Если уж хочешь казаться равнодушным, будь добр, сдерживай стоны.
Путь до временного убежища оказался весьма неблизким. Поездка проходила в состоянии пьянящей эйфории со вкусом приторного безумия. В мыслях поочерёдно всплывали восторженно-неверящие возгласы: «Да не может быть!», «Неужели это правда?» или просто лаконичное «Твою мать!». Одно дело секс под покровом ночи, когда вокруг всё казалось нереальным и фантомным, но совместная поездка — совсем другое. Это же часы вместе, прогулки рука об руку, разговоры обо всём и ни о чём, будто и не было тех двух лет, мёртвых и пустых. Юнги пялился на своего бывшего парня и боялся предположить, а бывший ли он? Из колонок вырывались бодренько-ангстовые треки — не бывает слишком много альтернативного рока. За окном мимо пролетали яркими смазанными пятнами разноцветные машины, деревья, вывески. В голове бурлил гормональный хмель, поддерживая настрой на максимуме. Каждое случайное касание рук заставляло замирать на долю секунды, растягивая удовольствие, и приводило в трепет, а беглые улыбки освещали самые тёмные уголки души. Возможность видеть, чувствовать, слышать его, заново жить, хоть и обманчиво, но грела. Хосок внимательно следил за дорогой, а Юнги за ним, не в силах делать равнодушный вид. Отслеживал мельчайшее изменение в выражении любимого лица, пытаясь прочесть мысли, любовался идеальным профилем, щипая себя за ногу, чтобы в который раз убедиться, что всё это действительно происходит наяву. Давно известный факт заново воскрес в миновской энциклопедии: Чон Хосок невероятно привлекательный. К нему невозможно быть равнодушным. Каждая деталь в нём цепляет и безжалостно вызывает зависимость. Словно сладким никотиновым дымом, Юнги не мог им надышаться. Лишённый на столь долгий срок, переживший опустошающую ломку, он снова добровольно нырял в ту же кабалу. Шаловливый ветерок из открытого окна играл слегка высветленными прядками. Всё такие же спутанные после бурной ночи волосы щекотали высокий лоб. В такие моменты Хосок сдувал мешающую прядь и забавно морщил нос. Юнги лишь оставалось изо всех сил скрывать приступы умиления, что давалось ему с трудом, потому что его ловили, и на щеках озорного водителя появлялись непростительно обаятельные ямочки. Салон автомобиля наполняла концентрированная атмосфера романтики, так много её накопилось в скучающих сердцах. Обида и рвущая на части страсть поутихли после ночных приключений, оставляя в авангарде трепетную нежность. Их чувства всё ещё сильны и безусловно взаимны. Быть вместе после всего так странно и крайне преступно, от этого и невыносимо прекрасно. Сам факт, что они находятся в предельной близости, охваченные одной музыкой или общей тишиной, будоражил и кружил головы. Ближе к горной местности температура воздуха начала понижаться, заставляя кутаться в прихваченные с собой тёплые вещи. Но мысль, как ещё можно согреться, не покидала юную голову не занятого слежением за дорогой Юнги. Он боролся сам с собой, сомневаясь в собственной адекватности. Представлял реакцию и заводился от происходящего в собственной фантазии. На бледных щеках проступал задорный румянец, а в глазах засветился почти маниакальный блеск. Давно забыты их игры и правила, но это с лёгкостью можно освежить. Хосок не успел заметить коварных поползновений, не отследил момент, когда хмурый ангел рядом превратился в беспощадного суккуба. Ладонь Юнги легла на колено, а затем скользнула выше по внутренней стороне бедра. Кончики пальцев коснулись паха, и Хосока пробило током. От неожиданности он дёрнул руль и их занесло на встречную полосу. Спустя пару секунд нормальное движение было восстановлено, но в ушах всё ещё звенел десяток сигналов разъярённых водителей. Сердце громыхало где-то там же в районе ушей. Но на лицах двух безумцев сверкали