Четвертый всадник

Офицер Кларк отпер клетку, кивнул — заходи, мол. В камере под потолком тускло горела лампочка. На откидной полке лежало шерстяное одеяло в фиолетовую клетку. Эрик поставил рюкзак у ног. — Значит, вы меня не арестовываете? — А есть за что? Эрик пожал плечами. — Вам виднее. Офицер потер светлую бровь, зевнул и Эрик понял, что тот тоже смертельно устал. В участке было тихо. — А душ у вас здесь есть? — В конце коридора, налево, потом направо. Кларк открыл верхний ящик стола, взял пластиковый стаканчик с мелочью и высыпал на ладонь несколько монет. В приемной стоял новенький кофейный автомат, мигающий надписями, как вывеска казино. Его окружали ряды дешевых стульев для посетителей. Эрик немного поколебался, решая, что сделать первым — вымыться или выспаться. После недолгой борьбы вытащил из рюкзака смену одежды и пошел в душ. Когда вернулся, Кларк сидел за столом и листал какую-то папку, шумно прихлебывая кофе из стаканчика. Спать, как назло, расхотелось, хотя в голове шумело от усталости. Эрик улегся на полку, подложил рюкзак под голову. Череда странных происшествий показалась ему забавной. Сначала Квентин, случайно подвернувшийся под руку в самый нужный момент, теперь полицейский, который решил дать ему выспаться в человеческих условиях. Все это было настолько странно, что Эрик не находил объяснения этим совпадениям. — Мне все время кажется, что я вас где-то видел, — сказал Кларк, и Эрик вздохнул — ну, началось. — Но понятия не имею, где. — Может, похож на кого-то, — без особой надежды на смену темы подсказал он, но Кларк объяснение принял. — Да, может быть. Шелестела бумага, лампочка под потолком тихо потрескивала. Эрик лежал с закрытыми глазами, но сон не шел. Кажется, столько лет он видел этот кошмар про белые стены камеры, а теперь простой трудяга-коп предложил ему переночевать в закутке для задержанных. И дверь камеры не закрыта. И неясно, что с этим делать. Кажется, все так просто, но почему тогда этому нет объяснений? Откуда эта невидимая тяжесть понимания, что где-то давно очень сильно ошибся? Почему, как ни старайся, не способен разглядеть, где же именно? — Это. Собачье. Дерьмо. Голос был красивым, с заметным британским акцентом — у Чарльза очень похожий, но этот резче и ниже. Ругательства, завернутые в акцент, казались не особенно впечатляющими, но холодная экспрессия в голосе компенсировала этот недостаток. Эрик недовольно вздохнул и перевернулся на другой бок, надеясь подремать еще немного. — Простите, мистер Сеймур, но у нас были все основания… Это не Кларк, кто-то другой. Речь невнятная, будто что-то жует, южный акцент, глотает гласные. Кларк, похоже, закончил дежурство. — Никаких оснований. Никаких разумных оснований, офицер. Вы не можете без причин останавливать на улице любого человека, который вам не понравится. — Это был не человек, а мутант. Эрик мгновенно проснулся. Голос с британским акцентом продолжал: — Вот когда верховный суд определит, что мутантов нельзя считать людьми, тогда и выдвигайте этот аргумент. А пока мы будем рассматривать моего клиента как любого другого гражданина этой прекрасной страны. — Это был мутант! — И что с того? У вас был ордер на арест? — Хватит пудрить мне мозги, мистер Сеймур. — Покажите мне ордер на арест. — У нас были достаточные основания… — Так назовите же их, если они у вас были. Мутация — не основание для ареста. Эрик повернулся и уставился на посетителя. Мистер Сеймур сидел так, будто его сейчас будут фотографировать на обложку Esquire. Светло-серый костюм, нога на ногу, мягкие кожаные перчатки лежат на колене. Из-под штанины выглядывали носки цвета замороженной вишни. Пижон. Эрик сел, спустил ноги на пол. Мистер Сеймур продолжал своим приятным раскатистым баритоном, даже не пытаясь скрывать, что ему нравится слышать собственный голос. — Давайте исходить из того, что офицер полиции может остановить любого человека на улице, чтобы задать