Четвертый всадник

За время пути до дома Чарльз успел полностью протрезветь. Машина неслась по лесной дороге. Чарльз белыми пальцами впился в ручку двери и вспоминал хоть какую-нибудь молитву. Кажется, что-то там начиналось с «Отче наш». Эрик был пьян в дым, в хлам, в рельсу, в черта и бога. Прощаясь с гостеприимными русскими, он выпил пять рюмок «na pososhok», три рюмки «na zdorov’je» и еще сколько-то за «sovet da l’ybov». Чарльзу пришлось прикинуться спящим за батареей пустых бутылок, чтобы его перестали тормошить. Эрик поминутно съезжал глазами с дороги на Чарльза. Тот прижимал к животу пакет с тремя бутылками, будто это защитило бы его в случае аварии. — Странные люди, да? Приехал — не продали. Уехал — подарили. У тебя укроп за ухом, — Эрик опять отвлекся и протянул руку к Чарльзу, тот отдернул голову: — На дорогу смотри! — Там не на что смотреть. В этом Эрик был прав, смотреть действительно было не на что. Фары выхватывали из темноты только черные лапы елей, ровную полосу бетонной дороги, оленя… Эрик среагировал раньше, чем Чарльз закричал, машина вильнула, огибая препятствие, нырнула в ельник. Ни звука удара, ни треска ломающихся костей не последовало. — Все путем, — Эрик жестом развернул машину. — Я контролирую ситуацию. Еловые лапы грозно шуршали по капоту, пока она аккуратно выплывала на дорогу. Олень, вильнув хвостиком, одним изящным прыжком скрылся в лесу. Белый, как мел, Чарльз откинул голову на спинку. — Ты же мог нас убить, кретин, — у него не осталось сил даже на крик и ярость. Эрик, опустив стекло, смотрел в лес. — Ты не разглядел его? По-моему, это был олень. — Олень — это ты! — Чарльза прорвало, адреналин требовал выхода. — Господи, зачем я с тобой связался! Ты же психопат! Чарльз закрыл лицо руками. — Как знаешь, — Эрик пожал плечами и тронулся с места. — Но на лося он не похож, я их видел. Чарльз проснулся ближе к полудню. Все тело ломило, мысли в голове перекатывались тяжелым ватным комом. В спину лезли пружины. Чарльз заворочался, завернулся в одеяло, надеясь подремать еще немного. В ушах раздавался тяжелый, мерный стук. Чарльз помотал головой, чтобы прогнать его, но тот никуда не исчез. Полежав еще немного, Чарльз понял, что заснуть не получится. Выпростал руку из-под одеяла, нашарил на тумбочке стакан с водой. Подтянулся к нему и понял, отчего тело кажется таким тяжелым. Ноги будто онемели. Действие сыворотки кончалось. Обычно одной дозы хватало ему на неделю. То ли алкоголь был тому виной, то ли адреналин, то ли все события последних пяти дней, что он провел с Эриком, выжгли из его крови остаток лекарства. Чарльз принялся растирать мышцы. Давайте же, только не сегодня, только не сейчас. Он чувствовал прикосновения собственных ладоней, и это внушало надежду. Ноги еще двигались. Он спустил их на пол, встал, держась за стену. Давайте, милые, раз-два, левой-правой. Он натянул брюки, влез в футболку, накинул рубашку. Кажется, стоять получалось уже почти без усилий. Может быть, он все-таки продержится до возвращения Хэнка. А потом… Чарльз предпочитал не думать, что будет потом. Потому что в «потом» Эрика не было. Время, которое он украл у самого себя, медленно сочилось сквозь пальцы. Близится полночь, и скоро Чарльз превратится в тыкву. В «сейчас» Эрика тоже не было. Наверное, уехал в город. Но его куртка все так же висела на вешалке. Может, вышел подымить на улицу? Чарльз осторожно пересек комнату, балансируя расставленными руками, вышел наружу. Мерный стук стал громче. Чарльз завернул за угол дома, обойдя перевернутую вверх дном лодку у крыльца, и увидел Эрика. Закатав рукава по локоть, тот рубил дрова. Тяжелый колун взлетал у него над плечом, поблескивая острой кромкой, и как щепки, раскалывал тяжелые круглые поленья