многообещающие улыбки. Именно такой реакции Юнги и добивался: чтобы искры и пламя, и между ними была не просто химия, а чёрная магия. В чёрных зрачках Хосока плескалось жгучее обещание жёстко и горячо прямо здесь и сейчас. Он уже лихорадочно подбирал варианты, а их было два: свернуть на обочину и нагнуть проказника или для начала позволить Юнги «извиниться» за свою выходку, удерживая его светловолосую голову на уровне пониже руля. — Как же я скучал по этому, — одной рукой Хосок держал руль, а другой вытягивал пояс из петель джинсов. Ремень прицельным кидком отправился на заднее сиденье, а ловкие пальцы уже боролись с металлическими пуговицами узких штанов. С приливом нетерпения в них стало слишком тесно. Раньше между ними не существовало таких понятий, как смущение или неловкость. Всё происходило просто и открыто, без лишней скромности или жеманности. Было лишь два горячих парня, море неизрасходованной сексуальной энергии, куча желаний и фантазия. В любое время и в любом месте они могли увлечься друг другом, ведомые ненасытной жаждой. Прямо как сейчас посреди трассы, наплевав на все правила безопасности. Они неслись на сверхскорости, подгоняемые взаимным развратным сумасшествием, пока Юнги брал так глубоко, как только мог, слегка цепляя нежную кожу зубами. Хосок инстинктивно разводил ноги и толкался навстречу, крепко вцепившись в блондинистые волосы на макушке, что ритмично качалась вверх-вниз, вверх-вниз. — Ах, чёрт, не могу больше, — чёрный седан сбросил скорость и резко свернул к обочине. Припарковался Хосок на грани нарушения закона. Хотя секс в общественном месте тоже не очень-то приличное поведение для послушных граждан. — Иди сюда, — парень поднял лицо Юнги, подтянув того за подбородок ближе. Взглянул на покрасневшие блестящие губы и сам плотоядно облизнулся, прежде чем подарить глубокий и мокрый поцелуй. Язык Юнги немного шершавый, как у кота, и вкуснее всего именно в такие вот моменты, с привкусом оральной ласки. Сидение водителя с щелчком отъехало назад и опустилось в горизонтальном положении. Хосок начал лихорадочно стягивать с себя бельё пониже, ожидая, когда Юнги взберётся на его колени. Возбуждённый орган подрагивал в нетерпении погрузиться в горячую узость. Но план оказался нечто иным. — Сегодня твоя очередь, Хосок-и, — с грацией хищного кота Юнги нырнул меж стройных бёдер, провёл языком по всей длине и хищно улыбнулся. Вот она — коварнейшая улыбка из арсенала многоликого Мина. Ещё одно нерушимое правило в их отношениях: чего бы это не касалось, каждый из двоих должен отдавать и принимать в равной степени. Не существовало чётких позиций, только предпочтения. Хосок удивился, но это не мешало ему развести ноги пошире, предоставляя себя всего на распутное растерзание. Давно, слишком давно его никто не касался там. Тело забыло, хоть память и хранила каждый миг. Всю предыдущую ночь они истязали друг друга сладкой пыткой, но всё равно снова не терпится. Юнги продолжил с того, на чём его прервали. Скользя по влажному от слюны стволу рукой, он обводил языком чувствительную головку, от медленного поглаживания до быстрых коротких прикосновений. Крепко держа согнутые ноги Хосока, он не пропускал ни одного дюйма шёлковой кожи. Каждый миллиметр поддавался влажной ласке умелого любовника. Юнги вытворял невероятные вещи с его достоинством, вскидывая пошлый взгляд наверх. Зрительный контакт в процессе всегда уносит. Хосок давился стонами, умирал и возрождался заново, вызванный с царства забвения горячим языком и тихим шёпотом. Он почувствовал влажный палец, что сначала с трудом, а затем легче начал скользить внутри. Почти забыл, как это офигенно. Они оба любят секс, во всех вариантах, позах и позициях. Отдаются без остатка, в ответ выпивая партнёра до дна. Тем временем пальцев уже стало