Помни, кто наш настоящий враг

      Первым делом, проснувшись, я чувствую адскую боль в голове. Будто кто-то сидит там внутри и настойчиво бьет кувалдой по хрупкому черепу. Пытаюсь открыть веки — глаза режет от света. Все вокруг белое. Белый потолок, белые занавески, постельное белье и даже тапочки, стоящие у, с ума сойти, белой койки. Я понимаю, что нахожусь в госпитале, а в руке у меня шприц, по которому течет желтоватая жидкость. Не знаю, что это, хотя напоминает морфий, да и чувство от нее приятное, не считая отчего-то не проходящей головной боли. Быстро моргаю, пытаясь привыкнуть к обилию светлых тонов, а после понимаю — таких госпиталей во Втором нет, все разбомбили. Так где же я?       Несколько минут так и лежу, пытаясь осознать, что к чему. Последнее, что помню, это боль в шее и странный шепот над ухом. И еще семья. Воспоминания пронзают мое тело, и из глотки вырывается такой сиплый хрип, будто я содрала связки от крика, что, наверное, отчасти правда. Слезы вновь катятся по щекам, но я ничего не могу делать. Просто лежу, переваривая недавно полученную информацию, тело отказывается слушать меня. Чувство на самом деле ужасное, и я на секунду пугаюсь, что не могу двигаться вообще, а потом беру себя в руки. Изо всех сил стараюсь сначала сжать кулаки, а потом двинуть ногой. Пролежала я, видимо, долго, ведь чувствую, будто все тело онемело. С трудом поднимаю руку и вытаскиваю из вены шприц, откидывая его в сторону, от чего он повисает на длинной резиновой трубке, и из него начинает вытекать жидкость.       Пытаюсь встать, что не удается, и я плюхаюсь обратно в объятия мягкой подушки. Обнаруживаю, что на мне типичная больничная одежда — белая пижама, к счастью, не в горошек. Пытаюсь встать снова, теперь уже удается просто сесть на кровати. Движения мои тихие, и я слышу шорох за занавеской и приглушенные голоса. Точнее один глухой голос, а другой не слишком. Правой рукой сбрасываю с себя одеяло, обнаруживая багровые синяки на уже заметно худощавых ногах. Нехило я подставилась под удары. По одной свешиваю ноги с постели, касаясь ими холодного пола. Ощущения разносят мурашки по всему телу, и я зябко ежусь: без одеяла полная мерзлота.       Стараюсь привести мысли в порядок. Волосы свисают по обе стороны от лица, и я вижу, какие они помятые и поблекшие. Осматриваюсь, но не нахожу ничего нового в палате, прикроватная тумбочка пуста. Я снова задаюсь вопросом, где я, когда слышу голоса за занавеской:       — Твой дружок меня не боится, — заговорщически громко говорит женский голос, не заботясь о моей и без того больной голове. — Правда, красавчик?       В коридоре слышен смех девушки, а я пытаюсь различить то, что происходит в соседней палате. Чей-то тяжелый шаг, а после — короткая тишина.       — Осторожнее, — говорит мужской голос, и я его сразу узнаю. — Может хватит уже попадать в передряги?       Я крепко сжимаю простынь между пальцами, продолжая глядеть в пол. Подслушиваю. Внутри поднимается волна ненависти.       — Я стараюсь. Но кому-то пришло в голову взорвать гору, — говорит Китнисс, голос которой я узнаю, кажется, еще до того, как она открывает рот.       — Ты считаешь меня жестоким.       — Я знаю, ты не такой. И все равно это как-то неправильно, - мне бы очень хотелось поспорить с утверждениями Пересмешницы, но я стоически держу себя в руках.       — Китнисс, какая в сущности разница — взорвать врага в шахте или подбить в небе стрелой Бити? Результат один и тот же.       — Не знаю. В Восьмом мы защищались. Они атаковали госпиталь.       — Да, и те планолеты были из Второго дистрикта. Уничтожив их, мы предотвратили другие бомбардировки.        Слова парня задевают за живое. Да, Второй дистрикт отправлял планолеты, но то были не простые рабочие. Это были миротворцы. Он нечестно рассуждает.       — В планолете были миротворцы, — не сдерживаюсь я, повышая голос и радуясь, что из глотки слышатся полноценные звуки, а не какие-то предсмертные хрипы. — А не простые шахтеры, которых ты расстреливал с упоением и ликованием.       