Вырванные страницы «Личного дела»

             Солнце опустилось за горы, на прощание окрасив дальние снежные вершины в розовый цвет. К этому времени мы успели пройти немалое расстояние, ровная дорога без камней и значительных подъёмов располагала к быстрому темпу передвижения. Как только сгустились сумерки, мы остановились на ночлег. Расседлали лошадей, поставили палатку, развели костёр, однако на приготовление ужина сил уже не хватило, да и особого аппетита у нас не было. Прошедший длинный день оказался слишком насыщенным, и я, и Холмс чувствовали себя уставшими, поэтому, наскоро перекусив и выпив чаю, мы отправились спать. Ночь обещала быть холодной, и мы снова не стали раздеваться перед сном; сняв лишь обувь, мы улеглись на спальные мешки и накрылись одеялами. Шерлок, словно по привычке, оплёл меня руками и ногами. Будучи романтиком, я лелеял мысль, что этим милым жестом он не позволял мне замёрзнуть, но моя практичная сторона скептично хмыкала на это, ведь, скорее всего, Шерлок грелся сам. Успокоился я средним вариантом: чтоб было тепло нам обоим. С этой приятной мыслью я уснул.       Утро на удивление порадовало уютной температурой. Я открыл глаза и окинул взглядом наш брезентовый кров, ярко просвеченный солнцем. Кажется, мы проспали до позднего утра. Немудрено, ведь накануне мы встали рано, прошли много миль по трудной дороге, накупались в озере, немало сил растратили на фривольные удовольствия… Вспомнив прошедшие два дня, я посчитал, сколько раз мы отдавались этим самым удовольствиям, вышло не менее девяти — двухмесячная норма моей супружеской жизни. Помимо внушительного количества совокуплений, моё мужское самолюбие потешилось будоражащими воспоминаниями об освоении нескольких новых приёмов и любовных поз, расширивших мои личные греховные горизонты. Я усмехнулся своим мыслям, ведь подобные размышления более пристали распутному юнцу, вступившему на путь амурных подвигов, нежели умудрённому сединой джентльмену.       Я проснулся раньше Холмса, он продолжал спать, лёжа на боку, повернувшись ко мне спиной. Его зад упирался мне в пах, что направило мою проснувшуюся юношескую фантазию в определённое узкое русло, а отдохнувшее мужское достоинство — в быстрый рост. Я уткнулся носом в его мелко-витой затылок и вдохнул умопомрачительный запах — запах Шерлока. Существует теория, что люди, как и звери, реагируют на телесные проявления, невидимые глазу, как то запахи, эмоции, импульсы. Известно ведь, что каждая мать носом узнает своего младенца. Считается, что симпатия к естественному запаху кожи и волос другого человека гарантирует расположение и к личности их обладателя. Не знаю, насколько эта теория верна на практике, но в моём случае она подтверждалась безоговорочно, поскольку предмет моей любви пах одуряюще соблазнительно и возбуждающе.       Не откидывая одеяла, я проник ладонями под куртку Холмса, а затем осторожно пробрался под его жилет и сорочку, огладил тёплую кожу живота, расстегнул его брюки и обхватил вялый отдыхающий орган. Совершая одной рукой неторопливые протяжные движения, другой рукой я прикоснулся к сжатому отверстию и принялся его разрабатывать увлажнёнными слюной пальцами. Спящее тело благосклонно отреагировало на мои ласки, орган стал наливаться в моей руке, отверстие поддавалось растяжению… как вдруг Холмс проснулся. Спросонья он дёрнулся от меня прочь, но вмиг сообразил, что к чему, и замер, прислушиваясь к ощущениям своего тела. Тело однозначно хотело любви, его орган напрягся, вход расслабился, а поясница прогнулась. Сонным голосом он произнёс:       — Ватсон, в следующий раз хотя бы разбудите меня перед тем, как брать.       Я не хотел этого говорить, но оно само сорвалось с языка:       — Шерлок, а будет ли следующий раз?       Он ничего не ответил. А что тут скажешь? Мы оба понимали, что эти три альпийских дня — словно чистый просвет в затянутом хмарью осеннем лондонском небе, мелькнул — и нет его, лишь висят серые низкие тучи, истекающие туманом и моросью. Даже если операция с поимкой Мориарти завершится благополучно, и мы целые и невредимые вернёмся домой, то вернёмся мы каждый к своей роли: я — доктор и супруг, Холмс — детектив и учёный, и нам суждено крайне редко пересекаться на одной сцене.       