два, нехватка смазки не упрощала дело. Но Хосока и так несло, безбожно крошило на осколки. Он подавался навстречу и красноречиво стонал. Мимо проезжающие иногда успевали заглянуть в их окна. Он видел их лица и напоказ выгибался и облизывал пересохшие губы, вызывая крайний шок, ужас, стыд и даже зависть. — Готов? — Юнги не мог больше ждать, знал, что ещё рано, но умышленно собирался причинить боль. Подарить удовольствие, но с тем же ароматом, что получил вчера сам. Доля эгоизма в акте разделения (не)возвышенной любви. Тихое шипение сквозь сцепленные зубы и мазохистические попытки насадиться сильнее. Минута на привыкание, а затем быстрые и сильные толчки в яростном ритме. Окна полностью запотели, скрывая таинство от чужих глаз. На лобовом стекле остался прозрачный отпечаток ступни. Хосок упирался в него ногой, пока Юнги не закинул его колени себе на плечи. Они пластичны и адаптивны, универсальны. Умело и со знанием всех подробностей доставляли друг другу сотни оргазмов, примеряя на себя множество сценариев. И сейчас не составило труда точными движениями вознести до пика, одновременно излившись внутри. Чтобы с сорванным от крика горлом, тяжело дыша, хохотать от души. Кому-то они могут казаться порочными и грязными, но друг для друга они совершенны. Такие, как есть. — Ты как всегда неподражаем, — с капельками слёз в уголках глаз Хосок искренне улыбался, выравнивая сбитое дыхание, — но можно было и не в меня. Пришлось делать остановку на ближайшей заправке. Хосок вышел на улицу размять ноги, привести себя в порядок, а Юнги задремал, уютно устроившись в клубке длиннющего шарфа. Его чуткий сон развеял телефонный звонок. Любопытство сквозило в быстрых взглядах и в конце концов взяло верх. На третьем повторе рингтона парень, не выдержав, схватил чужой телефон и прочитал имя звонившего: «Не… невеста». Вот так. Не имя, не прозвище, а именно «Невеста». Правда жестокой реальности без спросу вторглась в затянутое розовым туманом сознание. Как он мог позволить себе забыться так сильно? Несмотря на восторг воссоединения, нужно было всегда помнить, что по ту сторону их временного счастливого мирка существуют преграды и нерушимые запреты, чужие обещания и опасность. О ней нужно было подумать в первую очередь. От резких звуков снаружи Юнги аж подскочил, телефон выпал из нервно подрагивающих рук. Как-то незаметно, пока он дремал, небо затянуло тяжёлыми грозовыми тучами и зарядил ливень. Одновременно с проливным дождём обрушилась затягивающая пустота. Затуманенный взгляд устремился в никуда, сомнения с лязгом заточили в фантомных стенах внутренней клетки, а тревога заливала с головой, топила, отнимала доступ к кислороду. Страх липкими паутинками окутывал предстоящее. В их случае раскрытая измена — смертный приговор. «Какая глупость, что за бабские сопли? Соберись, тряпка!» — За считанные секунды до возвращения Хосока Юнги влепил сам себе отрезвляющую пощёчину. Истерика тут не поможет. — Что-то случилось? — конечно же, Хосок заметил с первого взгляда. Видит насквозь. Парень встревоженно разглядывал блестящие глаза и терялся в глубине их безысходности. В поле его зрения безошибочно попал телефон, над экраном которого ритмично мигал диод, сообщая о пропущенном вызове. Скверное предчувствие просочилось вместе с раскатом грома, нарушая внутренние спокойствие. Он совсем забыл о ней. — О чём ты думал, когда звал меня? — скептически настроенный, холодный Мин Юнги всплывал наружу, в пыль стирая размазню, что слепо любит одного идиота. Его способность прощать всё же должна иметь границы. Рациональное и разумное должно подавлять его внутреннюю безвольную чоновскую сучку. Как низко он может пасть ради очередной дозы губительных чувств к этому человеку? Рисковать здоровьем или жизнью, а теперь ещё и отнимать у какой-то ни