Вырванные страницы «Личного дела»

             Одевшись и определив место для костра, мы направились на поиски дров. Заодно проведали наших лошадей, они паслись неподалёку, уподобляясь саранче, как и предсказывал Холмс. Дрова имелись в достатке, мы обустроили костёр, развели огонь и поставили вариться похлёбку с крупой, луком и вяленым мясом.       Пока собирали дрова и готовили обед, мы с Холмсом не отходили друг от друга, переглядывались и улыбались, и будто невзначай соприкасались руками и плечами, словно юнцы в пору первой любви. Подобное с нами происходило в то памятное, необычайно волнительное время, когда мы впервые отважились на близкие отношения после стольких лет совместного проживания. При отсутствии посторонних глаз мы шлейфом ходили друг за другом, ни на минуту не выпуская из виду объект своей любви, при каждой возможности норовили остаться наедине за закрытыми дверьми, быстрый поцелуй, сделанный украдкой в общественном месте, воспринимался как верх эротизма. Помню, что даже невинное прикосновение губ к чайной чашке с того краю, где мгновение назад прикасались губы возлюбленного, возбуждало своей запретностью.       С тех пор многое изменилось между нами, с вершины страстных объятий мы ввергли себя в холодную пропасть отчуждения, на миг взлетели вновь, и опять погрязли в сумраке показной дружбы, хотя наши страдающие души всегда рвались к согласию, а измученные тела — к единению.       Мне было неведомо, как я переживу воспоминания об этих удивительных альпийских днях, когда вернусь и погружусь в рутину лондонских забот. Столь насыщенного чувственного приключения я не мог представить даже в самых смелых мечтаниях, моя писательская фантазия доселе не порождала такого откровенного плотского безумства и сладострастия. Именно в тот момент я подумал, что пора начинать писать заметки не только о расследованиях Холмса, но и о наших истинных отношениях, скрытых от глаз публики. Пусть те записи никогда не увидели бы свет, и прятать их пришлось бы под ковром и половицей, но тем самым я продлил бы дорогие моменты собственной жизни.       С небывалым аппетитом мы отобедали горячим ароматным варевом и вновь поставили на огонь греться воду. В ожидании чая я с наслаждением вытянулся на одеяле, расстеленном для отдыха. Шерлок лёг рядом и оплёл меня длинными конечностями, точно паук муху. Сходство с восьминогим арахнидом усиливало его стремление сосать из меня все мыслимые соки. Вот и ныне он присосался к моей шее и, расстёгивая ловкими пальцами мелкие пуговицы, скользнул губами на грудь. Однако ниже, к основному источнику моих излияний, он опускаться не соизволил, а, раздвинув полы сорочки, остановился на сосках. Целуя каждый по очереди, ладонями он гладил мои бока, даря этими ласками чрезвычайно приятные ощущения. Насытившись, он отвалился и, подперев голову рукой, кончиками пальцев продолжил прикасаться к влажным соскам, будто бы их изучая. Его тонкий палец то кружил по розовой ареоле, то давил на набухшую вершинку, то сжимал и потирал сосок, а то и оттягивал вверх. Сия пальпация опять же напомнила первые дни нашей плотской связи, когда неугомонный исследователь постепенно изучил все части моего тела с дотошностью и разве что не с лупой. Я прекрасно понимал, что до меня в его любознательных руках бывали лишь трупы при мрачном освещении подвального морга, а потому реакции живого организма имели для него особую научную ценность. Разумеется, самым запоминающимся стало познание моего полового органа в различных состояниях и, подозреваю, даже во сне. Эти части тел у нас с Холмсом не отличались ничем, кроме размеров и изящества исполнения, но истинный учёный не мог делать выводы на основе одного образца без возможности сравнения, и потому я подвергся тщательному исследованию вплоть до прикладывания линейки, оттягиванию крайней плоти, прощупыванию и перекатыванию яичек, а также собиранию семени в пробирку для дальнейшего вклада в науку. Детская непосредственность и любопытство, с которыми проводились те изыскания, ввергали меня, мужчину взрослого и опытного, в чувственно-эротический хаос непристойных мыслей: Шерлок казался светлооким отроком, невинность которого я бесчестно украл, чью чистоту замарал похотью. Свою совесть я успокаивал фактом отнюдь не малолетнего возраста доставшегося мне девственника, а также его горячим интересом к моей персоне.       