Озвучивать эту безнадёжную истину не имело никакого смысла, поэтому мои руки продолжили начатое блудливое дело, а Холмс подчинился навязанной ласке. Мой созревший орган упёрся ему в ягодицы, и лишь осталось выпустить естество на свободу и отдаться желанному удовольствию, однако Шерлок снова удивил меня: он отстранился, сел и принялся раздеваться.       — Ватсон, а вы что лежите? Тоже раздевайтесь. В самом деле, когда нам представится ещё такая возможность? Надо использовать шанс сполна.       Повторять команду не потребовалось, я с готовностью скинул свои покровы, Шерлок же оголился быстрее меня. Мы замерли на мгновение, проголодавшимися взглядами пожирая наготу друг друга, а уже в следующий миг я лежал навзничь, придавленный твёрдым сильным телом, и задыхался в диких поцелуях. Мои руки успевали гладить всё, что попадалось на пути: лохматые волосы, крепкие плечи, длинную спину, упругий зад. Шерлок оторвался от моих губ и сместился ниже, к ногам. Грациозно изогнувшись, он навис над моим стоящим по стойке смирно воякой и, облизнувшись, взял его в рот. Я издал невнятное благодарное блеяние, от распирающих страстей не способный производить красивые чувственные стоны и вздохи. Окончательно я утерял дар человеческой речи, когда Шерлок заглотил мой орган по самое основание. Как же он делает это?.. Совершив ртом несколько глубоких движений, он выпустил изо рта скользкий орган, привстал на коленях и, придерживая его рукой, насадился одним сильным резким толчком. Я вскрикнул от страха.       — Шерлок! Чёрт тебя побери! Не спеши, незачем причинять себе боль.       Он одарил меня сердитым взглядом потемневших глаз.       — Ватсон, что вы знаете о боли? Текущая кровь, рваная плоть, раны — всё ерунда в сравнении с разверзшейся кровоточащей душой. Физическая боль — это лучшее воспоминание, которое я сохраню о вас, нежели та пытка, которой я подвергаюсь на протяжении многих лет с того самого дня, как встретил вас. Вам же не больно? Ну и наслаждайтесь. А я хочу помучиться.       В завершение своей безотрадной речи он вздёрнул зад и вновь опустил, туго вбирая мой орган в себя. На этот раз меня отнюдь не возбудила поза гарцующего всадника, я поднял торс и сел лицом к лицу со вздорным любовником, страдающим приступом членовредительства.       — Шерлок, оттого, что ты причиняешь боль себе, ты делаешь больно и мне. Мы не можем изменить законы мироздания, двум мужчинам не суждено быть вместе. Так давай пройдём через ниспосланное нам испытание с честью и стойкостью. Твоё саморазрушение не исправит ситуацию, а лишь усугубит. Ты сам сказал, что надо воспользоваться шансом сполна, так пользуйся! Люби меня, но не причиняй боль ни себе, ни мне.       Не отводя горького взгляда, он внимательно выслушал мою отповедь, выгнул свои выразительные губы в печальной усмешке и согласно кивнул.       — Вы правы, да. Ватсон, вы всегда правы. Как бы я хотел быть вами… Насколько вам проще жить, вы мудры, открыты, честны даже с самим собою. Вы взрослый, приспособленный к жизни человек, а я… я чувствую себя рядом с вами юнцом, которому ещё надо учиться и учиться, набираться ума и опыта. Я не могу смириться с тем положением, в которое загнала нас судьба…       Я лицом прижался к груди своего бунтаря, где под тонкой кожей, мышцами и рёбрами глухо стучало измученное сердце. Наше последнее утро наедине в объятиях. Каким будет следующий рассвет, и последующий, и после-после?.. Если бы в этот миг я предвидел годы разлуки, я бы, наверное, сошёл с ума от горя. Пусть последнее время мы не были вместе, но всё-таки жили в одном городе и даже по-прежнему я иногда участвовал в расследованиях Холмса. Видеть друга и дышать с ним одним воздухом — давно стало неотъемлемой частью моей жизни.       К счастью, даром предвиденья я не обладал, а потому в тот момент меня не огорчало ничего, кроме самоедства Холмса. Нехотя выйдя из его тесного нутра, я поменял позицию, уложил его на спину и оказался сверху, опираясь на расставленные руки. Он послушно подчинился и раздвинул ноги, строптивость отхлынула. Снова войдя в него, я сделал несколько плавных толчков, следя за выражением его лица и улавливая малейшие признаки проявления боли. Как же он был красив в этот миг! С трогательными завитками волос на лбу и висках, с приоткрытыми пухлыми губами и жаждущим взором, в сумраке палатки кажущийся совсем юным. Подняв колени, он развёл ноги шире и подался навстречу моим движениям. Я завёл его ногу себе на плечо, тем самым увеличив глубину проникновения, и принялся жадно вбиваться в него, словно пытаясь насытиться впрок перед длительной голодовкой.       