Затягивается пауза. Хоторн явно переваривает услышанное, а после я различаю звук его тяжелых шагов. Занавеска, отделяющая палаты, раздвигается. Вопреки моим ожиданиям, оттуда выходит врач, а не Гейл. Хотя парня я вижу, он смотрит на меня хмурым взглядом, скрестив руки на груди.       — Не думал, что ты так быстро придешь в себя, — заявляет мне врач, рассматривая иглу капельницы, качающуюся на железном столбе.       — Где я? — в лоб задаю вопрос, не обращая внимания на пялящегося на меня Гейла — иначе побью его (что вряд ли возможно, учитывая, что произошло при нашем пока что первом и последнем столкновении).       — Дистрикт Тринадцать, — говорит врач, подходя ко мне.       Я давлюсь воздухом. Каким лешим меня сюда забросило?       — Лайм попросила оказать тебе помощь, — говорит Гейл, проходясь пристальным взглядом по моим оголенным, покрытым ссадинами и синяками ногам, и я, раздраженная, понимаю, что задала вопрос вслух. — Психологическую.       Пока я буравлю Хоторна взглядом, пытаясь понять насколько правдивы его речи, врач ощупывает мой затылок, и голова начинает болеть в сотни раз сильнее. Корчусь и отстраняюсь от доктора. Мужчина хмуро вздыхает.       — Ты помнишь что-нибудь? — спрашивает он, доставая из кармана блокнот и делая какие-то пометки.       — Я помню, как меня усыпили, — бурчу я, ведь голова разрывается.       — А потом?       Я перевожу недовольный взгляд на доктора.       — А потом я была в отключке.       Хоторн и мужчина в белом халате многозначительно хмыкают, переглядываясь. Я забираюсь под одеяло, прислоняюсь к спинке больничной койки и скрещиваю руки на груди как Гейл.       — Значит, ты пропустила большое шоу, перебежчица, — усмехается парень, садясь на стул, стоящий в соседней палате, но с которого можно наблюдать за мной. Перед этим он окончательно раздвигает занавески, и я вижу лежащую, потрепанную Сойку, мягко улыбнувшуюся мне.       Тем временем врач берет мою руку и вводит новую иглу мне в вену. Я не сопротивляюсь: жидкость из капельницы приносит толику облегчения.       Хочу спросить, что это, но мужчина меня опережает:       — Морфлинг, — говорит он и выпрямляется, разглядывая меня. — У тебя был сильный удар головой, и ты чудом избежала сотрясения мозга.       Новость ошарашивает меня, и я удивленно открываю рот, чувствуя небольшую боль в потрескавшихся губах.       — Простой дозы снотворного тебе оказалось мало, — иронично поясняет Гейл, а Китнисс смотрит на меня. — Ты очнулась в планолете и напала на меня. Отталкивая, я откинул тебя на железный пол, от чего ты вновь отключилась.       — Ты говорил про шоу, — начинаю я, но Хоторн меня перебивает.       — Помимо прочего, ты чуть не перерезала мне глотку, — парень демонстрирует мне свои руки, на каждой из которых по одному неглубокому порезу. Я закусываю губу, сдерживая улыбку. Больно Хоторну — хорошо мне. — Не скалься, — усмехается он, заметив мои эмоции. — Ты принесла мне вреда не больше, чем назойливая муха.       Я фыркаю, отворачиваясь к врачу, тот демонстрирует мне два пузырька. На одном написано «Утро», на другом «Вечер». Доктор предупреждает меня о необходимом принятии лекарств, а также о том, что в скором времени меня посетит мозгоправ.       Гейл, поговорив с Китнисс, уходит через некоторое время, попутно закрывая занавески, изолируя нас с Сойкой друг от друга. Это не может не радовать, ведь одиночество меня привлекает больше, чем ее бессмысленные речи о том, как ей жаль. Мне тоже жаль. И Лайм жаль. Но мою семью это не вернет. Я потеряла слишком много, и простые слова ничего не изменят. Я все равно всех ненавижу.       Со временем я засыпаю. Во сне меня мучают кошмары, в которых я раз за разом теряю родных. Папа. Мама. Брат. Не выдержав очередное видение смерти брата, с тихим криком сажусь на кровати. Я чувствую, как по лбу стекают капельки пота, а в легких все горит как после бега с препятствиями. Снова падаю на подушку, мое лицо обрамляют волосы. Мокрые и наверняка грязные. Слегка кривлюсь от последней мысли и думаю принять где-нибудь душ. Голова болит уже меньше, но при резком падении на подушку, закололо в висках. Вздыхаю.       