усиливался, укрывая девушку сплошной стеной. Что-то заставило Эмили подняться и пойти дальше; она толкнула решётку и направилась прочь от особняка, скользя в неровностях дороги, ибо от усталости и холода ноги не слушались её. Она не знала, куда направится и зачем. Пальцы с невероятным упорством сжимали обручальное кольцо, словно кто-то мог отнять его у владелицы. В её мыслях не было ничего, кроме тягостных воспоминаний и, пожалуй, обиды на единственного мужчину, который был ей дорог и так неожиданно оставил её одну. Когда откуда-то справа послышалось тихое ржание, Эмили замерла. Сквозь стену дождя по дороге приближалась повозка, запряжённая двумя крепкими гнедыми. Эми приложила ладонь ко лбу, чтобы рассмотреть кучера, притормозившего у обочины. — Я ищу Хайхиллз, мадам, — произнёс он, стряхивая воду с капюшона. — Вы его нашли, — девушка указала рукой позади себя. — Это в конце дороги, ворота не заперты. Что же за груз вы везёте? Когда мужчина спрыгнул на дорогу, обошёл повозку и открыл перед Эмили дверцу, она осторожно заглянула внутрь. Под шерстяным покрывалом, едва умещаясь на сиденье, лежал мужчина. Девушка отвела рукой длинные пряди его тёмных волос, упавших на бледное осунувшееся лицо, и с её губ невольно сорвался отчаянный вздох. Она узнала его, это был Бенджамин. С отросшей бородой, грубой повязкой на глазах и в неясных бесформенных одеждах. Но это всё-таки был он. Эмили отпрянула назад, снова окунувшись в небесный поток, обернулась и увидела, что к ним скакали ещё двое всадников. Из-за длинных плащей она не смогла определить, были ли они офицерами. — Ужасное утро, мадам! Погодка у вас, в Хэмпшире, просто отвратительная! — воскликнул тот, что подъехал ближе, синеглазый здоровяк в шляпе. — Мы сопровождаем капитана Барретта в его владения по просьбе нашего генерала. Из города был вызван доктор, он едет следом, в экипаже. А вы, позвольте узнать… — Меня зовут Эмили Барретт, — отрезала она и, вернувшись к повозке, крикнула кучеру: — Скорее трогайте! Ну же, быстрее! Мы почти у ворот! Через несколько минут мрачная процессия уже стояла у крыльца особняка, а взволнованная Эмили наблюдала, как её бессознательного мужа вносят в дом. Без сил, мокрая с головы до ног и опустошённая, она упала в кресло в гостиной, куда в ту же минуту с чашкой горячего чая поспешила экономка.