Одеяла, спальные мешки и сорванная в спешке одежда сбились в небрежную кучу, и наше уютное гнёздышко приобрело непотребный вид, усугубляющийся страстными вздохами Шерлока, моим довольным сопением и потными шлепками кожи о кожу. Подняв на плечи вторую ногу, я с широким размахом вколачивался в любимого мужчину, словно брал приступом крепость, пробивая тараном запертые ворота. Крепость стойко держалась, а вот мои силы были на исходе, и мне пришлось прибегнуть к безотказно верной тактике: я обхватил орган Шерлока и быстрыми движениями вынудил его сдаться и выбросить белый флаг капитуляции. Размазав между нашими животами это символичное белое полотнище, я наконец пробил тараном ворота и в победном изнеможении упал на завоёванную территорию. Поверженный извернулся подо мной, снимая ноги с плеч и укладываясь в более удобную для объятий позу.       Томно вздыхая и одаривая друг друга неспешными ласками и поцелуями, мы провалялись на размётанном ложе, наверное, с полчаса, прежде чем снова были готовы к штурму с тараном. Я уже было встал на изготовку над крепостными воротами, как вдруг послышалось тревожное ржание наших лошадей. В секунду сориентировавшись, я схватил револьвер, лежащий в изголовье, и выскочил из палатки, готовый встретиться лицом к лицу с каким бы то ни было врагом.       Лошади стояли привязанными на длинных поводьях к деревьям, нервно перебирали копытами, но я не увидел ничего, что могло бы их встревожить. Вдруг в ближайших кустах мелькнул пушистый длинный хвост — лисица. Я выдохнул с облегчением, тревога оказалась ложной. Видимо, молодая, не в меру любопытная плутовка крутилась по нашей стоянке, привлечённая запахами съестного, и сунулась к лошадям, а те негостеприимно прогнали её.       Я отогнул брезентовый полог и шагнул обратно в палатку. Оказывается, Шерлок даже не удосужился подняться, так и лежал с разведёнными коленями, словно по конскому ржанию распознал, что враг не человек, а безобидная зверюшка. Он смотрел на меня смешливыми глазами, и до меня дошёл комизм картины: я — обнажённый, с револьвером в руке, с возбуждённо стоящим достоинством…       — Ватсон, если бы уважаемый профессор увидел вас в таком боевом виде, выскакивающим из палатки, думаю, он с покойной душой оставил бы меня на растерзание вам. Ваше могучее вооружение впечатляет…       Я самодовольно опустил взгляд на свой рдеющий от похвалы орган, покачивающийся в согласных кивках. Однако, как было свойственно Холмсу, он не ограничился комплиментом без последующей сатиричной занозы.       — …увесистый Веблей прекрасен. Новая конструкция, переламывающийся корпус, быстрая перезарядка…       Оценив шутку, я рассмеялся и бросил свой Webley на одеяло. Опустился на колени и навис над сатириком, пристально глядя в весёлые прищуренные глаза.       — Я бы тоже мог проявить остроумие и поинтересоваться, не желаете ли вы испытать на себе моё могучее оружие во взведённом состоянии. Но не буду. Уверен, что четырёхдюймовая длина ствола и малый диаметр вас не удовлетворят ни в малейшей степени. Итак, продолжим по старинке?       Шерлок молча растянул улыбку и с готовностью развёл ноги шире.       После умывания, завтрака и сборов пришлось попрощаться и с этим приветливым уголком природы. Я чувствовал, как мне всё труднее и труднее продвигаться вперёд, к какому-то альпийскому городку, в котором нам нужно оказаться к завтрашнему дню, и где нас будут ожидать новости из Лондона о поимке шайки Мориарти. Мне хотелось развернуть наших лошадей назад, снова оказаться у тёплого озера или на поляне, где остались винные бутылки, или у той шумной речки с вкусной водой, цвет волн которой так поразительно напоминал необыкновенные глаза Шерлока… Пусть Холмс посмеивался надо мной, что мне свойствен романтизм, что иногда я излишне поэтизирую незначительные эпизоды жизни и ударяюсь в сантименты и лирику, но по-другому я не пробовал жить. Если Холмс считал, что ему не хватало моей мудрости и опыта, то мне, в таком случае, не хватало его утилитарного взгляда и раскладки всего сущего на химические элементы и формулы.       