на аккуратные половинки. Вены на руках вздувались от напряжения, на лбу и на носу блестели капли пота. Чарльз привалился к стене дома, чувствуя пульсацию в паху. Эрик заметил его, остановился. Утер пот тыльной стороной ладони, улыбнулся пастью в три ряда клыков и резцов, мечта дантиста. Улыбка всегда делала его некрасивым. Эрик умел растягивать губы в тонкой ухмылке, где не было ни грамма искренности. Он умел выглядеть привлекательно опасным, холодным, замкнутым. А вот красиво чувствовать — не умел. От чувств у него кривился рот, краснели глаза и дрожали пальцы. В неприкрытой страсти он был почти чудовищем. Но стоило сделать чувствам инъекцию боли, как его лицо преображалось. Глаза сияли чем-то потусторонним, космическим, черты заострялись, будто сквозь кожу проступал римский мрамор. Эрик обхватил Чарльза за пояс, привалил к стене дома, зарылся в шею щетинистым подбородком. Чарльз перенес вес с ног на руки, подставляясь под колючие поцелуи. — Ты мой. — Еще сорок восемь часов… — прошептал Чарльз, отстраняясь. И вот оно — по лицу побежала тень, брови сошлись, нос заострился, скулы словно выдвинулись вперед. Чарльз схватил его обеими ладонями, не позволяя отвернуться. Почему так? Что меняется, когда втыкаешь в это дрожащее сердце иглу? Откуда берутся точеные крылья носа, взгляд, как волчий капкан? — Иди внутрь, — Эрик отстранился, отвел от себя руки. — Я скоро вернусь. Чарльз мотнул головой. В ногах еще чувствовалась слабость, а он не хотел, чтобы Эрик ее заметил. — Я подожду. Эрик не стал спорить. Жестом воткнул колун в стену дровяного навеса, второй рукой поймал топорик поменьше, каким сподручнее было рубить поленья на части. Намахавшись, Эрик перетаскал дрова сушиться под навес, подозвал Чарльза. Тот отлип от стены, подошел, стараясь держаться естественно. — Руки вот так, — взял Чарльза за запястья и потянул к себе. — Бросишь возле камина, — и он положил ему на руки с десяток тонких березовых обрубков. Чарльз, закусив губу от напряжения, кивнул и развернулся. Из-за ноши он не видел, куда наступает. Руки дрожали от непривычной тяжести. Но признаться Эрику было выше его сил, так что он переставлял ноги шаг за шагом, пока сырая трава не выскользнула из-под них и Чарльз не полетел носом вперед. Эрик с грохотом бросил свои дрова, кинулся поднимать Чарльза. — Нормально, я нормально… все в порядке. Чарльз уселся на траве, потирая ушибленное плечо. Ноги предательски тряслись. — Нормально? — зло и растерянно переспросил Эрик. — Просто нога подвернулась, не волнуйся. — Хватайся, — Эрик потянул его на себя, помогая подняться. — Видишь, я стою. Все нормально. Чарльз, покачиваясь, стоял на ногах, испуганная улыбка проступала на ярких губах, как кровоподтек. — Сколько действует твоя сыворотка? — Эрик… — Сколько? — Неделю. Чарльз опустил голову, пряча глаза. — Я не знаю, почему так быстро… прости. Может, ты отвезешь меня в город? Я позвоню Хэнку, он заберет меня. Зачем тебе возиться. — Чарльз. В голосе Эрика столько металла, что хватило бы на железнодорожное полотно отсюда и до Нью-Йорка. — Ты обещал мне неделю. Сорок восемь часов, ни секундой меньше. Ты мой, пока они не прошли. — Но я… — Ты — мой. Возражать было бессмысленно. Чарльз понуро кивнул. Вернувшись в дом, он сел на разобранный диван, нахохлился, стараясь казаться меньше. Эрик принес дров, с грохотом вывалил их перед камином, яростно затолкал в железную стойку. Чуть ли не взглядом высек огонь. Чарльз отстраненно слушал его быстрые шаги по дому, не поднимая головы. Эрик куда-то уходил и приходил, резко хлопала дверь, впуская в дом порывы осеннего ветра. Дребезжала посуда, подвешенная под потолком на крюках. Потом как-то быстро и сочно запахло копченой рыбой. В животе радостно заурчало, Чарльз