в чём невинной девушки светлое будущее. Всё это время она была рядом с Хосоком, готовила ему, обнимала перед сном, шептала о любви, строила планы на будущее, мечтала о детях. О Боже, как же больно! Почему всё должно быть так сложно? — Что ты ей сказал? Командировка? Конференция? Запой с друзьями? — Какая разница? Это моя проблема, забудь о ней, — Хосок с силой вцепился в руль, в его глазах читалось раздражение и непонимание. Ему было невдомёк, что о ней невозможно забыть, ведь её образ теперь будет висеть между ними обвиняющим перстом. — Я всё тебе объясню позже. Юнги, прошу, просто доверься мне ещё раз. Я больше не подведу тебя, обещаю. В его словах звенела решимость, но под конец просьбы голос немного дрогнул, выказывая истинные сожаление и вину о былых поступках. Хосок знал, что виноват, что уже просил верить в него, но предал, не смог выстоять за себя, за Юнги, за них. И теперь его обещания звучат не так убедительно и даже немного безысходно. Но он впервые видел перед собой цель и сходить с пути к ней не собирался. Вот теперь парень точно уверен в том, что ему нужно и чего он хочет, и чужое мнение не может этого изменить, даже если это будет не только отец, а весь мир. Он попросту не может ещё раз упустить смысл своей жизни. Противостояние мнению большинства требует исключительного мужества. Раньше Хосок этого не понимал, но в какой-то момент его осенило. В глазах напротив, полных любви и боли, можно черпать это мужество, чтобы идти дальше, бороться и побеждать. «Видимо есть ещё куда падать», — подумалось Юнги. Он бездумно грыз ноготь на большом пальце, разрываемый желанием треснуть посильнее и обнять покрепче. Он не мог знать, какая внутренняя буря бушует на соседнем сидении, но ему хотелось верить, как никогда в этой жизни. Ему хотелось поверить в него, в них. Тревога немного отступила, и парень смягчился и расслабился, опускаясь на сидении ниже. Из шарфа торчали только проколотые уши, зажмуренные глаза и кончик носа. После глубокого выдоха Мин задумчиво проговорил: — Ладно, поехали уже. Надеюсь, нас это не погубит окончательно. — Поменьше драматизма, сахарный мой. Мы всё-таки едем отдыхать, — с облегчением Хосок демонстративно взял свой телефон и швырнул его через плечо на заднее сиденье. Его губы растянулись в самой заразительной и яркой улыбке, на какую только способен человек. Он старался изо всех сил, сложно было не заметить, поэтому Юнги заметил и поддался. — Придурок, — своё бурчание обиженный и встревоженный юноша сопровождал острым тычком костлявого кулака в плечо, но несмотря на хмурые брови, на его губах тоже мелькнула улыбка. Американские горки для неспокойного сердца: в глубину пропасти отчаяния и безысходности, а потом стремительно ввысь к легкомысленному «хорошо здесь и сейчас». Пусть они потратили уйму времени на дорогу, но оно того стоило. Что-то прояснилось, где-то отлегло, а пункт назначения так вообще превысил все ожидания. Место, куда они направлялись, оказалось воистину сказочным. Даже не верилось, что Хосок выбрал его без подготовки. Всё именно так, как Юнги представлял себе в самых наивных детских мечтах. Даже такой не любитель походов в горы, ибо слишком изматывающе, он не мог отрицать непревзойдённую красоту таких мест. По всему необъятному горизонту безмолвно восхищали невероятные пейзажи. Острые заснеженные пики величественных гор задевали низкие тучи, в красных лучах заходящего солнца рвали их на плюшевые синие комки. Небо казалось фантасмагорическим шедевром безумного гения-импрессиониста. Они выбрали действительно подходящее и прекрасное время для поездки. Даже в сумерках сложно не утонуть во всевозможных оттенках яркой осени. Деревья укрылись феерическим пурпуром, переливались насыщенным багряным, кроваво-алым, солнечным оранжевым, выделялись яркими