вопрос, попросить зажигалку, предложить руку и сердце. Но не будем заблуждаться насчет того, что офицер вправе что-то требовать, если у него при себе нет ордера. — Были основания подозревать, что Роберт может совершить правонарушение. — Да ну. Гипотетически и я в любой момент могу совершить правонарушение — надеть кому-нибудь корзину с бумагами на уши или избить степллером. Хотите меня задержать? У вас есть основания полагать, что я собираюсь предпринять эти действия? Носок темно-коричневого ботинка начал слегка покачиваться — видимо, мистер Сеймур начал терять терпение. — У вас были основания предполагать, что мой клиент совершил или намерен совершить правонарушение? Мутация пока не является преступлением, если я правильно помню. — Вы видели его досье. У него масса приводов за нарушение общественного порядка. Пятнадцать за последние три года! — Но ни одного дела против него так и не было открыто. — Он бегал по улицам голый! — Он кентавр. Вы когда-нибудь пробовали надеть штаны на лошадь? Я уже не говорю о том, чтобы купить их. — Когда мы его взяли, он был в человеческом облике. — То есть оснований у вас не было. Офицер прожигал собеседника взглядом, но тот и не думал начать дымиться. — Давайте так: вы отпускаете Роберта, а я убеждаю его носить с собой плед на случай внезапного превращения. Со временем он научится контролировать свою мутацию и не будет бегать по городу, смущая дам нежного пенсионного возраста тем, что болтается у него между ног. Это дело все равно не дойдет до суда. Во-первых, у вас нет обвинений. Во-вторых, срок их предъявления истекает через полчаса. Я могу посидеть здесь и подождать, а могу уйти прямо сейчас вместе с моим клиентом. Офицер с силой швырнул папку на стол и скрестил руки на груди, но ничего не ответил. — Вот и договорились, — мистер Сеймур поднялся. — Спасибо, что уделили мне время, офицер. Он повернулся, встретился взглядом с Эриком и застыл, будто врезался в стеклянную стену. Эрик поднял рюкзак, забросил его на плечо и толкнул дверь камеры. Не заперто. — Спасибо, что разрешили переночевать. Передайте офицеру Кларку, что я ему очень признателен. — Да катись ты, — с досадой бросил полицейский. Поднял телефонную трубку, щелкнул селектором. — Майк, выпусти Роберта. Тут его адвокат. Да, тот самый. Угу. Пять минут. Эрик скормил кофейному автомату четвертак, подождал, пока тот побурлит и выплюнет картонный стаканчик с двойной порцией американо. Лязгнула железная дверь, в приемную выкатился щуплый чернокожий подросток, изящный, будто нарисованный угольком, весь в дредах. Эрик вышел на улицу. Осенний ветер окатил его свежестью, предвещавшей холодный день. — Мистер Леншерр! Подождите минуту. Имя прозвучало, как щелчок курка. Адвокат выскочил за ним. Протянул руку. — Мэй Сеймур. Для меня честь познакомиться с вами. — Да ну, — буркнул Эрик, смерив его взглядом. — Хотите автограф? — Хочу, — брякнул тот. Убрал руку, спрятал в перчатку. Качнулся с пятки на носок. — Как насчет кофе? Сеймур был как-то слишком красив, настолько, что в нем проглядывало что-то феминное. Темные волосы уложены аккуратной волной, свежий, бодрый, чисто выбритый, пахнущий травянистым лосьоном после бритья. Глаза горят, как у коккер-спаниэля, ресницы такие густые, что кажется, он их красит. Или не кажется? В левом ухе серебрится кольцо. Он был моложе, чем пытался выглядеть. И ему не подходил этот маленький городок, трещал в плечах, жал в подмышках. — У меня уже есть, — Эрик качнул стаканчиком, допил кофе и смял картон в кулаке. Повернулся, чтобы уйти, но Сеймур сбежал со ступенек и преградил ему путь. Он выглядел взволнованным — и не опасным. А это чутье не подводило Эрика никогда. Он дышал опасностью, как воздухом, и всегда улавливал нотки страха в дрогнувшем взгляде, в просевшем голосе. — Мистер Леншерр, пожалуйста. К черту кофе. Могу я вас подвезти? — Мистер Сеймур… — Мэй. — Что вам нужно? Тот снова качнулся — пятка, носок, пятка. Холеная заносчивость, с которой он разговаривал с полицейским, испарилась, будто ее никогда и не было. Стоял молодой красивый парень — сколько ему, тридцать-то будет? — с румянцем во всю щеку, прятал руки в карманы шерстяного пальто. — Я был студентом, когда услышал о вашем Братстве мутантов. Надеялся присоединиться к вам после колледжа, но не успел. Он нахмурился, будто пытался что-то припомнить — или наоборот, отогнать неприятные воспоминания. — Сейчас у меня частная практика. Занимаюсь правами мутантов. Не думал, что встречу вас… вот так. Эрик почувствовал, что в нем шевельнулось любопытство. А кроме него, еще что-то теплое, щекочущее пробежало под кожей. Он расслабил плечи — оказалось, они закаменели с того самого момента, как он услышал свое имя. Кофе так кофе. Ему все равно хотелось убраться подальше от полицейского участка. Везение вряд ли продлится слишком долго, но пока оно есть, почему бы им не воспользоваться? Мэй не отрывал от него глаз. — Хорошо, — Эрик кивнул. — Мне нужно на Восточное побережье. Заплатить не смогу. — Я еду в Даллас, — парень собрался, умоляющее выражение исчезло с лица. — Могу высадить в Канзас-Сити. — Идет. — Мне нужно десять минут, чтобы поговорить с Робертом, — Мэй кивнул на двери участка. — Можете подождать в машине? У меня Кадиллак. Насчет этого можно было бы и не уточнять. На парковке стоял сапфирово-синий двухдверный Кадиллак Эльдорадо, влажно блестя полированными боками и хромированной отделкой. Владельцы таких машин любят Элвиса и фильмы с Мэрилин. Эрик сел на пассажирское сиденье, кинул рюкзак под ноги. В кресле можно было бы утонуть. Салон — тисненая кожа и дерево, пахнет мятой и розовым маслом. Эрик вытянул ноги, отрегулировал спинку сиденья. Бросая камень в воду, никогда не знаешь, как далеко разойдутся круги. Братство мутантов просуществовало совсем недолго и ничего толком не успело добиться. Но — надо же! — изменило чью-то жизнь. Пока Эрик сидел в камере, пока прятался в Польше, здесь оставались простые люди, которые не сдавались. Те, кого он позвал тогда на лужайке перед Белым домом, вышли на свет и начали менять мир. Так, как умели. Эрику всегда мерещилось что-то грандиозное. Никогда не умел размениваться на мелочи. Убивать — так президентов, взрывать — так весь мир. Воевать — так со всеми, с каждым. С Чарльзом, с Рейвен, с собой. А вытаскивать подростков-мутантов из рук полиции, менять мир по шагу — это слишком обыденно. — А может, все-таки кофе? — Мэй упал на сиденье рядом — хотя какое там рядом, их разделяло чуть ли не полметра. — Я спал всего три часа. — Я на мели, — предупредил Эрик. — Угощу за автограф, мистер Леншерр. Машина вздрогнула, заводясь. Тяжелый мотор под капотом заурчал ровно, как сытый барс. Кадиллак мягко глотал мили, будто левитировал над дорогой. Бесконечные поля Южной Дакоты проплывали мимо, унылые и пустые, как божья ладонь. На горизонте змеились холмы. — Не возражаете, если я закурю, мистер Леншерр? — Эрик. Валяй. Мэй приоткрыл окно, прикурил длинную дамскую сигарету. В салон ворвался поток встречного ветра. — Почему ты решил заняться правами мутантов? Тонкие пальцы на руле дрогнули. — Я тоже… не такой, как все. Эрик отогнал от лица клубок мятного дыма, достал Мальборо. В пачке оставалось пять сигарет. — Если не секрет, в чем твоя мутация? — Не секрет, — Мэй затянулся немного нервно, поправил волосы. — Хотя я не знаю, можно ли это назвать мутацией. Может, просто отклонение от нормы. Это совсем не впечатляющая мутация. Скорее, наоборот. Досадное обстоятельство. Знаете, многие считают мутантов опасными, но мне кажется, что таких, как я, довольно много. Не в прямом смысле, конечно. Я хочу сказать — тех, у кого мутация совсем незначительна и ее нельзя использовать как оружие. Он замолчал, настороженно покосился на Эрика. Тот спокойно ждал. — Будете смеяться. — Только если у тебя способность вызывать смех. — Можно сказать и