повернул голову на запах. Эрик стоял спиной у разделочной доски, и на этой спине плакатным шрифтом были написаны обида и гнев. А поверх, размашисто, прямо по линии напряженных плеч — «ЧАРЛЬЗ ДЕБИЛ, КОТОРОГО Я ЛЮБЛЮ». «Все правда», согласился Чарльз со своими мыслями, сполз с дивана, добрался до этой широкой спины, держась за мебель, облапил обеими руками, прижался лицом к выемке между лопатками, боднул. Спина, помедлив секунду, расслабилась. — Прости. Я не хотел, чтобы ты видел меня таким. — Я хочу видеть тебя любым. Эрик развернулся. В руках у него был нож, на запястье блестела чешуя. — Я знаю, что ты не можешь ходить без сыворотки. — Но ты не знаешь, каково это, когда… — Когда ты не можешь ходить? Вот и узнаю. — Я не хочу, чтобы ты помнил меня калекой, — Чарльз опустил голову, но Эрик взял его под подбородок всеми пальцами, и заставил поднять глаза. — Я хочу помнить тебя таким, какой ты есть. Чарльз прерывисто вздохнул. Стальной взгляд натянулся между ними, как спасательный трос. — Хватит решать за меня, что мне нужно, — потребовал Эрик. — Слышишь? Чарльз кивнул и сглотнул слюну — вблизи запах был умопомрачительный. — Можно мне тоже сэндвич? — Через минуту. Подогреть? — Ага. И кофе. Вот так просто, неправдоподобно, немыслимо просто. Без иносказаний, намеков, упреков. Сошлись — разошлись. Высказались — отпустило. Эрик не из тех, кто прибережет камень за пазухой. Он засветит им в лоб сразу, не чувствуя за собой вины. А потом перевяжет рану. Или похоронит — тут уж кому как повезет. Обеденный столик у окна был маловат даже для одного человека, так что они все время сталкивались локтями. — Я и не знал, что ты умеешь готовить, — Чарльз, не стесняясь, облизал палец, вымазанный в сырном соусе, и потянулся за второй порцией. — Это божественно. — Я просто складываю одно с другим, не обольщайся, — Эрик улыбался одними глазами. — Лосось, хлеб и сыр складываются хорошо. Как ты, я и любая горизонтальная поверхность. У Чарльза снова зарделись щеки. — С вертикальными у нас вряд ли сложится… — Из-за твоей косметической проблемы? Чарльз вздрогнул. — Это Рейвен тебе рассказала?.. — Она повторяла мне эту историю столько раз, что я знаю ее наизусть. Каждый раз, когда она начинала винить себя, что ушла со мной и оставила тебя на Кубе, она принималась пересказывать ее, чтобы вспомнить причину. — Она так переживала?.. — Она очень любит тебя, — Эрик вздохнул, его плечи слегка опустились. — Это была одна из причин, почему мы разошлись. Мы постоянно напоминали друг другу, что тебя нет рядом. Это было… трудно. — Теперь Рейвен вернулась. — Чарльз сплел пальцы, рассеянно посмотрел в окно. Там снова затянулся дождь, монотонный и скучный. — А ты будешь здесь. Кажется, я никогда не смогу сохранить вас обоих. — Чарльз, что мне делать в твоей школе? — Эрик смотрел безрадостно. — Я — угроза. Ты же не станешь прятать меня в подвале, когда за мной придут. А они придут. Тебя легко шантажировать детьми. И ты прекрасно знаешь, что я не позволю тебе ими пожертвовать ради меня. Значит, мне придется сдаваться. Или снова бежать. Это замкнутый круг, Чарльз. — Должен же быть какой-то выход! — Чарльз с силой потер лицо руками. — Выхода нет, Чарльз. — Эрик накрыл его руку ладонью, строгий и спокойный. — Я сжег за собой слишком много мостов. Меня никогда не оставят в покое. — Как ты можешь говорить об этом так легко? Это ведь твоя жизнь! — Это моя расплата, — возразил Эрик. — Ни одно правительство мира не согласится держать на свободе мутанта, который способен устроить конец света. Не удивлюсь, если приказа взять меня живым вообще не будет. Чарльз застонал. — У нас есть еще полтора дня, друг мой, — Эрик поднялся из-за стола и потянул за собой Чарльза. — Не будем терять время. Утром последнего