Пагода в тени

Все началось около четырех месяцев назад. Я стал раздражительным, а настроение, обычно хорошее, все чаще становилось паршивым. Накатывала слабость и нежелание что-либо делать. Тренировки стали даваться труднее. И спать я стал гораздо дольше обычного. Все это списывалось мною на стресс – первый год обучения в вузе, нервное напряжение – почти что норма. Пришлось насторожиться, когда у меня начал пропадать аппетит, и я стал терять вес. Немного, но для меня – ощутимо. Ивайзуми как-то раз сказал, что моя кожа горячее обычного. Он был прав – температура тела была немногим ниже 37.5ºС и держалась постоянно. От визита к врачу меня отвлекла тестовая неделя. Физически было не до походов во внешний мир – нужно было сдать все вовремя, иначе начались бы проблемы с волейбольным клубом. Знай я тогда, что дорога в спорт мне уже заказана – забил бы на дурацкие тесты и начал бы лечение раньше. После тестовой недели тело привыкло к новому состоянию, и я забил на происходящее, уйдя в учебу и волейбол с головой. Зря. Еще спустя некоторое время начался сухой кашель. Избавиться от него дешевыми травяными таблетками не получалось, хотя обычно срабатывало. В больницу я побежал, как ошпаренный, когда грудь сильно сдавило кашлем, и изо рта вместе со слюной на пол пролилось немного крови. Я был в ужасе. Врач, внимательно выслушавший меня, тоже был в ужасе. Началась череда анализов, осмотров, рентгенов и флюорографий. Наконец, когда я в очередной раз зашел в кабинет медика, мне сказали диагноз. Туберкулез, закрытая форма. Тогда я смог лишь криво растянуть рот в ухмылке и сказать: «Спасибо, что закрытая». Значит, с людьми можно общаться. Но для перестраховки я резко сократил общение с друзьями, объясняя, что дико выматываюсь из-за учебы и волейбола. Поверили все. Надеюсь. Похоже, что Ивайзуми не до конца поверил мне или не поверил вообще. В любом случае, общаться мы стали меньше, и я точно не знал, о чем он думает. С маниакальной тщательностью я соблюдал все предписания врача, который все-таки позволил мне не ложиться в диспансер. Болезнь была не в самой запущенной форме, и я справлялся лекарствами и процедурами, на которые ходил чаще всего в обеденный перерыв. Я думал, что жизнь налаживается. Все круто изменилось после тренировочного матча с проклятыми Джозенджи. Нет, мы выиграли, но я выложился, похоже, на 220%. По крайней мере, в раздевалке мне хотелось умереть, не доползая до шкафчиков. Ивайзуми, хмурый и уставший, все же затолкал меня в душ, сетуя на «глупого капитана». Пришлось смириться и зайти под теплые струи воды. И там, в кабинке, моя жизнь резко повернула – меня стало тошнить моей же кровью. Или не тошнить, но, судя по объему пролившейся жидкости, какой-то внутренний орган я там выблевал. Ухитрившись скрыть произошедшее (интересно, как – мой надсадный кашель точно должен был услышать даже Ушиджима в своей Шираторизаве), я, наскоро попрощавшись с командой, убежал из корпуса. На бегу я набрал номер моего врача, и он любезно принял меня сразу же. Череда исследований моего тела повторилась, но, к сожалению, не копируя прошлый результат. Мужчина в белоснежном халате горько вздохнул и сообщил мне о каверне, возникшей в моем легком. «Мне очень жаль», - говорил он. «Из-за отмирания тканей легкого форма вашей болезни считается открытой», - говорил он. Врач, бликуя очками в тонкой оправе, что-то рассказывал о диспансере и о том, что шансы излечиться все еще велики. Ободряющие слова кружили около меня, но я не слушал. Машинально согласившись со всем, что мне было адресовано, я попрощался с врачом и вышел из кабинета. В моей опустевшей голове не было ничего. Я даже не знал, куда идти. Всю ночь я провел на какой-то скамейке в каком-то парке, периодически пачкая кровью платок. Мобильный какое-то время истерично надрывался в сумке, но мне было все равно. Что и кому я должен сказать? Не знаю. Я просто тупо смотрел на носки своей обуви, не понимая, во что я обут. Под утро, видимо, с помощью GPS или еще каких премудростей, меня нашел Ивайзуми и влепил смачную пощечину. Впервые в жизни, кстати. Он кричал на меня, размахивал руками, что-то спрашивал, а я так же отупело смотрел на него, не слыша и не понимая. В конце концов, Хаджиме схватил меня за плечо, крепко сжав пальцами, и повел в корпус общежития. Ивайзуми заботливо пообещал отмазать меня перед преподавателями и приказал отсыпаться. Я согласился и лег в постель, закутавшись в одеяло с головой. То, что мой лучший друг, явно понимая, что что-то произошло, не стал навязываться и пытать меня, заставило прийти в сознание. Я принял решение взять себя в руки и продолжить лечение, несмотря ни на что. Приободрив самого себя, я все же забылся сном. После долгого и выматывающего разговора с врачом я добился отсрочки отправления в диспансер. Стартовала череда походов к медикам, уколов, капельниц, процедур и медицинских масок. Я говорил, что простудился, и все верили. Может, кроме Ивайзуми. Мне даже удалось уговорить тренера не запрещать мне играть в волейбол. Моральный настрой придал мне сил, и стало легче. Ненадолго. Я уговорил врача выдать мне препараты, временно блокирующие выброс бактерий, чтобы не нужно было бросать обучение, ложась в диспансер. Пришлось, конечно, тщательно следить за их приемом и соблюдать дистанцию при общении с людьми. Никого ближе, чем на метр, я не подпускал. Друзья уже автоматически списывали мои закидоны на стресс. Мне это было на руку. Да, я поступал нечестно по отношению к ним, подвергая их опасности, но у меня не было сил открыть правду и потерять свою жизнь, которая и так мне больше не принадлежала. Моя ложь самому себе потеряла смысл, когда однажды утром я увидел свои острые скулы, резко появившиеся на моем лице, и когда в тот же день я услышал чужой разговор. Ничего трагичного и ломающего мир пополам. Просто фраза, брошенная сквозь смех твоим лучшим другом: «Да, это верно. Поищем другого?». Просто фраза, дополнившая утверждения первогодок: «Ойкава-семпай очень хорош, но есть ведь связующие его уровня. А многие еще и с нормальным характером!», «Эх, нам бы капитана, как у Карасуно, не такого взбалмошного…», «Он слишком хороший игрок, чтобы иметь не сволочной характер». Лекарственные препараты в порыве отчаяния полетели в мусорный ящик, номер врача – в черный список. Я оставил только блокирующие заразу медикаменты, чтобы еще хоть ненадолго продлить привычную жизнь.