Пройдя дюжину миль по приятной живописной тропе, мы свернули на север — на перевал. Несколько часов мы затратили на прохождение каменистого хребта и наконец с облегчением спустились на равнинное предгорье. Теперь, судя по карте, до самого Мейрингена нам предстояла относительно лёгкая дорога, без значительных подъёмов и труднопроходимых мест. На пути нам должны были повстречаться две деревни, где мы рассчитывали купить чего-либо съестного.       Первая деревня повергла нас в уныние. Три бедных дома, в которых проживали старики, не способные в полной мере содержать скотину и выращивать овощи. Две худых коровы паслись рядом с домами, печальными глазами посмотрели на наших ладных кобылиц и снова склонили морды к выщипанной траве. Нам повезло отведать лишь холодной густой простокваши да закусить свежей лепёшкой из грубой муки. Добродушного хозяина я отблагодарил щедрой оплатой, и мы покинули сиротливое поселение, продолжая свой путь будучи полуголодными.       Через два часа мы решили сделать привал. Карта предсказывала, что добраться до следующей деревни нам не хватит сил, если мы не подкрепимся более основательно. Даже Холмс, обычно ставящий потребности в телесной пище на последнее место, снизошёл до просьбы:       — Джон, сварите кашу, у нас же есть крупа и масло.       При слове «масло» я не мог не хмыкнуть. Иного выбора блюд не было, потому пришлось варить кашу.       В этот раз мы остановились в необычном месте: в окрестностях выбранной нами поляны возвышались древние руины, заросшие деревьями. Назначение и первоначальный вид сооружений не поддавались понятию — то ли феодальный замок, то ли сторожевая башня гарнизона, то ли уединённый горный монастырь. Пока я занимался готовкой, Холмс облазил развалины, принёс осколки глиняного кувшина и длинный плоский кусок ржавого металла — сказал, что это обломок меча. Мне хотелось подшутить над самозваным археологом и я стал доказывать, что это обруч от бочки. Холмс забрал у меня обломок и сердито сжал губы. Пришлось подыграть. Снова взяв в руки увесистый металл, я с умным видом внимательно изучил его и вынес вердикт:       — Да, вы правы, Холмс. Безусловно, артефакт принадлежит эпохе рыцарей Круглого стола.       Холмс улыбнулся и погладил бурую поверхность ископаемого меча. Его тонкие пальцы так нежно прикасались к древнему обломку, а глаза так мечтательно смотрели, что мне казалось, будто он видит перед собой средневековые рыцарские ристалища, сияющие доспехи, бархат и перья, блеск оружия…       Пока каша доходила до готовности, мы с Холмсом погуляли по местным достопримечательностям и решили, что живописные руины некогда были монастырём. Впрочем, мы не являлись знатоками древностей, и мшистые камни могли быть чем угодно. Холмс положил глиняные осколки и обломок меча на место, пояснив, что «улики» не должны перемещаться.       Пшеничная каша, щедро приправленная маслом, оказалась необычайно вкусной, и мы съели по полной миске. После обильного обеда меня потянуло на покой, уставшему телу требовался краткий отдых. На нашей поляне недалеко от костра громоздились большие обтёсанные камни, очевидно, в давние времена служившие фундаментом. Они привлекли меня долгожданной возможностью опереться спиной, и, постелив для тепла оба одеяла, я удобно устроился на отдых. Холмс не соизволил отдыхать и снова направился к руинам. Сквозь дремоту я прислушивался, не упадёт ли он откуда.       Наверное, я всё же уснул. Почуяв запах табака, я открыл глаза и обнаружил стоящего передо мной возмущённого Холмса с сигаретой во рту.       — Ватсон, вам только газеты не хватает! Камин, можно считать, имеется, — он кивнул в сторону прогоревшего костра. — Вы словно в своём родном кресле на Бейкер-стрит. Может, вам ещё и чай подать?       Я сонно поморгал, приходя в себя и соображая, когда мне успел привидеться сверкающий обнажённый меч в руках столь же обнажённого Холмса.       — Я так понимаю, Холмс, что этой завистливой речью вы требуете чай с меня?       