пятнами радостного жёлтого. Праздник красок, сезонный бал-маскарад нетронутой человеком среды. Прохладный кристально чистый воздух перерождал, хотелось дышать полной грудью, впитать в себя покой и гармонию всех стихий. Мир замер на несколько минут, давая возможность сполна насладиться оживляющей силой природы. Колёса авто мирно шуршали по камням, поднимаясь по серпантину всё выше и выше, пока парни не оказались на самой вершине. Узкая дорожка привела их к ровной плоскости площадью не больше пятиста квадратных метров. Круглый участок на вершине горы оказался огорожен. Табличка у ворот гласила, что они подъехали к частному владению. Первой к машине направилась большая лохматая псина. Под её длинной белой шерстью не было видно глаз. Зато в открытой пасти сверкнули впечатляющих размеров белые клыки. Юнги с немым вопросом уставился на водителя, ожидания дальнейших объяснений. Но Хосок лишь подмигнул и открыл дверцу. Как только он ступил на землю, грозный зверь переменился и предупреждающий лай сменился на приветственное тявканье. Все любят этого паршивца. Пока Хосок разговаривал с хозяином, Юнги разглядывал территорию и признавал, что попал в сказку. Внутри забора по контуру участка разместились несколько деревянных симпатичных коттеджей, соединённых между собой узкими тропками. Посреди территории стояли традиционная баня и колодец, за ними несколько невысоких пристроек для хозяйственных нужд. Каждый жилой домик стоял почти у самого склона, из окон, скорее всего, открывается незабываемый вид. С одной стороны — почти вертикальный наклон горы, для безопасности он был ограждён плетёным заборчиком, но за ним, у самого обрыва, поскрипывали качели, уже от одного взгляда на которые начинала кружиться голова. В тени разлогого дерева над пропастью от дуновения сильного ветра раскачивалась небольшая скамейка, на фоне заходящего солнца её слабые движения завораживали. Позже Юнги обязательно должен на неё взобраться. Даже если сердце будет в пятках, и слабые коленки выдадут его страх, он это сделает. Всё же не опаснее, чем связывать свою жизнь с таким раздолбаем, как Чон Хосок. Первый вечер принёс покой и поток простодушных разговоров у костра. В осенней прохладе, прячась от пронизывающего ветра, парни сидели, закутанные в плед, и грели ладошки над огнём. На решётке шкварчали жаренные кусочки мяса, а в углях доходил до готовности сладкий картофель. — Когда-то я тут часто бывал. Отец тогда ещё не был в политике и его больше интересовало счастье его родных, а не репутация и газетные заголовки, — Юнги молча слушал, наблюдая, как языки пламени сплетаются в немыслимые узоры. Ему нравилось это — быть с Хосоком в памятном и значимом для него месте, делиться с ним одним пледом, одной чашкой, одним теплом. Костёр, любимый человек под боком и невероятно яркие звёзды. Совсем близко, что протяни руку, и схватишь. Что может быть прекраснее? Пусть всё для них слишком шатко, и никто не знает, что принесёт завтрашний день, но это мгновение нужно запечатлеть в памяти нерушимой иконой. Сгорит всё, и молодость, и свобода, может, даже любовь, но вот это воспоминание должно жить в глубинах памяти. Погружаясь в глубокое раздумье, Мин поглаживал обнимающую руку Хосока и разглядывал незнакомые созвездия. Он втайне переживал, что это лишь затишье перед бурей, но слабодушно позволял себе доверчиво склонить голову на высокое плечо и внимательно слушать уникальную в своём роде исповедь. Почему-то в памяти всплыло мимолётно увиденное в окне лицо Чонгука. Если что-то пойдёт не так, отразится ли это и на нём тоже?***