дня действие сыворотки развеялось окончательно. К Чарльзу вернулись телепатические способности, а способность ходить растворилась, как дымок от сигареты Эрика. Тот уехал в город, оставив записку с обещанием вернуться через час. За этот час Чарльз, проклиная свое бесполезное тело, сумел выползти из-под одеяла, кое-как одеться, проголодаться и захотеть в туалет. Чарльз подумал, что мог бы попытаться справиться с этими двумя проблемами, но если вернувшийся Эрик застанет его ползающим по полу, он умрет от стыда на месте. Так что Чарльз остался сидеть на диване, привалившись головой к стене. На полу у окна резко затрезвонил телефон. Чарльз бы подпрыгнул от неожиданности, если бы мог. Страх вцепился ему в горло. Кто мог звонить сюда? ФБР? ЦРУ? Полиция? Что, если Эрика нашли? Если он засветился? Если он уже арестован, а Чарльз сидит тут, бесполезный кусок бревна, и ничего не может сделать? Телефон звонил. Чарльз бросил непослушное тело на пол, ударился ладонями. От неловкого движения тумбочка опрокинулась, путь к окну преградили осколки разбитого стакана. Чарльз подтянулся на руках, думая только о том, что Эрик в опасности. В голове засела дурацкая фраза: «Вы имеете право на один звонок». Телефон трезвонил. Чарльз с усилием заработал руками, не обращая внимания на осколки. Подтянулся, сорвал трубку с рычага. — Алло! — Алло, Генри! Это Глен. Разбудил, старик? Ошиблись номером, с облегчением подумал Чарльз. Трубка задрожала в ослабевших пальцах. — Глен, вы ошиблись, — как можно спокойнее сказал он. — Здесь нет никакого Генри. Трубка замолчала, потом подозрительно спросила: — Ты еще что за хрен? — Меня зовут Чарльз Ксавье, — с достоинством ответил Чарльз. — Мне плевать, как тебя зовут. Где Генри? — Не могу вам помочь. — Так, слушай сюда, пацан, — трубка разозлилась по-настоящему. — Не связывайся со мной. Куда ты дел моего парня? Чарльз кашлянул. Признание было крайне неожиданным и эмоциональным, он даже проникся некоторым сочувствием к этому Глену, который искал своего… близкого человека. Секунду назад Чарльз уже хотел повесить трубку, но теперь передумал. — Глен, я уверяю вас, что не знаю, о ком вы говорите. Но я хотел бы вам помочь, если это в моих силах. — Я звоню шерифу, — пообещала трубка. — Кто бы ты ни был, сволочь, тебе лучше убрать свой зад подальше от города. Если хоть волос упадет с головы моего парня, клянусь, я найду тебя и ты пожалеешь, что на свет родился. Короткие гудки запикали прямо в ухо, Чарльз положил трубку на рычаг. От облегчения, что это была не полиция и не ЦРУ, у него дрожали руки. Он сидел, привалившись к стене, не в силах пошевелиться, до тех пор, пока по гравию во дворе не зашуршали шины. Заглох мотор, хлопнула дверь, звякнули ключи. Эрик зашел в дом с большим бумажным пакетом в руках. Остановился на пороге. — Чарльз? В голосе был страх и тревога. — Я здесь, — Чарльз вскинул руку — от двери его было не видно. — Что ты делаешь на полу? Эрик широкими шагами пересек комнату, оставил покупки возле мойки и подошел к Чарльзу. — Ты в порядке? — Да… дурацкая ситуация. Телефон звонил, я думал… я думал… Чарльз опустил голову. Стыдно было признаться, что он перепугался, как школьница. Эрик подставил плечо, помог Чарльзу подняться, крепко обхватив за пояс. — Кто звонил? — Неважно, — Чарльз отмахнулся. — Ошиблись номером. Эрик держал его, ожидая, что тот сделает шаг, но Чарльз висел на его плече, не в силах переставлять ноги. — Уже? — негромко спросил Эрик. Чарльз шумно вздохнул и тряхнул головой. Эрик подхватил его под колени, перенес на диван. — Если что-то будет нужно… Чарльз зажмурился. Вот сейчас, надо сказать ему сейчас. Мышцы в паху еще способны что-то контролировать, но нельзя их так долго испытывать. Он удержал руку Эрика