Удовлетворив взор видом моих возбуждённых твёрдых сосков, осязание — крепкими мышцами груди, обоняние — запахом чистой кожи, а слух — учащённым дыханием, Шерлок отстранился от меня и растянулся на одеяле. За нашу совместную жизнь я так и не смог приучить его прибираться за собой, поэтому застегнул свою сорочку сам, заправил её в брюки, а заодно уложил на место очнувшийся от сна половой орган, и наставительно сказал им обоим:       — Сейчас будем пить чай!       Шерлок согласно кивнул подсохшими кудрями, а орган уныло свесил головку.       После становящихся традиционными чайно-сигаретных поцелуев, Холмс вспомнил о данном лошадям обещании искупать их. Я сказал, что на полный желудок купаться вредно даже животным, но он, как всегда, отмахнулся от моих наставлений.       — Мы не станем их заставлять наматывать круги по озеру словно на ипподроме. Возможно, эти кобылы не плавали ни разу в жизни, а лишь приучены переходить вброд мелкие горные реки. Вот и посмотрим.       Я не стал спорить, мне и самому хотелось отблагодарить наших красавиц, а раз ничем вкусным угостить я их не мог, то купание было бы в самый раз. Мы привели лошадей к озеру, Холмс скинул одежду, запрыгнул на свою бурую кобылицу и направил её в воду. Я застонал от красоты и ужаса картины: нагой белокожий Адонис гордо восседал на тёмно-шоколадной лошади голым задом без седла. С докторской мнительностью я живо вообразил, как воспалённый недавними соитиями анус прикасается к жёсткой потной конской шерсти, неизвестно, мытой ли когда вообще, — так ведь всякую инфекцию подцепить можно! Слабо утешала мысль, что упругие круглые ягодицы не позволяют нежному месту прикасаться к лошадиной спине. Я благоразумно не стал сотрясать воздух напрасными мольбами и уговаривать Шерлока надеть кальсоны, а, раздевшись сам, уселся на свою молодую кобылу. Пришпорив её голыми пятками, я направился вслед за Холмсом. Третья лошадь пошла за нами без раздумий.       Очевидно, эти лошади воду знали и любили, они смело ринулись на глубину и поплыли. Плеск и фырканье дополнились радостным смехом Шерлока — возможно, это было его первое купание в компании лошадей. Мне же испытывать подобное удовольствие приходилось неоднократно, правда, не нагишом и не в обществе любовника, а с крестьянами на ферме и в Афганистане при переправах через реки.       Доплыв до середины озера, Шерлок повернул лошадь назад, я же свою развернул ещё раньше, всё-таки жаль было нагружать сытых и не сполна отдохнувших тружениц. От прекрасного всадника я не мог отвести восторженного взора: мускулистый и поджарый, нетронутый загаром, он восседал на такой же статной жилистой лошади, и даже окрасом они сравнялись — мокрая конская шерсть потемнела и стала чёрной с каштановым отливом, в точности как кудри Шерлока. Словно услышав мои мысли, он склонился к гриве своей кобылицы и обнял её за шею. Но надо же такому случиться, что именно в этот момент его лошадь споткнулась — видимо, наступив на один из камней, коварно рассыпанных по песчаному дну, — и он упал, не удержавшись на мокрой скользкой шерсти. Я спрыгнул с лошади и встревоженно бросился к Шерлоку, ведь ему не повезло упасть на мелководье. Сидя по пояс в воде, он тёр ушибленные локоть и бедро, но уверял меня, что ничего не сломал. Я ощупал его конечности, убедился в этом и помог подняться на ноги. Будто непоседливый мальчишка, он опять запрыгнул на бурую и отправил её в новое плаванье. Я предпочёл остаться в зрительном зале на берегу.       