Второй день начался ближе к обеду. В разнеженной неге, в спутанных клубках смятой постели. Сквозь прикрытые веки в мысли проникали лишь запах секса и двойное зашкаливающее сердцебиение. В теле царствовала приятная лёгкость и пустота, но она не утихомирила, а лишь разогнала аппетит. Руки снова тянулись, бездумно горело желание обвить чужую талию ногами, прижаться лицом к грохочущему сердцу и слиться воедино, раз и навсегда. Юнги гнал от себя все лишние мысли и растворялся в ощущениях. Здесь и сейчас он ждал лишь ответного отклика на нетребовательные касания. Но Хосок отстранился неожиданно и взглянул уж слишком серьёзно, обрывая Юнги сердце в который раз. — Я не женюсь, Юнги. Я уже всё решил с отцом, и я не женюсь. — Хосок словно скинул бомбу, без предупреждения окатив Юнги словесным ледяным потоком. Нарушил обманчивую идиллию, не смог больше оттягивать. Надежда в блестящих глазах Юнги сверкнула невероятно отчаянно и мимолётно и тут же исчезла. А вот грустная улыбка, что давно поселилась на его лице, спасительной маской скрывая гримасу боли и потерь, никуда не исчезала. — О чём ты? Мне-то что? — Мин Юнги страдал, но делал это превосходно, раня одними лишь колкими словами и похолодевшим взглядом. Его болезненно худая фигура, оседлавшая бёдра Хосока, смотрелась так величественно-драматично. В Юнги столько же силы, сколько и боли — пополам. — Ты знаешь о чём я. И уже слишком поздно делать безразличный вид. Я и так знаю, что ты принадлежишь мне, как и я тебе. — Мягкими ладонями Хосок огладил белоснежную кожу и заключил любимого в аккуратные объятия, словно в страхе разрушить хрупкую вазу. Ему хотелось так делать всегда, когда наступал приступ ядовитой вины. Укачивать Юнги на руках, покрывая острые ключицы мягкими поцелуями, нежно поглаживать подушечками пальцев ямочки на пояснице, медленно спускаться к ягодицам и стройным ногам. Зацикленность, вечная цепочка итераций, если бы им позволили, они бы не разрывали её. Остались бы вот так, спутанными линиями, смазанными контурами. Скрытой осталась лишь цена, какой далась им эта мнимая свобода, чтобы не портить их украденный у мира отдых. Согревающий огонь будет танцевать в камине ещё какое-то время, пока будут пылать два сердца, так непрочно связанные тонкими швами. И пусть дотла, зато вместе.***
Большой ошибкой стало на секунду расслабиться, забыться. Теперь невыносимо сложно остановить завертевшееся безумие. Жаром их обоих растопило и сплавило воедино. Несдержанный вихрь рук, губ и языка обрушился на Тэ, и он деформировался, растёкся океаном драгоценного металла, отражая в каждом платиновом атоме прекрасную и дикую сторону Чонгука. Безграничный, наполненный солёными не пролитыми слезами Бушующий океан, потому что Тихим его не назовёшь. — Хён, — слабый выдох, как отчаянная просьба, словно молитва на грани безысходности. Дуновение воздуха у самого уха и случайное касание способны выжечь кратеры на оголённой коже. Тёплые ладони ласково скользнули по бедру, цепляя резинку штанов. Чонгук вторгался в запретную зону настойчиво и решительно. Вся его суть кричала, что он должен отвоевать своё прямо здесь и сейчас, забыв о правилах, восстановить нарушенное равновесие и внести ясность. Взять. Тэхён на удивление молчал, самозабвенно закусывал губу и откидывал голову на крепкое плечо, чувствуя, как чужое тепло окутывает сзади и отнимает у него волю. Всё тело свело томной судорогой, он тоже сдерживался слишком долго. Теперь его несло течением на смертельные пороги, грозя смертоносным падением по каскадам греха и разврата. Он сам попал в губительный плен расставленных сетей. Предсказуемо. Всё, что осталось, — молить, чтобы Чонгук подарил ему всего себя без остатка, одаривая нежной лаской, а не просто яростно рушил его душу, терзая тело. Пижамные штаны упали на пол почти беззвучно, но на самом деле в сознании с треском рушились прозрачные стены, разнося рикошетом осколков ненужные страхи. Руки оглаживали изгибы сквозь тонкую ткань нижнего белья, почти неощутимо касаясь