Слышу громкий девичий голос из палаты Китнисс:       — Где морфлинг?       — Унесли, — отвечает Эвердин, после чего вторая девушка обреченно вздыхает.       Палаты погружаются в молчание, а я закрываю глаза, надеясь на сон без сновидений. В следующую минуту в комнату беспардонно входят, раздвигая занавески.       — А вот и нашлась пропажа, — радостно говорит миниатюрная девушка, волосы который были сострижены настолько, что голова была лысой. Она подходит к моей койке, резко выдергивает трубочку из иглы в моей руке и вкалывает в свою. — Ты же не против? Вот и отлично.       После девушка закрывает глаза, садясь на кровать и совсем забывая обо мне. Ее лицо мне смутно знакомо, но я не могу понять, кто она. Округлив глаза, поражаюсь ее наглости. Она замечает это и закатывает глаза.       — Я Джоанна Мейсон, — говорит она.       Меня шарахает, и я еще больше округляю глаза. Как я сразу не поняла?       Бывший трибут и пленная Капитолия. Её судьбе не особо позавидуешь (если в Панеме вообще есть, кому завидовать, конечно).       — Знаешь меня, верно? — она утвердительно качает головой и прикусывает нижнюю губу. — Вот и ты стала местной знаменитостью. Такое учудила! — немного по-издевательски хихикает она. Под «местной» она наверняка имеет в виду госпиталь, ведь вряд ли о моем поступке знает кто-то еще. — Да тебя все экраны дистрикта показывали.       Я давлюсь воздухом, резко вставая. Ее заявление мне совсем не нравится.       — Неожиданно, правда? Сначала тебя даже хотели отправить на казнь. Ну, знаешь, предательница и все такое, пыталась перебить нескольких солдат. Но, скажи спасибо Гейлу и этой… как там ее…       — Лайм, — тихо говорит Китнисс, держась за левый бок. Она мельком улыбается мне и проходит в палату.       — Неважно, — отмахивается Джоанна. — Тебя помиловали, короче.       Ее «скажи спасибо Гейлу» меня возмущает. Я не стану благодарить его даже под страхом смертной казни. К тому же я не делала ничего такого, за что меня могли бы казнить. Ну, так мне кажется.       — Мне очень жаль, Агнесс, — искренне произносит бывшая победительница Двенадцатого, с сожалением глядя на меня.       Я мнусь, не желая благодарить и ее за сочувствие. Положение спасает Джоанна. Она издает блаженный вздох, на который и Эвердин переводит внимание. В коридоре слышатся шаги, и Джо нехотя вытаскивает иглу, откидывая ту в сторону. В комнату входит женщина в костюме врача. Она мельком оглядывает присутствующих и громко произносит:       — Кто из вас Агнесс Данст?       Мне хочется засмеяться в ответ, ведь она наверняка знает и Китнисс и Джоанну, но я медленно поднимаю руку, с опаской глядя на женщину. Она рассматривает меня, а после широко улыбается.       — Здравствуй, Агнесс. Я твой психолог, — я вижу в руке у женщины стопку темной одежды. Заметив мой взгляд, она продолжает. — Это твое. Можешь надевать, когда покидаешь больничное крыло.       Я киваю ей, а Эвердин и Джоанна уходят.       Женщина проходит вглубь палаты и, взяв стул, садится рядом со мной.       — Как ты себя чувствуешь?       — Сносно, — сухо отвечаю я, чувствуя, как ком подходит к горлу — вспоминаю родных.       — Сейчас все хорошо, Агнесс, ты в безопасности, — уверенно говорит она, пристально глядя мне в глаза. — Не расскажешь мне о своей семье, о брате?       Слова женщины вспарывают старые раны. Я не могу не злиться и, поджав губы, шиплю:       — Оставьте его в покое.       — Успокойся, Агнесс. Дыши, ты должна быть спокойна. Не хочешь говорить о брате? Ладно. Расскажи о своих родителях.       Я определенно хочу ей врезать, но сдерживаю себя из последних сил. Женщина смотрит на меня так, будто не сказала ничего такого, что может вывести меня на эмоции и я начинаю сильно сомневаться в ее профессиональности.       — Уходите!       Когда она вновь начинает говорить что-то о спокойствии, я резко встаю, отчего кружится голова. Стараюсь не шататься и не обращать внимания на боль в затылке, иду к столику, на котором женщина оставила вещи. Показательно сбрасываю с себя больничную пижаму, оставаясь нагой, и медленно надеваю сначала нижнее белье, а потом темный костюм по типу комбинезона. Нахожу обувь под кроватью и, под крик психолога, покидаю госпиталь, оказываясь в длинном коридоре.       