* * *
У Джонатана темно-алые, иногда кажущиеся черными глаза, бледное до белизны лицо, полный острых клыков рот и холодная кожа. У Джонатана — сильные пальцы, всегда касающиеся Алека трепетно-бережно, внимательный взгляд, высокие точеные скулы и четко очерченные губы. У Джонатана, в конце концов, скульптурно-красивое тело, обычно скрытое плащом, но иногда он скидывает его в кабинете Алека, а черный «рабочий» костюм издевательски-подробно очерчивает каждую мышцу. У Алека чертовы гормоны, Алеку восемнадцать и у него ад разверзается под ногами, когда Джонатан становится позади кресла и перебирает его волосы, поглаживая затылок. После Алек читает перед сном трактаты предков о вампирах, читает о сексуальных извращениях, отдельно проходясь по некрофилии. Не помогает. Следующим вечером Джонатан гладит его по спине, прижимая к себе. Второй рукой придерживает лицо и направляет, показывает, как нужно, чтобы не пораниться, как хорошо. Алек, задыхаясь, хватается за его плечи, одежду, сцеловывает улыбку и ошалело улыбается сам. Он и подумать не мог… не надеялся по-настоящему. Джонатан гладит его по волосам, а потом крепко берет за плечи и отодвигает. Ловит еще опьяненный взгляд Алека и проговаривает издевательски-четко: — Нет. — Нет? — Видишь ли, — Джонатан ведет по его шее с нажимом, — однажды я собираюсь превратить тебя в вампира. Так что… Алек вспыхивает и отшатывается. Джонатан безжалостно договаривает: —…так что не стану лишать нас обоих этой возможности ради секса. — Этого не будет, — отрезает Алек. Джонатан отворачивается, идет к стене и, уже касаясь ее рукой, произносит: — Посмотрим.* * *
Алек редко называет Джонатана настоящим именем. Или даже Алукардом, прозвищем, которое упоминали в своих записях отец и дед. Придуманное для удобства «Джонатан» быстро становится привычнее. И оно точно приятнее уху, чем «Дракула». Но иногда приходится напоминать себе, кто такой Джонатан — или он напоминает об этом сам. Алек просыпается, когда его бесцеремонно встряхивают за плечи. Джонатан нависает над ним: глаза горят, губы кривятся в гримасе не то боли, не то злобной радости. Алек не пытается вырваться. Чего-то такого он и ждал. В глубине души он низко радуется ярости Джонатана. Но говорить старается как можно холоднее и спокойнее. — В чем дело? — Лидия, — выплевывает Джонатан. — Чертовка… Дрянь. — Я бы попросил тебя не говорить в таком тоне о моей невесте. — Попросил? — Джонатан сверкает глазами. — Прикажи. Давай. Если не хочешь, чтобы я назвал ее шлюхой при следующей встрече. — Джонатан, — одергивает Алек. В следующую секунду его вжимают в кровать за горло. — Я убью ее, — шипит тот. — Я разорву ее и любого, кто вздумает к тебе прикоснуться. Можешь приказывать — что ж, я убью ее раньше, чем печати меня упокоят. Не смей. Ты — мой. — Нет. — Алек по одному разгибает пальцы вампира — с трудом, и только потому, что тот, все-таки, подчиняется, да и не хочет на самом деле причинить ему вред. — Это ты — мой. Слуга. Собственность. Как там еще говорят — ручной монстр? Джонатан рычит и отшатывается. — Возвращайся в подвал, Джонатан. Это уже прямой приказ, но Джонатан смотрит в ответ с вызовом, не сделав ни движения. Дожидается. Сначала печати проступают на руках, светятся через темные рукава. Потом — на груди. Плечи, бедра… Джонатан упрямо поднимает подбородок; ему больно, должно быть, чертовски больно, но недостаточно, чтобы переломить его упрямство. — Я не собираюсь спрашивать у тебя, как мне жить, — бросает Алек. Он не может позволить поддаваться в этой игре, не может — но сдается еще через полминуты, чувствуя фантомный запах горелой плоти. — Отмена приказа, — устало выдыхает он. Джонатан смотрит на него долгим взглядом и исчезает, распадаясь на обрывки теней. Алек знает, что если позвать его, он услышит, где бы ни находился. Но также знает, что своевольный вампир скорее будет часами корчиться в агонии, чем придет сейчас на его зов. Алек и не зовет.* * *