так, — неловко ответил Мэй. Выдохнул полушепотом: — Я гермафродит. Эрик замолчал, глядя на дорогу. — Это значит… — Я знаю, что это значит, Мэй. — Мерзко, да?.. — Ни капли. — Вам… тебе легко говорить, — парень вздохнул. Пальцы нервно перебирали руль, сжимаясь и разжимаясь. — Металлокинетика — это уникально. Мощно. Столько всего можно сделать!.. Эрик невесело усмехнулся. — Ну да. Столько всего можно сделать, что потом всю жизнь разгребать. — Я хочу сказать, вот я как мутант — бесполезен. Драться не умею, крови боюсь. А возможность управлять металлом — это же… это космос! И буквально, и фигурально, понимаешь? Наш мир сейчас — это стекло, бетон и сталь. Можно создавать уникальные сплавы… спутники запускать… строить мосты, небоскребы. — Стадионами кидаться, — добавил Эрик. Мэй скользнул по нему удивленным взглядом. — Наверное… Но я не об этом. Я думал о своей мутации. Если это мутация вообще, а не просто уродство. Зачем она мне нужна? Что я могу с ней сделать? А потом догадался. Чтобы ничего не отвлекало. — Поясни. — Ну… — Мэй вздохнул. — Личная жизнь мне не светит. Семья, там, дети. Никому же не захочется иметь дело с монстром. — Ты не монстр, — оборвал Эрик. — Прекрати так думать. — Я тебе нравлюсь? — Что? — Я тебе нравлюсь? — повторил Мэй, глядя на него с каким-то застарелым отчаянием. Эрик смотрел на него и узнавал этот взгляд. Он складывался из сотен дней и ночей одиночества. Глухой, как безлунная ночь, злой, как волк, угодивший в капкан. Он знал его, как свое отражение, а потому не отводил глаз. — У меня кое-кто есть, малыш, — ответил он, не прикрываясь жалостью. Мэй потупился, отвернулся. — Я последний человек, который может тебя утешить. — Эрик достал вторую сигарету. — Она… красивая? — Это он. Да. Очень красивый. Мэй тряхнул головой, звонкая бледность постепенно покидала его лицо, уступая место румянцу. — А я с самого начала так и подумал, — он весело улыбнулся. — Как его зовут? — Его зовут «смотри на дорогу», — буркнул Эрик, чувствуя себя измочаленным внезапным приступом откровенности. Они распрощались глубокой ночью на железнодорожной станции в Канзас-Сити. — Чарльз Ксавье, Школа для одаренных подростков в Уэстчестере. Запомил? — Запомнил, — Мэй тряхнул головой. — Запиши. Парень достал из бардачка блокнот и перьевую ручку, протянул Эрику: — Лучше ты. — Свяжись с ним, когда будет время. Детям могут пригодиться твои услуги, — Эрик записал адрес, держа в зубах колпачок от ручки. — Спасибо, что подбросил. — Если мои услуги понадобятся тебе, — Мэй протянул свою визитку, — звони в любое время. — Не очень-то на это рассчитывай, — он спрятал визитку в карман рюкзака, закинул его на плечо. — Мне пора. Они обнялись. Товарный поезд, груженый нефтью, оглушительно содрогнулся и пополз от станции. Эрик взлетел на ближайшую цистерну, помахал рукой сапфировому Кадиллаку и двинулся в сторону головы поезда. До Уэстчестера оставался день пути. Легко путешествовать, когда ты сам себе компас. Никогда не заблудишься, не собьешься с дороги. Знай смотри себе на карту и следи, как линии магнитного поля, словно струны, протягиваются сквозь тебя от полюса к полюсу. Может быть, именно это чувствуют перелетные птицы, каждый год находя дорогу домой? Товарняк тащился медленно, перебирая колесами, как исполинская гусеница, и к рассвету дополз только до Сент-Луиса. Единственный плюс такой медлительности был в том, что Эрик умудрился отлично выспаться на крыше локомотива. В Сент-Луисе поезд встал, и Эрик не стал дожидаться, когда тот двинется снова. Он был в пути уже восемь дней. Ему смертельно хотелось остановиться, и только мысли о том, что конец пути уже близок, заставляли держаться. Нужно было собрать последние силы, сжать зубы, преодолеть оставшуюся тысячу миль и войти в ворота школы Чарльза. Чего бы это ни стоило. И о деньгах тут речь не шла, потому что у Эрика оставалось одиннадцать долларов, включая всю мелочь из карманов. Сидя на