Все сделано из железа. Вокруг одно железо. Стараясь не выделяться из толпы, иду в неизвестном направлении, рассматривая многочисленные ярусы Дистрикта 13. Люди не обращают на меня внимания, что отчасти радует, но я хотела бы знать, куда иду.       Знаю, что не слишком-то похожа на человека, который только что потерял семью. Маловато истерик, слез и боли. Сама не понимаю, что со мной. Может шок, а может я просто пока что не осознала весь ужас ситуации. Но, чувствую, то ли еще будет.       В десятке метров от меня я замечаю Боггса, который разговаривает с молодым парнем. Они одеты так же, как и я. Весь дистрикт — одно большое темное пятно. Единственное отличие людей — их лица.       Я подхожу к темнокожему и жду, когда он закончит разговор, ведь мне нужны ответы. Однако Боггс чувствует мой взгляд намного раньше. Он отсылает паренька и разворачивается ко мне в ожидании, когда я начну говорить.       — Данст?       — Боггс, — приветственно киваю я. — Что я здесь делаю?       — Лечишься, полагаю, — отвечает он, хрустя шейными позвонками.       Я сдерживаюсь от того, чтобы не закатить глаза и продолжаю допрос.       — Почему я не во Втором?       — Лайм просила позаботиться о тебе в приличных условиях.       Я вспоминаю недавние слова Гейла и, недовольная, подмечаю, что он не соврал.       — Когда я могу вернуться на передовую? — с волнением спрашиваю я, надеясь на подходящий для меня ответ.       — Ты сейчас числишься в гражданских Тринадцатого, — поясняет он, ввергнув меня в шок. — Хочешь на передовую? Придется ходить на тренировки, сдавать экзамены, и, если ты пройдешь все эти этапы чисто, для тебя найдут место в одном из отделений.       — Что за отделения? — спрашиваю я, вбирая каждое слово, словно губка.       — Я руковожу снайперским. Догадаться, чем мы занимаемся не трудно, верно? Отделений много. Что у тебя лучше выходит? Драться? Тогда попадешь не ко мне.       — Я метко стреляю, — на автомате поправляю я, когда мужчина уже собирается уходить.       — Посмотрим, — кидает он, уходя.       Все это, конечно, не так плохо, как могло бы быть, но куда мне идти?

***

      Я брожу по Тринадцатому около пятнадцати минут. Все лучше, чем вновь выслушивать мозгоправа. С первой нашей встречи прошла неделя, и я каждый день сбегаю в любое свободное время, лишь бы не видеться с этой ужасной женщиной. Я почти изучила несколько этажей дистрикта, поэтому мне не приходится искать план яруса каждый раз при побеге.       Люди вокруг счастливые и радостные. Свадьба Энни Креста и Финника Одэйра вселила в людей уже давно позабытое веселье. Все улыбаются, смеются и дурачатся. Даже большинству солдат было позволено покинуть свои рабочие места и погулять на свадьбе. Подготовка уже завершена, остается только дождаться вечера, когда начнется основная часть народных гуляний. Насколько мне известно, Плутарх Хэвенсби, бывший распорядитель Голодных Игр, которого я несколько раз видела в новостных программах, и Альма Койн, действующий президент Тринадцатого, которого я не видела вообще, долго спорили на тему этой свадьбы. Плутарху организация казалась слишком блеклой, а Альма считала, что всего и так много, но в конце концов они сумели найти золотую середину.       Я тоже приглашена, впрочем, как и полдистрикта. Иду в сторону зала, где все происходит. Я опоздала, как и всегда. Раздраженно сжимаю кулаки, злясь на саму себя. Вечно эта нерасторопность мешает мне жить. Прохожу сквозь толпу настолько далеко, насколько это возможно. Первое, что вижу — Финника и Энни, светящихся счастьем и скрепляющих свои свадебные клятвы поцелуем. Выглядит до тошноты мило, и я, несмотря на внутреннее скривление от этой картины, улыбаюсь.       