В белом Лидия выглядит просто чудесно — тонкая и нежная, и неважно, что Алек не чувствует к ней той страсти, какую почувствовал бы иной мужчина. Зато он уважает ее, восхищается и доверяет, как никому другому. Как — он знает — и она ему. Церковь вся заполнена солнцем, проникающим через витражные окна. Разноцветные солнечные пятна играют на белой плитке пола, на высоких колоннах, на лицах и одежде присутствующих. Очередной блик отражается от кольца, которое Алек надевает Лидии на палец. Ободряюще гладит ее руку — они оба сомневались в том, что поступают правильно, но теперь все это останется позади. Солнца так много, что Алек чувствует его всем телом. И все же по спине пробегает холодок, когда он замечает чуть более густую, чем можно было бы ожидать, тень на полу. Густую, подвижную, живую тень немертвого; а спустя мгновение за спиной Лидии из пола поднимается темная фигура. Один удар, ломающий кости и разрывающий плоть — ладонь Джонатана выходит у Лидии из груди. Та выдыхает удивленно, глядя на окровавленную перчатку. Кровь хлещет из жуткой раны, пачкая платье. Алек некоторое время недовольно рассматривает потолок в спальне, уверенный, что алый глаз на нем ему вовсе не почудился, и одной сценой шантажа Джонатан не ограничится. Так и выходит.* * *
Алек успевает сделать только шаг в спальню, когда дверь захлопывается за его спиной. Джонатан подпирает стену, упершись в дорогие обои грязным ботинком. Глаза у него лихорадочно горят. — Ты узнал, — констатирует Алек. Скидывает на пол пиджак, распускает галстук. Он чертовски устал за этот день. Устал разочаровывать и подводить, не оправдывать ожидания, не соответствовать и далее по списку. Разговор с Лидией про разорванную помолвку выдался очень непростым, но было бы неправильно подвергать ее опасности. Джонатан приближается с человеческой неторопливостью. — Что же заставило тебя передумать? — тянет он, довольно щурясь. У Алека нет ни сил, ни желания с ним пикировать. — А то ты не знаешь! — огрызается он. — Пожалел бедную девочку? — скалится Джонатан. — Или ты так и остался романтиком, надеющимся на брак по любви? Он смотрит на Алека с лихорадочным блеском в глазах. Ждет чего-то. Чего? Что Алек сорвется? Накричит на него? Выдаст истинную причину, по которой разорвал помолвку? — Не твое дело, — бросает Алек. — А я думал — как раз мое, — вкрадчиво шепчет Джонатан, оказавшись близко. У Алека поднимаются волоски на руках, а по спине бегут мурашки.* * *
Джонатан появляется ровно тогда, когда Алек уже начинает терять терпение, но еще не доходит до того, чтобы отчитывать его по рации. Разумеется, весь в кровище и грязи. На руках он держит крохотную девчонку, завернутую в штору. Джонатан встречает вопросительный взгляд, выдерживает паузу и только потом говорит: — Упырь устранен. Выживших нет. Алек смотрит на девчонку. При ближайшем рассмотрении та оказывается постарше — не ребенок, а молодая девушка. Рыжие волосы настолько яркие, что на них не сразу заметна кровь — а она там есть. — Джонатан, — спокойно произносит Алек. — Ты ничего не хочешь объяснить? Тот отвечает кристально честным взглядом, отработанным за многие века до совершенства. Девчонка кашляет, смущается. — Вообще-то я, — несмело говорит она, — не очень живая. Джонатан ухмыляется. На самом деле нет, при посторонних офицерах он выдерживает идеально бесстрастное выражение лица, но Алек прекрасно читает эту ухмылку в его глазах и с трудом сдерживаетсяь. Незачем при посторонних признавать, что полномочий обращать людей в вампиров у всесильного Хеллсинга точно нет. Джонатан стоит, спокойно дожидаясь распоряжений и прекрасно зная уже, какими они будут.* * *