Шерлок вновь сплавал на конской спине до середины озера, вернулся обратно и принялся гарцевать вдоль берега, по всей видимости, поставив целью забрызгать меня. Шоколадная красавица чувствовала игривое настроение всадника и скакала, словно резвый жеребёнок, поднимая копытами целые Трафальгарские фонтаны. Шерлок при этом заливался счастливым смехом, каковой мне приходилось слышать от него крайне редко, и я тоже поддался всеобщему веселью. Я сидел у кромки воды, закрывал лицо от брызг и хохотал, как в детстве. Моя молодая кобыла присоединилась к потехе и наравне с напарницей носилась вдоль берега туда-сюда, издавая задорное ржание. Третья лошадь, та что везла поклажу и отличалась кротким нравом, стояла в стороне по брюхо в воде и взирала на происходящее баловство снисходительным взглядом.       Волосы Шерлока высохли и свернулись в упругие блестящие завитки: мелкие частые кольца на затылке и крупные благородные локоны спереди. Когда он подпрыгивал на конской спине, его кудри взлетали над головой тяжёлым каштановым нимбом и вновь опадали на высокий бледный лоб, чтобы через мгновение снова туго спружинить. Его длинные сильные ноги крепко обнимали бока лошади, круглые ягодицы прыгали подобно кожаным футбольным мячам, гибкий торс изогнулся буквой S: грудь, поясница, зад. Я не сводил с него влюблённого взгляда и не уставал восхищаться его грацией. Одно дело — видеть человека постоянно в одежде, пусть даже в прекрасно сшитом элегантном костюме, и совершенно иное дело — лицезреть его в первозданной наготе, да ещё и на лоне дикой природы. Я широко улыбался и предвкушал следующее плотское безумство.       Взбаламутив копытами наше маленькое побережье, лошади наконец угомонились. Шерлок, так и не спешившись и не прикрыв наготу, отвёл их на выпас на отдалённую травянистую поляну, присмотренную нами во время сбора дров. Он не спешил возвращаться назад, я встревожился и, намереваясь идти на его поиски, оделся. Шерлок вернулся другим путём — по берегу, перепрыгивая босыми ногами с камня на камень. Стремительный, тонкий и лёгкий, он выглядел, словно белое перо на фоне больших серых валунов и свинцовой глади озера. Спрыгнув передо мной, он сердито поинтересовался:       — Ватсон, зачем вы оделись?       Не желая признаваться в напрасном волнении, я ответил:       — Почему бы и нет? Мы же решили, что ночёвка будет не здесь, значит, нам скоро надо собираться.       Шерлок нетерпеливо вздохнул и объяснил:       — Да, вы правы, до захода солнца ещё далеко, и мы успеем пройти десяток миль прежде, чем расположимся на ночлег. Но ведь надо попрощаться с озером!       Я не смел надеяться, что таким романтичным образом он предлагает новое чувственное соитие, и склонился к варианту, что подразумевается очередной заплыв наперегонки.       — Шерлок, нет, только не снова ловить тебя за хвост. Ты самый быстрый пловец среди присутствующих, и нет никакой потребности доказывать это ещё раз.       Он склонился к моему уху и проникновенно-бархатным голосом произнёс:       — В плаванье я лидер несомненно, но кое в чём вы, Джон, непревзойдённый гений… — Его губы впились в мои глубоким жадным поцелуем, а ладонь легла на застёжку моих брюк. — Раздевайтесь.       Требовательные руки принялись расстёгивать пуговицы, я помогал как мог, хотя от нахлынувшего возбуждения проклятую одежду хотелось срывать, не теряя драгоценного времени.       Разоблачив мою бренную оболочку, Шерлок потянул меня в ту сторону, откуда пришёл.       — Идёмте. Нет, стойте. Захватите банку с маслом. А то как бы от воды не заржавело ваше оружие, да и моя кобура — тоже.       Я с готовностью исполнил просьбу и, еле поспевая за длинноногим скакуном, направился по нагромождению валунов вдоль берега. Шерлок привёл меня к большому плоскому камню, лежащему в воде. Усевшись на его край, он свесил ноги в воду.       — Джон, как вам эта столешница? Конечно, не наш обеденный стол на Бейкер-стрит, но за неимением лучшего…       Я понял, что он имел в виду, и с нетерпением ступил в тёплую воду озера. Высота «стола» оказалась идеальной. Я поставил жестянку с маслом рядом с Шерлоком, раздвинул его ноги и, встав вплотную к камню, привлёк к себе столь же прохладное, но живое тело. Согревая любимого жаркими объятиями и горячими поцелуями, я быстро привёл в боевую готовность нас обоих. Опустив взгляды, мы увидели, что наши возбуждённые органы тоже обнимались: стволы прижимались друг к другу, оголённые головки соприкасались в нежных поцелуях. Шерлок обхватил их ладонью и несколько раз провёл вверх-вниз. Тут мы вспомнили про масло. Со смазкой дело пошло приятнее, скользкие длинные пальцы, сжимающие нас вместе, дарили невероятное ощущение, а наблюдение за процессом усиливало возбуждающий эффект. Блестящие розовые головки — тёмная моя и нежная Шерлока — то исчезали в кольце из пальцев, то вылуплялись, словно птенцы в гнезде, разевая клювики, а шёлковая кожа скользила под масляной рукой, растягиваясь и вновь собираясь складками, точно дамский чулок на ноге. Такой одновременной лаской мы изредка баловались и в прежние времена, но действо совершал только Шерлок, поскольку лишь его длинные пальцы могли обхватить оба ствола в плотное объятие, а благодаря таланту скрипача ему удавалось достойно исполнить игру. В этот раз концерт прервался сразу на увертюре и произошла замена инструмента в нашем камерном дуэте. Шерлок лёг спиной на камень и поднял колени, явственно приглашая меня перейти от поверхностных ласк к внутренним. Я зачерпнул из банки жёлтого крупчатого масла и смазанным пальцем развёл тугие створки входа. Тёплое гладкое нутро обволакивало плотно, словно и не было недавних яростных совокуплений, растягивающих мышцы до предела, я точно вновь оказался в том давнем дне, когда впервые познал нетронутое тело Холмса. Добавив второй палец, я заботливо расширял узкое отверстие круговыми движениями, тем самым подготавливая к вторжению своего внушительного орудия. Нащупав простату, я стал давить на неё в процессе растяжки, чем вынудил Шерлока издавать милые звуки и выгибать спину. Третий промазанный палец проскользнул без усилий, и на этом я закончил подготовку, спеша заполнить желанное нутро изнывающим органом. Блестящий от масла, он уверенно раздвинул головкой вход и протиснулся внутрь. Шерлок не сдержал болезненного стона, но так нередко бывало и раньше. Плавными толчками я вошёл по основание и, положив руку ему на сердце, услышал, как часто и бурно оно бьётся. Я успокаивающе погладил твёрдую грудь и замер, давая ему время привыкнуть к распирающему давлению. Видимо, недавнее грубое проникновение и безудержные соития без смазки всё-таки дали о себе знать. Наконец он успокоил дыхание, закинул ноги мне на плечи и кивнул.       — Джон, приступайте.       Я с охотой двинул бёдрами назад-вперёд, и ещё раз, и ещё. Шерлок опустил веки и закусил губу. Я не на шутку встревожился и посмотрел на место нашего соединения: крови не было.       — Шерлок, очень больно? Хочешь, прекратим?       Он распахнул влажные глаза и помотал головой по камню.       — Нет-нет! Я хочу, только подождите малость…       Через долгую минуту, когда наше дикое желание чуть успокоилось, он переместил ноги с моих плеч на поясницу, крепко прижал меня к себе и толчком дал понять о готовности продолжить. Я осторожно шевельнулся, не проникая глубоко, и заскользил мягко и плавно. Шерлок издал вовсе не болезненный стон, и я, ободрённый, продолжил в том же темпе и на той же глубине.       