в своей, задержал дыхание, не зная, как начать. В туалет хотелось немилосердно. — Я хотел… ты не мог бы… — Хочешь отлить? — просто спросил Эрик. Чарльз ответил коротким кивком, посмотреть в глаза было немыслимо. — Я помогу. Эрик открыл дверь маленькой ванной, включил там свет и вернулся за Чарльзом. Взял его на руки — так легко, будто всегда этим занимался. — Тебя посадить или просто подержать? Чарльз, красный от стыда, чувствовал, что еще немного — будет поздно и сажать, и держать. Все силы уходили на то, чтобы сдерживать давление в мочевом пузыре. Эрик понял его молчание по-своему. Поставил на пол лицом к унитазу, встал сзади, одной рукой обхватил за пояс и прислонил Чарльза к себе. Второй потянулся к ширинке, но Чарльз поспешно отстранил его руку — уж с этим-то он мог справиться. Уперевшись подбородком в макушку Чарльза, Эрик уставился в потолок и принялся насвистывать какую-то мелодию. Она показалась ужасно знакомой, и Чарльз поневоле отвлекся от своего всепоглощающего ужаса. Несколько нот все повторялись и повторялись… — Что это за песня? — не выдержал Чарльз и попытался извернуться, чтобы поймать взгляд Эрика в зеркале над раковиной. — Не дергайся, а то обоссышь мне штаны, — строгим голосом сказал Эрик. Чарльз вздрогнул. — Услышал по телевизору, теперь не могу отвязаться. Не знаю, откуда это. Похоже на марш. Тум тум тудум — тум тудум — тум тудум… Чарльз сжал губы, побагровел от сдерживаемого хохота, выждал для верности пять секунд, чтобы убедиться, что поток иссяк, и захохотал, как припадочный. Если бы Эрик не держал его, он бы врезался головой прямо в кафельную стену. Эрик развернул его, прижал к себе. Чарльз рыдал от хохота, от облегчения, от ужаса, расцепившего когти, от благодарности. От того, какие у Эрика были сильные руки, от его спокойного голоса, от еле слышного запаха бензина, идущего от рубашки. Эрик терпеливо ждал, пока тот затихнет, машинально поглаживал по плечам. — Извини, — Чарльз вытер невольно выступившие на глазах слезы. — Я просто не ожидал, что ты… — Что я иногда смотрю телевизор? — Что ты такой невыносимо тактичный. — Ширинку застегни, — тактично сказал Эрик, ухмыляясь. — Или ты ее специально для меня оставил? Все веселье тут же испарилось. Чарльз сжался, отвернулся. Поправил одежду. Нажал на кнопку слива. Дотянулся до раковины, тщательно вымыл руки. Хрипло сказал «спасибо». Эрик перенес его на диван, подложил подушку под спину. Близость разбилась, как злополучный стакан, осколки которого звонко шуршали под щеткой. Чарльз отрешенно смотрел в окно. Он слышал, как Эрик снова ходит по дому, шуршит бумагой и целлофаном. Гудела микроволновка, шумела вода, звякала крышка чайника, хлопали дверцы шкафчиков. Чарльз остановившимся взглядом смотрел, как снова начался дождь, и капли прыгали на потемневших камнях гравийной дорожки. Бесполезный кусок бесполезности. Эрик не может, не должен хотеть его таким. Это бессмысленно. Это ужасно. Эрику, похоже, было плевать. Он опустился на диван, закинул ноги на подлокотник, пристроил голову на коленях у Чарльза. — Кэндис передавала тебе привет. Ты ей очень понравился. — Спасибо, — бесцветно ответил Чарльз. Эрик положил себе на грудь открытую коробку с пиццей, вскрыл банку пива и опустил ее на пол, чтобы было удобно дотянуться рукой. Сам собой включился телевизор, на его крышке выросла антенна, похожая на мохнатые усики огромного насекомого. По экрану пробежали полосы, каналы сменялись один за другим, как в калейдоскопе, пока не остановились на старом черно-белом фильме. — У нас всегда будет Париж, — одними губами повторил Эрик вслед за Хэмфри Богартом. У нас всегда будет Аляска. Семь дней, украденных у всего мира, будто кто-то из них обладал способностью останавливать время. Семь дней