Отучать от фамильярностей бессмертного, который на пять-шесть сотен лет старше и помнит тебя ребенком — бесполезное дело. Алек даже и не пытается. Одергивает иногда, когда Джонатан забывается при посторонних, но наедине позволяет ему и дразнить, и шутить на грани приличий. В конце концов, сам Алек еще слишком хорошо помнит, как спал у него под боком в гробу, потому что нигде больше не чувствовал себя в безопасности. В кабинете Джонатан появляется ближе к полуночи, когда сам Алек уже собирается уходить. Вампир по всегдашней привычке просачивается сквозь стену, глядя из тени провалами алых глаз. Иногда Алек задумывается о том, какой он, наверное, жуткий на непривычный взгляд — в основном тогда, когда эти непривычные глаза закатываются в обмороке при виде Джонатана. В остальное время Джонатан все еще кажется ему настолько же обыденным, как их старый дворецкий, Ходж. — И зачем ты притащил эту девчонку? — вздыхает Алек, когда тень собирается в бледную фигуру со светлыми, почти белыми, волосами. Джонатан усмехается. — Всегда хотел маленькую сестренку, — отвечает он. — К тому же, — он улыбается почти мечтательно, но почему-то это все равно выглядит, как издевка, — я устал спать один, а ты ко мне больше не приходишь.* * *
Окно у лестницы забито досками и коридор с дверьми по обе стороны погружен во тьму. Алек не боится ни темноты, ни тех, кто может в ней прятаться. Он не пытается красться — все равно у вампиров и упырей слишком тонкий слух, чтобы пропустить даже осторожные шаги. Просто держится настороже и не выпускает из рук заряженный серебряными пулями револьвер. Он успевает пройти коридор до конца, по очереди открывая двери, пока не натыкается на нескольких тварей в номере у лестницы. На гостиничной кровати лежит растерзанное тело, от него остро пахнет кровью и дерьмом, а от ходячих трупов — разложением. Алек приканчивает их несколькими выстрелами. На лестнице следы крови, будто по ней волокли тело. В нише в стене валяется разбитый светильник, внутри него неожиданно загорается красный огонек знакомого глаза. — Решил размяться? — Джонатан будто шепчет в затылок, стоя позади, даже чувствуется касающийся кожи порыв воздуха. — Это ты тут развлекаешься, — отзывается Алек. — А я здесь, чтобы спасти людей. — Выживших нет, — равнодушно произносит вампир. — Сейчас в здании из живых только ты, и это не продлится долго, если останешься. — В здании? — уточняет Алек. — А подвал и крышу ты к ним относишь? Глаз в светильнике гаснет. Алек начинает спускаться. — Иди на крышу, — произносит он в пустоту перед собой, зная, что Джонатан услышит. — Первоочередной приказ: спасать живых. Никаких фокусов с «да, я прострелил девчонке легкие, но зато убил и вампира, державшего ее в заложниках». — Печень. И Кларисса не жаловалась. — Это тебе. И, кстати, где она? В голосе Джонатана явно слышна насмешка: — На крыше.* * *