После поцелуя начинаются тосты, после тостов мужчина-скрипач проводит по струнам, а дети из дистриктов, образовавшие хор, подпевают ему, и люди поворачивают головы. Первыми на своеобразный танцпол выходит Гейл под руку с какой-то женщиной. Я поджимаю губы. Возможно, я бы простила его (ведь понимаю, что отчасти и он прав), не говори он при каждой встрече со мной какие-нибудь гадости о Втором и нашей дружбе с Капитолием. Это порядком бесит, если честно. Тем более что дружбы-то и нет. Уже нет.       Люди выстраиваются в два ряда, призывая к себе и жениха с невестой. Они танцуют, водят хороводы, а я просто сижу, наблюдая, ведь и вправду давно не было ничего такого радостного. Вдруг маленькая девочка просит меня принести ей сок. Не знаю, куда делись ее родители, если она не может попросить их об этом, но ее ясные голубые глаза заставляют меня улыбнуться и сделать, о чем просят.       Я иду через длинные ряды столов с угощениями, рассматривая гостей. Взгляд падает на Энни. У нее очень красивое зеленое платье, которое отлично контрастирует с ее рыжими волосами и изумрудными глазами, что светятся рядом с Финником. Я искренне рада за них. Хоть кому-то должно быть хорошо сейчас.       Подхожу к столу с напитками и прошу девушку налить в кувшин сока. Пока она занимается этим, отхожу на приличное расстояние и понимаю, что нахожусь в непосредственной близости от танцующих. Среди них замечаю Китнисс. Она танцует со своей младшей сестрой Прим. Милая девочка. Она часто приходит ко мне в палату, осматривает небольшую рану на затылке и разговаривает со мной, от этого я чувствую себя менее одинокой.       Когда меняются парами, меня резко толкают со спины, отчего я, не удержавшись, вваливаюсь на площадку и попадаю в объятия неизвестной мне девушки. Она весело смеется, поглядывая на испуганную меня, а после ведет в самую гущу танцев, заставляя присоединится. У меня нет выхода, и я повторяю движения за ней. Уже через несколько минут вхожу в общий ритм и даже радуюсь, что так спонтанно попала к девушке в объятия. Но, когда я вспоминаю девочку с ясными голубыми глазами, чувствую себя виноватой и, дав понять, что ухожу… ухожу. Но танцующие снова меняются парами, и вот я вновь в чьих-то руках кручусь под музыку.       — Перебежчица?       Знакомый голос мигом стирает улыбку с лица, и я со скептицизмом смотрю на говорящего. Он весело улыбается, и я сразу же решаю, что он уже выпил яблочного сидра. Схватив меня за талию, он кружит нас по площадке так быстро, что у меня рябит в глазах.       — Отпусти меня, — недовольно произношу я, сдвинув брови на переносицу.       — Какие мы грозные, — усмехается он, обдавая меня запахом алкоголя.       — Ты пьян, — качаю головой я.       — Я просто счастлив, перебежчица, не порть момент, — весело произносит он, а я решаю повиноваться его словам: когда алкоголь выветрится из организма, голова парня будет завалена кучей важных проблем, а сейчас его единственный шанс забыться. Да и мой, собственно, тоже.       Мы все танцуем и танцуем, даже на секунду другую я позволяю себе улыбнуться ему, все равно завтра он этого не вспомнит, а я вновь приму облик обиженной девицы, буду доставать его, а он меня.       Наш танец мог бы продолжаться вечно, если бы не очередной пункт, в котором в зал ввозят большой свадебный торт. Он украшен на морскую тему, и я невольно восхищаюсь им. Делал его наверняка мастер. Такой красоты я еще не видела, разве что на праздниках во Втором. Гейл уже давно отпустил меня, и сейчас мы просто стоим рядом, хлопая в ладоши, как и другие люди.       Жених и невеста подходят к торту, берут нож и разрезают его. Зал погружается в бурю аплодисментов и свистов. Недалеко от Финника я замечаю Китнисс, она смотрит на торт и выглядит довольно грустной, нервно теребит рукав комбинезона и закусывает губу. Когда рядом Гейл тяжело вздыхает, я понимаю, что взгляд его направлен на Китнисс. И от ее грусти он тоже выглядит грустным.       Потом Хоторн поспешно уходит, а я, лежа в своей палате в госпитале и слыша громкую брань Джо насчет изъятого у нее морфлинга, еще долго анализирую странные отношения Гейла и Китнисс.       Ночью меня вновь преследует смерть брата и отчаянные крики родителей, которые перерастают в мои собственные.