В ответ он обиженно фыркнул и выпустил дым из носа. Оказывается, котелок был вымыт, а чай готов.       Выпив горячего крепкого чаю, благоухающего листьями смородины, сорванными Холмсом у реки, я воспрянул силами. Мой проницательный сыщик сразу это заметил и, ничего не говоря, взирал на меня вопросительно-игриво. Я скинул куртку, огляделся в поисках нашей маслёнки, взял её в руки и кратко поинтересовался:       — Куда?       Продолжая молчать, он указал на моё «кресло». Я беспрекословно уселся и в ожидании приятного времяпрепровождения откинулся на «спинку» в расслабленной позе. Уверен, моя внешняя невозмутимость не могла обмануть Холмса, и он прекрасно видел, как меня раззадорила эта идея. Мы оба испытывали страсть к соитиям на кресле перед камином и старались использовать те редкие шансы, когда в вечернее время нашей квартирной хозяйки не было дома, иначе задёрнутые шторы на окнах вызвали бы подозрения. Последний раз мы занимались подобным деянием слишком давно, года два назад…       Шерлок, очевидно, рассчитывающий сиюминутно наброситься на меня и оседлать, принял мои негласные правила игры, встал передо мной и принялся неторопливо раздеваться, нарочно распаляя моё желание. Несмотря на то, что за последние два дня мне повезло созерцать его наготу более чем часто, вид любимого тела всегда вызывал у меня возбуждающую реакцию. С каждым снятым предметом одеяния полнота моего счастья и угол поднятия настроения увеличивались, и когда на Шерлоке осталась одна сорочка, тщетно скрывающая его истинный настрой, я расстегнул брюки и выпустил эмоции наружу. Узрев столь неприкрытый восторг, он вмиг утерял показную леность, поспешно сдёрнул сорочку через голову и оседлал мои бёдра, расставив колени по бокам. Одеяла, сложенные в два слоя, обеспечивали не только мягкость, но и тепло, а случайное расположение камней и впрямь напоминало широкое кресло со спинкой и подлокотниками. Прижавшись животом, Шерлок потёр наши твёрдые органы друг о друга и одарил меня затяжным глубоким поцелуем. В это время я, мазнув пальцами масло, подготовил его и себя для дальнейших совместных подвигов. Готовый к ратному поединку, он спустил мои брюки ниже, развернулся спиной и, держась руками за «подлокотники», плавно наделся на меня.       Каждый раз, проникая в глубь его тела, сквозь поток захватывающих ощущений я не переставал поражаться, насколько для меня всё это вновь, словно я впервые познаю́ этого мужчину изнутри, будто и не было всех лет нашей близости. Ведь не может повторяться раз за разом такое невообразимое блаженство, не может быть так изумительно тесно и жарко душе в своём теле, а телу — в его теле. Верую, что наша связь — это одновременно и благодать и наказание, вот только за что, за какие грехи и заслуги?       Понимая, что это, возможно, наш последний любовный акт на долгие месяцы, я старался отдать себя и взять Шерлока сполна, наполнить до краёв, выпить до дна, вознести в заоблачную высь и уронить в морскую бездну. Видимо, Шерлок мыслил схоже, потому как насаживался на меня яростно и жадно, шлёпаясь ягодицами с размаху, отталкиваясь руками и ногами, взлетал ровно на высоту моего ствола — так, что головка едва задерживалась в нём, и снова опускался до самого основания, охватывая меня горячими тесными объятиями. Я помогал ему, поддерживая за талию, но видел, что проку от меня не было никакого, он витал где-то не здесь и не сейчас, я для него не существовал, он получал дозу эйфории с помощью иглы большого диаметра.       Вопреки моим ожиданиям, Шерлок вспомнил обо мне раньше, чем достиг пика. Он резко остановился, прижался спиной к моему жилету и, повернув голову, отдал свои губы поцелуям, будто прося прощения за минуты отстранённости. Куснув мою губу напоследок, он снялся с «иглы» и развернулся, усевшись лицом к лицу. Не сводя с меня дикарского взгляда, сверкающего из-под растрёпанных взмокших кудрей, он вновь всунул мой орган в себя, одновременно с чем в нём оказались два его пальца — видимо, ему пришёлся по вкусу мой экспромт на озере. Осторожно двигаясь вверх-вниз, Шерлок не вынимал из себя пальцы и прислушивался к ощущениям. Очевидно, собственные тонкие пальцы его не удовлетворили, он убрал руку и выразительно положил обе мои ладони себе на ягодицы. Я не стал противиться заманчивому предложению, потому как, будучи доктором, имел представление о возможности растяжения анальных мышц, и просто всунул пальцы туда, куда мне указали. Шерлок довольно улыбнулся, облизнул развратные губы и принялся насаживаться на это странное трио с усердием хлебопёка, мнущего тесто. Оказалось, зажимая мой орган в тугом, почти болезненном захвате, он доставлял необычайное удовольствие и мне.       