скамейке в парке, он жевал холодные сосиски прямо из упаковки. Полтора доллара за дюжину, — это терпимо, тем более что еще ему достались две банки кукурузы, которые шли со скидкой в довесок к сосискам. Боже, которого больше нет, благослови людей, придумавших скидки. И купоны. Кукурузу он припрятал в рюкзак на обед и ужин. Разорился на еще один стаканчик кофе, чтобы запить картонный вкус сосисок. Заметил вдалеке темную форму полицейского, направляющегося к его скамейке, и убрался из парка, стараясь не делать резких движений. Заросший, мятый, с пыльным рюкзаком и практически без денег, он слишком сильно рисковал оказаться арестованным за бродяжничество. Меньше всего ему это было нужно на пороге школы Ксавье. Впрочем, до порога все еще оставалась почти тысяча миль. К вечеру оставалось признать, что ему не повезло. Он миновал Индианаполис и Питтсбург, меняя попутные поезда. К счастью, в этой части страны движение было оживленным, и ему удачно попадались поезда в нужном направлении, но когда спустилась темнота, он еще даже не пересек границу штата Нью-Йорк. Пожалуй, умнее было бы найти себе место для ночлега и продолжить путь на следующий день, но Эрик решил не терять времени на сон. Он был так близко, что каждая миля, которая отделяла его от Чарльза, ощущалась физическим мучением. Часть пути он проделал, растянувшись на крыше грузовика. В три часа утра пересек Гудзон в районе форта Монтгомери. До дома оставалось чуть больше двадцати миль. Он свернул с шоссе и пошел через спящие пригороды. Мимо тянулись бесконечные одноэтажные домики со светлым сайдингом, перемежающиеся желтыми рощицами. Пыль с обочины оседала на джинсах. Выкатилось солнце, помаячило в глазах, потом переползло выше, уткнулось в правую щеку. Зеленые щиты дорожных указателей подмигивали цифрами. Его обгоняли желтые школьные автобусы и машины, типичные для среднего класса. Эрик шагал автоматически, не чувствуя, как переставляет ноги. Он сделал остановку лишь однажды, на берегу водохранилища Амаулок. Зашел в магазин у заправки. Седой крепыш за кассой, заметив его, заметно напрягся. От запястий к локтям у него змеились татуировки, исчезали под закатанными рукавами рубахи. Он выдвинул ящик под кассой, опустил туда руку. Эрик почувствовал характерный металл кольта. — Не дергайся, я просто хочу купить воды, — сказал он. — Тащи подальше отсюда свою задницу, пока я не достал пушку, — пригрозил седой. — Сейчас утащу, — примирительно ответил Эрик. — Только воду возьму. Окей? Мне не нужны неприятности. — Без резких движений. — Я сюда не танцевать пришел. — Он кивнул на стеллаж у себя за спиной. — Не возражаешь? Седой вытащил пистолет из ящика. — Стянешь хотя бы Чупа-Чупс — прострелю башку нахрен. Давай быстро. Эрик отвернулся, лопатками чувствуя нацеленное в спину дуло. Взял бутылку воды, прошелся между стеллажами, глядя на ценники. Выбрал пакетик изюма побольше. Повертел в руках запечатанный гамбургер и положил на место: либо вода, либо еда. Вода важнее. Вернулся к кассе, ощущая теперь щекочущий холодок прямо в центре груди. Положил на прилавок воду и изюм. Добавил к ним упаковку мятных конфет со стойки. Высыпал на блюдце горсть мелочи, сверху положил мятый доллар. Седой смотрел на него с подозрением, будто ждал, что Эрик сейчас тоже выхватит ствол, и придется палить друг в друга в упор. — Убери пушку и займись кассой, — посоветовал Эрик. — Я хочу есть. Тот помедлил, одной рукой высыпал мелочь на прилавок и принялся пересчитывать, все еще держа Эрика на прицеле. Это было глупо. Он стоял слишком близко, Эрик мог бы перехватить кольт, даже не используя свою силу. Ударить по руке, шаг в сторону с поворотом, уклоняясь от линии огня, дернуть запястье на себя, выломать пистолет из пальцев. Две секунды, не больше. — Не хватает десяти центов. Эрик провел рукой по карманам джинсов, но там, к сожалению, было пусто. — Тогда только вода и изюм. Седой наконец выбил чек. Эрик