Я любил эту позицию не менее позы наездника, ведь в них обеих я мог созерцать отдающегося Шерлока в полной мере. Его прекрасные волосы рассыпались по камню, глаза отражали светлое вечернее небо, приоткрытый рот постанывал, острая пятка давила мне бок, раскинутые руки гладили поверхность «стола». Очевидно, Шерлоку не доставило удовольствия шлифовать спину о камень, и он, крепче сжав меня ногами, поднялся и сел. Мою шею обвили прохладные руки, губы захватили в плен, бёдра парализовали живыми тисками. Горячий шёпот прозвучал у моего уха.       — Джон, вы удержите меня на руках?       Я подхватил его под ягодицы и, оторвав от камня, сделал шаг в сторону, Шерлок сильнее вцепился в мои плечи и бёдра. Без затруднений я сделал несколько шагов, держа его уверенно и без особого напряжения. Эта поза оказалась даже удобнее, чем опробованная нами ранее, так моя ноша держалась за меня сама, а главное место нашей сцепки поддерживалось несгибаемым надёжным стержнем. Вода доходила мне до колен, я остановился, устойчивее расставил ноги и, оторвавшись от губ Шерлока, произнёс:       — Дальше ты сам…       Мой затейник лишь хмыкнул на это и приступил к совершению пробных движений, поднимаясь торсом вверх, затем опускаясь, насаживаясь на меня и ускользая вновь. Казалось, моё сердце падает и взлетает вслед за ним. А ведь я, глупец, даже не смел мечтать о подобном! Новизна и необычность соития ещё сильнее разогревала нас, а красота картины, уверен, превосходила всё виденное мною. Жаль, я не мог созерцать нас со стороны.       Шерлок приноровился двигаться высоко и быстро, отталкиваясь от меня бёдрами и подтягиваясь на руках, насаживался глубоко и с явным удовольствием. У меня отлегло от сердца: значит, боль не означала травму. Как показал давний печальный случай, Шерлок умел терпеть боль, но при этом отнюдь не изображал блаженство. А главное, он всегда был честен со мною в вопросах интимного плана, постель — единственное место, где обнажались не только наши тела, но и души, мы дарили друг другу наслаждение, и лгать при этом не имело смысла.       От напряжения мы покрылись испариной, грудь Шерлока скользила по моей словно по маслу, его острые локти больно упирались мне в плечи, но я прощал эту боль, мы приближались к финалу, наши стоны сливались в поцелуях, движения ускорились, и сквозь дурманную пелену я думал только о том, как бы не уронить Шерлока. И как часто между нами случалось, он подумал о том же.       — Джон, держите меня крепко. Если упаду — больно будет вам.       Верха наслаждения я достиг первым и крепче сжал руки под бёдрами Шерлока, чтобы он ненароком не соскользнул. Он сделал ещё несколько движений и излился между наших животов, дополнительно промазав и без того липкие тела. Мы вцепились друг в друга, словно боялись расставания, нужно было сохранить в памяти этот упоительный момент единения, запомнить каждый вдох и выдох, трепет и дрожь услаждённых тел, вкус губ и языков, запах волос, счастливый блеск влюблённых глаз. Шерлок уткнулся лицом мне в плечо, я чувствовал кожей его тёплое дыхание и влажные губы. Затем он приподнялся, освобождаясь от моего опавшего органа, и попросил:       — Давайте поплаваем напоследок.       Я отнёс его дальше на глубину и, не выпуская из рук, упал боком в ласковую теплоту озера. Мы вынырнули и неспешно поплыли прочь от берега. Тишина стояла удивительная, птицы умолкли, ни единое дуновение ветра не тревожило озёрную гладь и не покачивало листья прибрежных кустарников. Мы тихо, без плеска раздвигали руками безмолвие, боясь нарушить природную идиллию. Под вечер солнце наконец прорвалось сквозь плотный строй деревьев и длинными косыми лучами располосовало озеро от берега до берега. Мы плыли, пересекая эти золотые дорожки, в мокрых кудрях Шерлока играли солнечные блики, а на кончиках длинных тонких ресниц мерцали янтарные искры.       