Гипертермия

— Ну что, подпишешь мне диплом и заявление? — спрашиваешь ты, добавляя, что-то про декана и про то, что тебе надо успокоиться. Улыбаешься. Ты так играешь со мной? Смешно, да? Чувствую себя идиоткой, пытаюсь натянуть платье ещё ниже, а ты протягиваешь мне свою работу и пресловутое заявление. Я в себя прийти не могу, а тебе, значит, чтобы успокоиться, моего автографа не хватало… Сучка, маленькая зубастая сучка… Пытаешься руки мне вывернуть, играешь со мной. Раньше не была ты такой. Дерзкая, язвительная при всех, но со мной — кроткая, нежная… Где моя Саша? Кто этот акулёнок? Снова в голове появляются мысли, что от тебя мне надо бежать, как от огня, причём как можно быстрее. Ты ведь и пепла от меня не оставишь… Манипулируешь, зная о том, что я всегда мягкая с тобой, отходчивая. Но не всепрощающая, дитя… И улыбаться ещё смеешь, открыто так, что, если бы я сама не позволила случиться тому, что только что произошло, я бы тебя послала к чёрту и высадила прямо на трассе. Эти твои старания для меня, слова, что ты дышишь мной, бормотание о том, что соскучилась и не хочешь отрываться от меня никогда, ни на секунду, а потом усмешка и как ни в чём не бывало протянутые бумажки. Думаешь, ты меня сделала? Весело тебе? Весело? Чувствую себя совсем уже клинической идиоткой, переспрашивая: — Заявление? — Ну да, на тему дипломной работы, ты же уехала, не подписала, — пожимаешь плечами, давишься смехом и имеешь наглость при этом говорить мне о том, чтобы я подписывала уже и потом только думала о произошедшем. Акула. Маленькая зубастая акула. Куда я смотрела раньше? Почему не видела этого? Хорошо тебе. Так хорошо, что добавляешь: — Если надумаешь что-то и захочешь снова, я все ещё тут. — Диплом? — переспрашиваю я, находясь в полном ужасе от происходящего. Ты киваешь и, Господи Боже, как же мне хочется стереть эту грёбаную усмешку с твоих губ. — Что-нибудь ещё? — спрашиваю холодно, возвращая документы даже не в руки, а кладя на сиденье между нами, сдерживая себя, чтобы не отшвырнуть их от себя подальше, как ядовитую змею. Ты меняешься в лице, затихаешь и смотришь с непониманием. Я не верю тебе. Нет. Давай, знаешь, обводи кого-нибудь другого вокруг своих тонких пальчиков. Мямлишь, что сегодня последний день, и ты пойдёшь на отчисление, если не предоставишь документы по требованию деканата. — Это бред, — поясняю я с горечью. — Я в отпуске, на работе все в курсе. Никто бы тебе такого не сказал. Но ты поднимаешь эти свои переполненные жаждой справедливости и обидой глаза, и моё сердце пропускает удар. Постатичнее не получается. Нажимаю не глядя клавишу на двери, опуская перегородку, прежде чем ты успеваешь открыть рот и говорю Виталику, что нам надо на Павелецкую. Он кивает, бросая взгляд в зеркало заднего вида, и я снова скрываю нас. Интересно, что именно он сегодня расскажет мужу и расскажет ли. Чёрт, Света! Достаю из сумочки телефон, стараясь не смотреть на тебя. В задницу, эти нелепые отношения с самого начала были дичайшей ошибкой. Чёрт меня дёрнул сорваться, едва я увидела тебя сегодня. Всё же было так хорошо. Когда звуки гудков дозвона становятся слышны по громкой связи, спохватываюсь, успев переключить режим на аудиовыход телефона. — Да, Марин, — на заднем фоне полная тишина. — Ты же на Киевской в «Рэдиссон», правильно? Я могу забрать чемодан… — Ермакова, — устало отвечает подруга, — в любой момент. И если ничего не хочешь рассказывать — я пойму, но ты… Будь поаккуратнее, ладно? — Ладно, — отвечаю. — Конечно. Да. Я сейчас решу пару дел по работе и приеду к тебе. — Студентка? — Да, — надеясь, что тебе не слышно содержание нашего разговора, стараюсь отвечать односложно. — Ей вроде восемнадцать есть? На