Измождённые, забрызганные семенем, мы в обнимку развалились в моём уютном «кресле», рассматривали плывущие по небу облака и ожидали, когда дыхание и сердцебиение придут в норму. Я заботливо накрыл краем одеяла обнажённого Шерлока, но он строптиво его откинул, поднялся и напомнил, что нежиться некогда, поскольку до ночи нам нужно поспеть в Мейринген. Я вздохнул, надел брюки и направился собираться в путь. Сперва я зачистил одежду от последствий неуёмной любви, затем помог Холмсу обуться и даже удостоился чести расчесать его спутанные волосы. Залив тлеющие угли водой, я с грустью подумал, что этот костёр был последним в нашем альпийском путешествии. Холмс сообщил, что до пункта назначения нам осталось идти не более пяти часов, и что мы вполне обойдёмся без привала и обеда.       Так и вышло. Мы покрыли оставшееся расстояние за четыре часа и прибыли к порогу гостиницы «Англия», когда солнце ещё не успело скрыться за горами.       Последние мили путешествия пролегали в прекрасной местности с буйной растительностью и журчащими ручьями, цветочное раздолье поражало разнообразием, а пение птиц — великолепием. Однако всё это не радовало меня, на душе было пасмурно и дождливо, я, словно заигравшийся ребёнок, не хотел покидать праздник. По невозмутимому лицу Холмса невозможно было что-то прочесть, но именно это о многом говорило: в начале нашего пути он сиял любопытством и крутил головой, а ныне смотрел прямо перед собой, губы строго сжал, спину держал будто на Королевском параде, и этот Холмс не имел ничего общего с тем непосредственным чувственным юношей, коего мне повезло лицезреть на протяжении трёх волшебных дней. Он снова надел маску холодного отстранённого гения, этим самым надбавив к своему вполне молодому возрасту сразу десяток лет. Себя со стороны я не видел, но думаю, безрадостное выражение лица и фигуры также не молодило меня.       В гостинице нам пришлось взять две отдельных комнаты, и после ужина мы разошлись на ночлег по своим номерам. Я лежал в мягкой чистой постели, закрыв глаза, а под веками мелькали картины прошедшего дня: трава, копыта, цветы, кудри Холмса, ржавый «меч», костёр, родинка на шее, револьвер на одеяле, древние камни, лисий хвост, капли пота на спине, торчащий сосок, закушенные губы, подтёк семени на жилете, дьявольский блеск светлых глаз сквозь тёмные прядки… Я уткнул лицо в подушку, дабы остановить мельтешение, но это не помогло: снова губы-губы-глаза-кожа-пальцы-губы… Благодатный сон снизошёл на меня, словно обморок.       Утром мы наняли мальчика-подростка, чтобы он вернул наших лошадей и поклажу обратно в Лейкербад.       Я похлопал лошадей по крупам, свою молодку потрепал по гриве. Хорошие лошади, умные, послушные, выносливые. На удивление, Холмс попрощался со своей шоколадной красавицей более трогательно, он огладил её морду и поцеловал в бархатный нос, чем вызвал у меня нелепый ревнивый отклик.       Ожидаемую телеграмму с новостями из Лондона мы пока не получили, про Рейхенбахский водопад даже не слышали, поэтому я молча любовался на раздуваемые лёгким ветерком кудри Холмса и предвкушал обещанное им интимное свидание в шале.       Знай я наперёд, сколько седых волос добавится в моей шевелюре, как я сорву голос, перекрикивая мощь воды, как собью ноги о речные камни в поисках тела любимого, как потеряю сознание от радости, и сколько мы познаем новых и вспомним старых чувственных поз… я предпочёл бы упасть с лошади и сломать ногу, лишь бы всё это отодвинуть и хоть как-то изменить. Увы. События закрутятся с неумолимой неизбежностью, в наших судьбах наступят знаковые перемены, но те три дня, проведённые с Холмсом наедине в горах, для меня навсегда останутся самыми волнительными и упоительными воспоминаниями в жизни.              

КОНЕЦ