Достигнув противоположного края озера, мы, не сговариваясь, выбрались на большой покатый валун, мягко освещённый предзакатными лучами. Разумеется, нам хватило бы сил доплыть обратно без передышки, но я неудержимо хотел остановиться, чтобы полюбоваться на природное великолепие, попрощаться с озером. А вот по каким соображениям Шерлок изображал ящерицу, греющуюся на солнышке, я не знаю. Возможно, по той же сентиментальной причине, поскольку выяснилось, что романтика вовсе не была чужда этому показательно холодному разуму.       Обняв колени, я созерцал окружающую красоту, запоминая и впитывая её всеми клетками тела, каждый камень, каждую травинку, лист на воде, насекомую мелочь, парящую в золотом воздухе, одинокий крик далёкой птицы, песчаное дно, просвеченное насквозь косым лучом, запах хвои и молодой зелени. Даже едва заметная неприятная отдушка минерального источника стала казаться вполне привлекательной. Я поинтересовался:       — Как вы сказали, называется запах, издаваемый местными водами?       Шерлок приоткрыл блаженно сомкнутые веки.       — Запах? Вы хотели сказать «вонь»? Это сероводород, в больших количествах он «благоухает» тухлыми яйцами. Ну а в малых — лечебен.       Я усмехнулся.       — О… Думаю, что отныне я буду реагировать на протухшие яйца крайне странным способом.       Шерлок рассмеялся. Я окинул взглядом его вытянутое в небрежно-манерной позе тело: локти на камне, торс приподнят, одна нога в колене согнута, голова откинута назад, глаза прикрыты, улыбка полных губ безмятежна. Таким красивым я не видел Холмса никогда. Пусть на моём «чердаке» не останется места латыни, но я должен запомнить этот образ до мельчайших подробностей. Я жадно ласкал взором каждый дюйм любимого тела: золотистая от солнца кожа, покрытая тонким слоем прозрачной опушки, ставшей заметной в вечерних лучах; мерцающие капли воды, один вид которых пьянил словно белое терпкое вино; родинки, каждую из которых я знал поимённо: тайная, забавная, поцелуйная, распутная… Я склонился и слизнул медовую каплю с поцелуйной родинки на животе. С шоколадного пятнышка мои губы перебрались в выемку пупа, куда стеклась дурманящая влага, я выпил её словно живительный нектар. Шерлок открыл глаза и поднял голову, чтобы взглянуть на безумца, не пресытившегося двумя днями поцелуев и объятий.       — Джон, если вы будете продолжать в том же духе, то нам придётся заночевать на этом озере. Мы не успеем ко вторнику в Мейринген, а вы знаете, как это важно.       После этих слов он, противореча сам себе, утянул меня в длительный поцелуй. В завершение наших лобызаний он снизошёл до комплимента:       — Вы оказались сильнее, чем я думал. Не ожидал, что вы удержите меня. Всё время думал, что упаду и сломаю что-нибудь… вам.       Мы счастливо рассмеялись и поплыли обратно на наш берег, где обтёрли друг друга полотенцами и оделись. Допили чай, согретый в тлеющих углях, привели отдохнувших лошадей и оседлали их.       Собрав поклажу и собираясь отъезжать, я вспомнил про банку с маслом. Спрыгнув с лошади, я сбегал к тому камню, где мы занимались любовью. Неизвестно, пригодится ли масло для еды, но впереди у нас ещё сутки пути, и как знать, куда нас выведет кривая тропка наших личных отношений, на какие горы нам придётся взобраться, в какие пропасти нырнуть, в какие безумства окунуться.       Забрав жестянку, я наклонился к озеру и опустил руку в воду. Этим жестом я как бы попрощался. Благодаря волшебству этой тёплой ласковой воды я познал столько доселе неведанных сладострастий, что не испытывал за всю свою нескучную жизнь и навряд ли когда испытаю впредь.       Шерлок восседал в седле с нетерпеливым видом, но при виде банки его губы скривила понимающая усмешка. Я застегнул и проверил все пряжки нашей поклажи, и мы отправились в дальнейший путь. Тем же еловым лесом мы вернулись на тропу, с которой сошли несколько часов назад. Перед тем, как озеру скрыться за деревьями, я оглянулся на него в последний раз. Душу щемило, словно я покидал кого-то родного.