первокурсницу не похожа, — мягко спрашивает Света, уточняя удобно ли мне вообще сейчас говорить. — Позже давай. И есть, конечно же, да. Закрываю глаза, завершая звонок, откидываюсь на спинку. С меня ведь хватит, так? Просто хватит и всё. Защитится она, и всё, больше мы не встретимся даже по учёбе. И у меня будет время, наконец, заняться садом. А потом и новую работу найти. В какой-нибудь другой области, ну их на хрен, эти институты. Открою свой кабинет. Буду консультировать. — Сразу после супервизии, — говорю уже вслух. Ты касаешься моей руки, пододвигаешься ближе, сопишь и, утыкаясь носом в мою шею, пытаешься переплести наши пальцы. — Марина… Анатольевна, — начинаешь сипло и давишься продолжением фразы, сглатывая ком в горле. Или это слёзы там у тебя? Не хочу открывать глаза. Не хочу. — Я не… Я не… — Саш, — прерывая твой детский лепет, спрашиваю, стараясь дышать ровнее, — в Москве три аэропорта, как ты догадалась, в каком меня встречать? Я ведь номер рейса тебе не говорила и время не называла. Тебе всё-таки удаётся сплести мои пальцы со своими. И я почти ненавижу себя за то, что никак не могу поставить точку в этой истории. — Ты говорила, что любишь Шереметьево, и он ближе к твоему дому, просто угадала. Вот. — А зачем вообще ты поехала меня встречать? Только честно, — всё происходящее кажется таким нереальным, что я думаю, а не ущипнуть ли мне себя. Одним синяком больше, одним меньше. После твоих укусов-то они точно останутся. И ведь я просила тебя по-человечески не оставлять на мне следов. И не один раз. Да меня саму от себя тошнит, если честно. У меня ведь такой замечательный Ермаков, а я тут налево от него к какому-то ребёнку таскаюсь. И если это, положа руку на сердце, себе-то я ещё могу объяснить зачем, но вот за каким хером тебе я — для меня до сих пор загадка. — Диплом, — тихо говоришь ты. Дура. Какая же я всё-таки дура, несмотря на все свои профессиональные достижения и невъебенный уровень вербального интеллекта. — И ещё потому что я, наверное, люблю тебя. Ох, вот этого лучше бы ты не говорила. Теперь мне не хочется открывать глаза вовсе. Причём никогда. Уж не знаю, насколько это правда или просто очередная попытка потренировать свои умения манипулировать, но с такими словами, детка, не шутят. Тем более, учитывая обстоятельства. Машина останавливается напротив главного входа, и я, кивая, освобождаю свою ладонь из твоего захвата. — Идём, — бросаю, открывая дверь, за которой меня уже ждёт Виталик, подающий мне руку. Ты выходишь следом, с другой стороны, он не успевает поухаживать и за тобой, поэтому возвращается за руль, оговариваясь, что будет ждать меня чуть дальше, на парковке. Курящие на крыльце коллеги, перед которыми я никогда так открыто не демонстрировала свои богатства, приветственно кивают, пуча глаза, но шушукаться начинают лишь после того, как оказываются за моей спиной. Я захожу после тебя, ты ссутулилась, будто, и правда, придавленная обидой или игнорированием твоего признания. Но, знаешь, детка, я уже немного не в том возрасте, чтобы вестись на подобные провокации. На информационном стенде висит копия приказа об отчислении, датированная сегодняшним числом, и в ней в самом низу я действительно нахожу твою фамилию. Ладно-ладно, это уже камень в мой огород. Интересно только, от кого он прилетел. Не задумываясь, снимаю заколотую четырьмя иголками бумажку и направляюсь в учебный отдел. Ты неслышно семенишь рядом. Видела я твои глаза, видела. Не волнуйся. Прямо в узком коридоре стоит улыбаясь во все тридцать два ваш декан, раскрывающий передо мной свои объятия. Ну уж нет, Рафаил Иосифович, не такие уж мы с вами близкие друзья. — Как отдохнули, Мариночка? — сахарно струится его речь, как