скрутил крышку у пластиковой бутылки, сделал несколько жадных глотков. Спрятал изюм в карман, повернулся, чтобы выйти. — Ну-ка стой. Мужик задвинул кольт в ящик, нагнулся, чем-то пошуршал под прилавком. Выпрямился, держа в руках пластиковую упаковку ветчины, нарезанной полупрозрачными ломтиками. — Срок годности вышел вчера, все равно выбрасывать. Будешь? — Буду. Седой бросил ему ветчину прямо в руки. — И леденцы свои забери. — У меня нет десяти центов. — Хватай и вали, пока я не передумал. Эрик вернулся, забрал мятные конфеты. — Почему ты решил мне помочь? — Потому что ты не под кайфом, а просто с катушек съехал. Насмотрелся я на вас после Вьетнама. На одного такого психа в Мэдисоне целую охоту устроили из-за вшивого гамбургера. Он полгорода разнес, пока его не взяли. Эрик кивнул. — Спасибо. — Подотрись своим спасибо. У меня тут семья, мне нахрен не сдались отморозки вроде тебя. Вали, говорю. После Линкольндейла Эрик начал считать шаги, чтобы не заснуть. Он начал с минус двадцати тысяч. Минус семнадцать тысяч — поворот с двухсот второго шоссе на Пердис Роуд. Минус пятнадцать тысяч — мост через Кросс. Минус семь тысяч вдоль очередного водохранилища. Обочина усеяна жухлыми листьями, ноги болезненно подворачиваются на кротовых ямах. Минус пять тысяч до поворота. Небо какое-то бледное, мятое, как влажная рубашка, измочаленная неисправной сушилкой. Низкие облака наползают друг на друга, маются на одном и том же месте часами. И рады бы разбежаться, но нет ни ветерка. Минус тысяча. Кованый забор с каменным основанием начинается задолго до того, как появляются въездные ворота. Минус триста. Выцветшее солнце тянется к горизонту, Эрик отстраненно слышит, как ноги шуршат по траве. Стайки подростков валяются под деревьями на пледах. Кто-то смеется. Кто-то листает учебник. Кто-то проносится мимо с мячом в руках, отшатывается в сторону. Эрик смотрит прямо перед собой, поле зрения сужается до нескольких метров. Минус сто. На берегу пруда кружком сидят дети, завороженно слушают человека с книгой на коленях. Эрик не слышит голоса, но он и так знает, как он звучит. Мягкий, негромкий, слегка шероховатый. Гипнотизирующий. Головы поднимаются одна за другой, смотрят, как он приближается. Лица удивленные. Минус сорок. — Пожалуйста, не отвлекайтесь, — Чарльз наконец тоже поднимает голову и замолкает. Эрик чувствует себя так, словно обогнул пешком весь земной шар. Мальчишка с серебристыми волосами получает тычок локтем от соседки, захлопывает рот. Минус пять. — Вам не помешает еще один слушатель? — Эрик. Чарльз улыбается. Он плохо выглядит, под глазами круги, кожа бледная, будто он давно не был на солнце. Эрик бросает рюкзак, садится возле его кресла и засыпает мгновенно, уронив голову на обод колеса. Чарльз, пряча светящуюся улыбку, оглядывает лица студентов. — Пожалуйста, не отвлекайтесь. Я продолжаю. Для любого действия, начиная от элементарных мускульных усилий и заканчивая более сложными — танцем, игрой на барабанах, использованием уникальных способностей — зеркальные нейроны позволяют нашему мозгу установить соответствие между действием, которое мы наблюдаем, и действием, которое можем выполнить, и благодаря этому определить их значение. Чарльз опирается на подлокотник, склоняясь в ту сторону, где сидит Эрик. Пальцы подрагивают, будто он еле сдерживает их, чтобы не запустить в спутанные неаккуратные патлы. Он продолжает читать ровным голосом, но время от времени внезапно делает паузу в самом неожиданном месте, будто останавливается во времени и забывает, зачем он вообще здесь. А потом продолжает лекцию, не заметив, что сам же прервал ее. Студенты старательно пишут конспекты, стараясь не поднимать глаз от тетрадей. И хотя ничего особенного не происходит, всем вокруг становится так неловко, будто они подсматривают за чем-то невыносимо интимным и абсолютно не предназначенным для чужих глаз. Всем, кроме Питера, который не сводит