измятых простыней, глупых шуток, прогибающихся под двойным весом пружин, семь дней осеннего дождя и горького дыма. Эрик прекрасно понимал, что скоро все закончится. Чарльз, как и Ильза, сядет в самолет, а он, как и Ричард, останется здесь. Не все ли равно, где жить без Чарльза? — Я так виноват перед тобой, — прошептал Чарльз. — Я никогда себя не прощу за то, что упустил тебя. Эрик поднял глаза. Чарльз взял его за руку, приложил ладонью к своей щеке, прижался губами к запястью. — Ты не представляешь, сколько раз я гадал, что мог бы сделать иначе. Перебирал варианты, искал, в чем была моя ошибка. Мог ли я найти слова, чтоб уговорить тебя? Убедить? — Чарльз шумно выдохнул. — Сложилось бы все иначе, если бы я не стал отговаривать тебя от убийства Шоу? Или наш разрыв был неизбежен? — Ты не смог бы меня переубедить, — честно ответил Эрик. — Но если бы ты отдал его мне, был бы шанс. Хотя дело не только в Шоу. Совсем не в Шоу. — Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что его убийство могло быть для тебя финишем, а не трамплином. Что я не имел права судить тебя по себе… — Ты думал, что самый умный. Стоит тебе открыть рот, как все сразу это признают. Мартин Лютер Кинг, только белый. — Я вообще тогда мало думал, чего уж там. — Чарльз горько усмехнулся, дотянулся до руки Эрика. Они переплели пальцы. — Мы оба были упрямыми идиотами, — Эрик потерся щекой о его живот. — Я думаю, мы ими и остались. Может быть, у нас нет шансов при любом раскладе. — Может быть… — Голос Чарльза прервался раньше, чем он договорил, и вдохнуть ему удалось явно с большим усилием. — Но я не хочу в это верить, Эрик. Я не могу в это верить. Эрик провел костяшками пальцев по его щеке. — Будь реалистом, Чарльз. Что мы дали друг другу за эти годы? Ты не можешь ходить, я не могу простить тебя за молчание. Давай украсим нашу дурость разбитыми сердцами и не будем притворяться, что можем что-то изменить. Все шансы, что у нас были, уже упущены. Чарльз опустил холодную ладонь на волосы Эрика, вплелся в них пальцами. — Давно хочу сказать тебе, все не находился подходящий момент. Больше всего я жалею о своих словах на Кубе. Что это ты. Ты виноват. Я был так зол на тебя. И страшно напуган. Мне было очень больно, потому что я видел — ты ускользаешь. Уже ускользнул. Ты убивал меня этим. Не знаю, смогу ли простить тебя за это. Но мои ноги… это не ты, Эрик. Ты не мог видеть, не мог знать. Если бы ты не защищался, Мойра убила бы тебя. И знаешь… — Чарльз сглотнул, продолжил с усилием, — пожалуй, лучше так… чем если бы ты умер. Эрик остановил взгляд на носу Чарльза. Обычный нос, ничем не примечательный. Красивый. От крыльев носа ползут складки к углам губ, соединяясь в горестный треугольник. — Не говори ерунды. Пуля вильнула, Чарльз. Это я отклонил ее. Если бы я помнил о тебе в тот момент, я направил бы ее иначе, но я не помнил. Я был слишком зол. Эрик болезненно нахмурился. — Рядом со мной трудно остаться в живых. Ты прав, лучше уж — так. — Не говори… не говори так. Мы все тогда остались в живых потому, что ты был на пляже. Если бы тебя там не было, никого бы уже не было. Об этом я тоже думал. Без тебя мы не остановили бы Шоу и точно ничего не смогли бы поделать с ракетами. Эрик смотрел ему в глаза — голубые-голубые, синие-синие, даже небо никогда таким не бывает. Короткий смешок вырвался сам собой. — Ты серьезно? Чарльз, я прошу тебя, давай не будем. Ты можешь просто сказать «спасибо», без эвфемизмов. Это ничего не изменит, но мне по крайней мере будет приятно. Твои хождения вокруг да около меня всегда бесили, ты знаешь. — Что поделать, я такой. Говорю витиевато, не могу обойтись без пафоса. Это и правда не изменить. Но мы оба живы. А значит, шанс у нас все-таки есть. — Шанс на