Спустя годы потолки в подвале стали значительно ниже, но пустые коридоры все также гулко отзываются на каждый шаг. Пламя свечи дрожит под неведомо откуда взявшимся сквозняком. Алек толкает окованную металлом дверь, и створки расходятся без единого звука. Это место здорово изменилось за пятнадцать лет. Алек до сих пор не может понять желания Джонатана жить там, где он был заточен когда-то, но тот явно чувствует себя в подвале просто отлично. Кларисса, которая лежит на полу, задрав ноги на стенку гроба, тоже. Ей все-таки хватает совести при виде Алека смутиться и вскочить. Кажется, она и правда не почувствовала и не услышала его приближение. А Джонатан, видимо, не посчитал нужным предупредить. Он смотрит острым испытующим взглядом, пробирающимся под всякую маску и фальшь, лишающим кожи взглядом. — Мисс Фрей, — обращается к ней Алек, — будьте так добры, оставьте нас наедине. Озарение, смешанное с лукавством на лице Клариссы ему категорически не нравится. — Конечно. — Превращаться в тень та пока не умеет, но из подвала ее выметает немногим медленнее, чем если бы она растворилась в воздухе. Джонатан — вот удивительно! — никак это не комментирует. Но когда Алек стягивает ботинки и подходит ближе, он начинает ухмыляться самым отвратительным образом. — Что такое? — с участием спрашивает он. — Надел носки из разных комплектов? Помочь найти им пару? Алек молча снимает и бросает ему пиджак. Спина у него покрылась потом, пока он дошел до подвала, рубашка сначала просто липла к спине, а сейчас еще и неприятно холодит ее. — Что-то я не пойму, мастер, — цедит Джонатан. — Что ты собираешься делать? Алек так же молча поддевает крышку гроба. Джонатан смотрит с тем молчанием, от которого угроза словно газ растекается по подвалу — еще немного и задохнешься. Алек глубоко вдыхает и привычно забирается в гроб. Ерзает, устраиваясь удобнее, вытягивает из-под головы дурацкую подушечку в атласной наволочке с ламами и выкидывает ее из гроба. Не то чтобы от этого становится удобнее, конечно… — Что. Ты. Делаешь? — нависает над ним Джонатан. Красные глаза горят почти пугающе. — А на что это похоже? — Алек подкладывает руку под голову. — Готовлюсь спать. Джонатан молчит, наверное, целую минуту, потом саркастично произносит: — И ты выгнал ради этого малышку Клэри? — Извини, но спать с ней у меня нет ни малейшего желания, — Алек закрывает глаза, про себя надеясь, что сердце стучит не слишком громко. — А моего мнения ты не спросил? — совсем глухо тянет Джонатан. — Ты жаловался, что я давно не приходил, — напоминает Алек, чувствуя дурацкую эйфорию от того, что сумел хоть ненадолго ввести его в замешательство. Потом пауза становится ощутимо неловкой, и Алек все-таки успевает почувствовать себя дураком, прежде чем Джонатан залезает в гроб тоже, сначала задув пламя свечей в подсвечнике и той, что принес с собой Алек. Пихает Алека локтем и коленом. — Ты, знаешь ли, уже не мальчик, — ворчит он. — Подрос, да и в плечах… — прохладные пальцы придирчиво ощупывают плечо Алека, — раздался. — Заведи себе гроб побольше, — отзывается тот. И не успевает прикусить язык: — С Клариссой тебе не тесно? — Сравнил. Алек выжидает пару минут, потом все же спрашивает, зная, что выставляет себя ревнивым идиотом: — Почему она спит здесь? — Ей страшно спать в гробу одной, — просто отвечает Джонатан, для разнообразия не став издеваться. — Дело привычки. Рука ползет по плечу выше, на некоторое время замирает на шее. Дурацкая была идея. Алек, не открывая глаз, одной рукой обнимает Джонатана поперек спины. Тот придвигается еще ближе. Они все-таки невозможно долго пытаются устроиться хоть сколько-нибудь удобно в тесном гробу. Алек уже думает, что так и не заснет этой ночью… Когда наконец-то проваливается в спокойную темноту без сновидений.