и пот по залысинам. — Ничего так. А это что? — Не понимаю, о чём вы, — пропевает он, так и не удовлетворив свою потребность в тактильности мною. — Здесь фамилия моей дипломницы, заявление и подписанная работа у неё на руках, меня не было на территории Российской Федерации, ректор в курсе, бухгалтерия в курсе, отдел кадров в курсе, а деканат, хотите сказать, нет? — А давайте пройдём к Люсечке и всё у неё узнаем? — А давайте, — холодно соглашаюсь я, замечая, как он высматривает тебя за моей спиной, после чего галантно придерживает дверь, в которую я первой пропускаю тебя и надеюсь, что если ему хватит смелости хлопнуть меня по заднице, я смогу, наконец, дать ему в глаз. Смелости не хватает. Поэтому и глаз остаётся на месте. Люсечка красит ногти на заваленном учебными планами столе и, завидев меня, хлопает своими нарощёнными ресницами. — Переделайте, пожалуйста, — говорю я, протягивая снятый со стенда приказ, но удосуживаюсь ответа, что это не по уставу, поскольку заявление на тему дипломного проекта должно быть сдано не позже, чем за четыре месяца до защиты, тогда же, когда и формируется приказ. Ох, какие мы, оказывается, принципиальные теперь! Всё по уставу. Как в армии, да? — Студентка меняла научного руководителя, отказавшегося с ней работать. Я подтвердила своё участие, но была в отъезде. Если у нас тут внезапные приступы амнезии в трудовом коллективе начались за время моего отсутствия, то своего отъезда я не скрывала, и мы лично с вами переносили все мои семинары и лекции предварительно по телефону. Так что, по сути, дело во мне. Переделывайте приказ. — Ну, с такой-то темой... — пожимает плечами Людмила Павловна, наконец отставляя флакончик с лаком. — Решение может принять только ректор. — Предлагаете мне побеспокоить его? — я уже улыбаюсь, с нажимом уточняя о дальнейших действиях, хотя на языке так и вертится серия вопросов, кто же все те студенты, фамилии которых были отмечены точечками в ведомостях, переданных мне дражайшей Люсечкой на экзаменах и зачётах, где они, почему я их ни разу не видела и сколько денежек она с них поимела в своё время, пользуясь служебным положением, настаивая выводить им оценки. — Я сама, — быстро отвечает моя коллега, и мне кажется на этот раз я переборщила с выражением лица, на котором Люсьен прочитала намного больше. Она забирает копию диплома для стола аттестационной комиссии и вкладывает выложенное личное дело с новым заявлением обратно в папку твоей группы из отчисленных, тут же принимаясь за приказ. — Мариночка, — начинает ваш декан, — может быть, чайку? — Благодарю, мои хорошие, — елейно отвечаю я, — но мой отпуск заканчивается завтра, тогда и попьём. Я не хлопаю дверью, хотя до сих пор дико хочется что-нибудь если не сломать, то порвать, смять или выбросить. Ты идёшь за мной тенью до самого выхода из института, из-под опущенных ресниц смотришь тоскливо и полушепчешь перед прощанием: — Спасибо. — Не за что. Это просто моя работа, и я делаю её хорошо. — Марина… Анатольевна, можно я вам позвоню сегодня, чтобы обсудить речь? — Завтра. Всё завтра. Сегодня я ещё в отпуске, — выдыхаю я, отмечая, как на крыльцо высыпают представительницы серпентария. — Всего хорошего, — замечаю, что ты пытаешься улыбнуться мне, но не можешь справиться с собой, готовая расплакаться. Вот и правильно, девочка. Нечего тягаться со мной. Едва я усаживаюсь в машину, по громкой связи начинаются гудки оповещения входящего телефонного звонка. — Привет, — слышу голос своего благоверного. — Подожди, Саш, я переключусь с автогарнитуры. — Ты одна в салоне? — спрашивает муж. — Да, — роясь в сумочке в поисках гаджета, отвечаю я. — Тогда, Ермакова, угадай, кто тебя заложил? С трёх попыток получится?