с Эрика глаз, не ощущая никакой нарушенной интимности. — Домашнего задания на сегодня не будет, — Чарльз закрывает книгу. — Вы свободны. Студенты подхватывают свои вещи и расходятся тихо, будто дали обет молчания. Ни вопросов, ни шуток, ни громких голосов. Все стараются поскорее вернуться к обыденной жизни, но ни у кого это не получается. Они несут в памяти свидетельство чуда. Дальнейшее видит только Питер, спрятавшись за огромным старым кленом. Чарльз наклоняется к Эрику, обхватывает его голову обеими руками, прижимается губами к волосам и сидит так до тех пор, пока Эрик не разлепляет глаза. — Они все равно придут, — пробормотал Эрик. Слова давались с трудом, он едва шевелил губами от усталости. — Все равно, где их ждать. Лучше рядом с тобой. Просто сидеть здесь и слушать твой голос. Я скажу, что заставил меня впустить… Взял заложников. Они не будут разбираться. Он прижался лбом к руке Чарльза, закрыл глаза, проваливаясь в короткий обрывочный сон. — Ты должен пойти со мной. У меня для тебя кое-что есть, — сказал Чарльз. — Прямо сейчас? Это не может подождать до завтра? — Прямо сейчас, Эрик. Следуй за мной. Рюкзак остался лежать на траве. Эрик, с усилием переставляя ноги, чтобы держаться рядом с коляской, шел следом. Преодолев вход, холл, коридоры левого крыла, они оказались в директорском кабинете. Чарльз объехал стол, отпер сейф и достал оранжевый чемоданчик. — Узнаешь? — Поверить не могу, что ты не сделал из него тренировочную мишень, — Эрик тяжело привалился к стене. — Я хотел. Но не решился. Он толкнул чемоданчик через стол, Эрик поймал его обеими руками, чуть не уронил. — Я тронут, Чарльз. Кстати, ты забыл у меня шарф. Я привез. — Откроешь? — у Чарльза странно блестели глаза, скорее всего, виноваты были блики от окон. — Не говори, что ты сохранил мои водолазки, — Эрик отщелкнул замки, откинул крышку и уставился на белую пухлую папку с собственным именем. — Что это, Чарльз? — Твое досье. — Ты украл его? Чарльз подъехал вплотную. — Это единственная копия. Прости, что не связывался с тобой после отъезда, друг мой. Я был занят тем, что уничтожал связи между твоим именем и твоим прошлым. Никто в мире, кроме нас, больше не сможет вспомнить, в чем тебя обвиняли. Никто за тобой не придет, Эрик. Ни сюда, ни куда-то еще. Прятаться не надо. — Ты стер память половине мира? — О, нет, — в улыбке промелькнула гордость. — Это было бы легко обнаружить. Я разрушил связь в воспоминаниях между твоим именем и преступлениями, в которых тебя обвиняли. Спроси любого — тебе скажут, что Кеннеди, конечно, убил какой-то мутант, которого потом посадили в камеру… Но кто он, как его звали, куда он делся — этого больше никто не вспомнит. Эрик пошатнулся, как сомнамбула, потер лоб. — Спасибо, Чарльз. Я плохо понял, что ты сейчас сказал, но спасибо. Я пойду в душ. — Я покажу твою комнату, — Чарльз устремился вперед. В чемоданчике, кроме досье, Эрик нашел почти все, что оставил здесь в прошлый раз. Паспорт на свое настоящее имя, просроченные водительские права, двадцать лет как вышедшие из моды солнечные очки, опасную бритву. Эрик раскрыл ее, проверил остроту — затупилась, конечно же. Провел по лезвию пальцем, заставляя послушный металл восстановить режущую кромку — и немедленно порезался. Оставив Чарльза в комнате, ушел в душ. Начисто сбрил щетину, трижды оттер себя мочалкой, пока кожа не начала скрипеть. В голове слегка прояснилось, хотя Эрик все еще чувствовал себя, как в тумане. Переодевшись в чистое, он вернулся в комнату. Взгляд упал на досье, оставленное на покрывале. Эрик взял его в руки, сел на край кровати. Он листал протоколы и фотокопии, роняя листки к своим ногам. Перебирал хронологию своей жизни, стенографии допросов, показаний, осколки прошлого, сшитые толстой нитью по живому мясу, проколотые степлером, зажатые между скрепками. Он не помнил в своей жизни ничего, кроме этого списка: подозревался, обвинялся, разыскивался, виновен, виновен, виновен. А