что, Чарльз? — обреченно спросил Эрик. — Простить? Договориться? Шанс не потерять друг друга еще на двадцать лет. Шанс не встретиться снова глубокими стариками, которые прожили всю жизнь, сожалея, что так и не попытались? Эрик дернулся, как от удара. — Зачем ты опять это делаешь? Думаешь, мне еще не достаточно? Чего ты хочешь от меня, Чарльз? Чтобы я снова надеялся? Чтоб отпустил тебе грехи? Чтобы забыл, как я ждал тебя, хотя бы твоего голоса, хотя бы слова? Чтобы простил тебя за твою трусость? Чтобы ты снова мерещился мне в толпе? Думаешь, я железный? Я придумал миллион причин, почему ты снова и снова отталкивал меня. Скажи наконец сам, почему, Чарльз?.. Тот ответил не сразу. — На Кубе я был слишком напуган. До нее я думал, что во всем разобрался и смогу тебя исправить. Я думал, что разочаровался в тебе, когда не вышло. — Или испугался разочарования в себе, когда дрессировка не удалась? — После Белого дома я решил попробовать снова. Отпустил тебя, чтобы дать нам время подумать, а когда снова нашел, ты… ты уже был с Магдой. И я решил, что так будет лучше для всех. Лучше рядом с тобой будет полноценная женщина, которая даст тебе семью, детей… чем калека и… мужчина. Эрик рывком вскочил на ноги. — Вот поэтому у нас и не выйдет договориться, Чарльз! Ты не учишься на своих ошибках. Ты решил, что мне не нужно убийство Шоу. Ты решил, что я хочу устроить кровавую баню, решил, что я безнадежен. Его голос дрожал от бешенства и чего-то еще, что было гораздо страшнее. — Ты решил, что я убил Кеннеди, потом ты решил, что я снова тебе нужен. Укрыл от властей — за это спасибо, Чарльз, я не шучу — а потом решил, что я могу катиться на все четыре стороны, потому что я захотел побыть с кем-то, кто не ебет мне мозг так виртуозно, как это делаешь ты. Благородно бросил поводок, да? Вот тебе твоя свобода, обожрись ею, так, Чарльз? Признайся уже, что это была ревность, а не желание сделать меня счастливым. Если бы ты хотел… — Эрик осекся, задержал дыхание, но заставил себя продолжить, хотя слова пришлось выдирать из сухой глотки: — Если бы ты хотел сделать меня счастливым, Чарльз, ты бы позвал меня к себе гораздо раньше. Он замолчал. Стоял посреди комнаты, опустив руки, и на мгновение показалось, что если его тронет хотя бы сквозняк — упадет. — Не говори мне теперь, что у нас есть шанс. Никогда его не было. Эрик скрылся в ванной, не закрыв за собой дверь. Сбросил одежду, встал под холодный душ. Вода лилась на голову, текла по лицу. Он облизывал губы. У воды был ржавый вкус, как у крови. Эрик прислонился лбом к кафельной стенке. Врезал по ней кулаком — один раз, другой, третий, от души, почти без замаха, так, что кафель лопнул, полоснул осколками по костяшкам пальцев. Эрик посмотрел на свою руку, как на чужую. Машинально слизнул кровь. Эрик. Прости. Вернись ко мне. Эрик осознал, что промерз до костей. Бессильно зажмурился. Да пошел бы ты нахер, Чарльз. Я бы сходил к тебе нахер, если бы мог ходить. Не вынуждай меня ползти. Смелый какой стал, — Эрик усмехнулся. От голоса Чарльза ребра начали разжиматься, а сердце перестало колотиться в ушах. — Пошло шутить научился. Иду, горе моё. Выключил воду, оделся. Высушил голову полотенцем. Вернулся в комнату. Чарльз смотрел на него беззащитными глазами — тем самым взглядом, которого Эрик боялся каждой клеточкой своего тела, от которого хотелось то ли немедленно вышибить себе мозги, то ли на коленях пообещать Чарльзу все, что угодно, лишь бы он перестал. Перестал так смотреть своими невозможными глазами с упреком и мольбой одновременно. Эрик лег в прежнюю позу: ноги на подлокотник, голова на коленях у Чарльза. Взял его за руку, положил себе на грудь. — Давай не будем все портить, как мы умеем. Пожалуйста. Лучше расскажи что-нибудь.