что теперь? Можно жить без страха? Не ждать полицейской сирены в ночи? Не вздрагивать, принимая лунный свет за прожектор? Он листал свою жизнь, на страницы с мокрых волос капала вода, растекалась чернильными кляксами. Он был не в силах понять, что теперь изменилось, и от бесполезных, изумленных попыток осознания по щекам лились беззвучные слезы. Досье веером разлетелось по полу, сорвавшись с колен. Эрик закрыл лицо руками, не ощущая ничего, кроме пустоты и усталости. Должен был бы чувствовать что-то еще — благодарность хотя бы — но чувствовал только собственное мокрое лицо под пальцами и локти, вонзившиеся в колени. И еще ладонь Чарльза, дотянувшегося из коляски, — на предплечье, на плече, на затылке, прохладная, ласковая, спокойная. — Почему ты это сделал? — Эрик убрал руки от лица. — Потому что я хочу положить этому конец, — Чарльз кивнул на ворох бумаг под ногами. — А еще я хочу дать тебе шанс, которого у тебя никогда не было. Прости, я опять все решил за тебя. Чарльз устало улыбнулся, потер пальцами висок. — Ты делал ужасные вещи — этого не отнять. Но ты пережил столько, что нельзя придумать наказание страшнее, чем твое прошлое. Остается только убить тебя, а этого я не допущу. Я хочу показать тебе, на самом деле показать, не только на словах, что мир — это не только боль и ярость. Что есть милосердие, в котором ты нуждаешься сильнее, чем кто-либо еще. Я хочу дать тебе место в мире, который ты помог спасти. Ты, которому никто никогда не давал второго шанса, даже я сам — ты дал шанс этому миру. Я хочу разделить его с тобой. Я хочу, чтобы ты не был один. Чарльз отвел глаза, защищая себя от воспаленного, растерянного, израненного взгляда Эрика. Зажмурился, отгоняя болезненное воспоминание. Заговорил тише, утратив привычную мягкость. — Ты как-то сказал мне, что мне следовало сражаться за то, что мне дорого. Это так. Мне следовало сражаться не с тобой, не с памятью о тебе, не с болью от твоего ухода. Я должен был драться за тебя. Я отступился слишком быстро, как только стало по-настоящему трудно. Доля моей вины есть в каждом твоем шаге, совершенном из отчаянья, продиктованном верой, что ты один. Я хочу встать на твою сторону, как мне следовало много лет назад. Не потому, что я одобряю убийство Шоу. А потому, что это было по-настоящему важно для тебя. Чарльз перевел дух, улыбнулся горько и беззащитно. Эрик смотрел на него одними зрачками, серой радужки было даже не видно. — Я совершил преступление, чтобы защитить тебя. Но я так часто пользовался моими способностями, чтобы добиться своего чужими руками, что не мне изображать тут святую невинность. Я сделал это потому, что верю в тебя, Эрик. Эрик молчал. Чарльз заставил себя посмотреть ему в лицо. — Нет, это все не то. Не то. Я сделал это, чтобы ты был рядом со мной. — Зачем я нужен тебе? — шепотом спросил Эрик. — Ты мой противовес. Я отказывался принимать твой опыт, твой взгляд на мир, потому что он страшен. Но мир и таков тоже. Правда в нас обоих. Мне нужно, чтобы ты спорил со мной, показывал то, чего я не увижу. Ты вторая сторона монеты, Эрик. Без тебя я вижу только одну половину правды. — Ты хочешь показать мне свою половину, чтобы я изменился? — Я не хочу, чтобы ты менялся. Я хочу, чтобы ты сам узнал, кто ты. Каким ты можешь быть, если в твоей жизни есть что-то еще, кроме боли. — А если ты ошибаешься? — чужим голосом спросил Эрик. — Если я в самом деле, — он кивнул на бумаги, — такой? — Тогда я сам встану между тобой и миром, но не позволю миру встать между нами, — твердо ответил Чарльз. Эрик подхватил его на руки из коляски, уронил на кровать. — Между мной и тобой уже сейчас стоит слишком многое, — он упал рядом, прижал Чарльза к себе, обхватив обеими руками, — я с ума схожу, как хочу тебя. Но каковы бы ни были его планы, едва голова Эрика коснулась подушки, его глаза закрылись и он мгновенно вырубился на двенадцать следующих часов.