подушечками пальцев самых нежных участков кожи. Пытка страстным контрастом, метания между острыми зубами сверху и нежными касаниям снизу. О любви он уже и не мечтает. Резкие вздохи и натянутая тишина. Так близко, что даже слишком. Короткими ногтями Чонгук чертил идеальные прямые, создавая набросок своих желаний на горячей коже. Рядом расцветали багрово-синие отметины, вознося обоих на новые ярусы обрушенных небес. Ненормальные, испорченные. Чонгук повернул голову Тэ к себе, пальцами касаясь линии скул, стёр потёк зубной пасты с точёного подбородка и ещё сильнее прижался пахом к округлым ягодицам. Скользнул пальцами вдоль пухлых губ, размазывая белую пену, прося впустить. Тэхён сверкнул злобным взглядом, но приоткрыл рот, принимая. Его язык двигался привычно, повторяя уже пройденный в прошлом путь, напоминая и так незабываемые мгновения. Чонгук погружался и тонул в нём, абсолютно, полностью. Какое-то безумие охватило лихорадочно работающий мозг. Его замыкало на Тэхёне, внутренний монстр прорывался наружу, больше не сдерживаемый ничем. Наконец-то… — Гукки, что ты творишь? — слишком слабо для возмущения, слишком похоже на «Продолжай». — То, чего ты сам хочешь, и перестань изображать недотрогу, ты слишком ахуенно стонешь, хозяин, — Чонгук терзал его уши дерзкими словами, издевательски подчёркивая ироничное «хозяин», в то время как его рука проникала за последнюю черту, отделяющую их. Вторая ладонь тоже коснулась резинки белья и послышался треск ткани. Парень просто разрывал всё, что стояло на его пути. Вот и как с таким бороться? Тэхён улыбнулся, вспоминая все свои планы держать «собачку» на длинном поводке, издеваться, дразнить, и горько засмеялся, когда чужие руки обхватили его член. Чонгук сметал своей страстью любое сопротивление, теперь его не остановить. И ещё, кажется, это впервые, когда он прикоснулся к нему вот так. — Ты ждал меня? Готовился? — идеальное тело Тэхёна источало неповторимый аромат со сна, идеально гладкая, выбритая кожа манила испробовать на вкус каждый аппетитный дюйм. Этот парень просто создан для секса, он его вестник, служитель и воплощение. — Я не хочу. — Какая бессовестная ложь. — А твоё тело говорит обратное. — Чонгук опустился на колени, оказавшись лицом у самой промежности. Не выпуская из рук возбуждённый член, он принялся одаривать Тэхёна, пусть и неумелыми, но такими искренними ласками. Целовал, лизал, облизывал, лакал, как кошка, и терял себя всё больше. — Всё равно не хочу. Тебя накажут, — Тэхён стоял на ногах лишь благодаря умывальнику, на который опирался, и сильным рукам Чона, но всё так же продолжал озвучивать очевидно абсурдный отказ. — Ну и пусть. Ты этого стоишь, — Чонгук оставлял на ягодицах яркие следы укусов, запуская вибрацию по позвоночнику. Его не волновали больше все эти дурацкие игры. Что бы они не придумали, это не будет хуже, чем держаться от Тэхёна дальше миллиметра. Божественный прогиб в спине, бесстыдно подставленный зад, яркий румянец на щеках, хриплые вздохи и прокусанная от боли кисть — всё это Тэхён, и в то же время всё это не его. На лице прозрачные дорожки слёз, а внутри всё рвётся и рушится. Яростно и идеально ритмично. — Прости, прости, — Чонгук видел его слёзы, но не останавливался. Извинялся и дальше вколачивался, бессердечно входя до предела. Резкие движения сопровождались громкими шлепками, и утробным рычанием. Темп нарастал всё больше, Тэхён был попросту больше не способен выдавать звуков, казалось, что и вдохнуть он больше не мог, только сотрясался от пронизывающих толчков. Чонгук и правда монстр, не человек вообще. Он продолжал ускоряться, ни капли не слабея. Одна рука легла на тонкую шею, а другая не выпускала из влажного кулака подрагивающий член. Тэхён успел кончить, излившись ему в руку, но уже снова был крайне возбуждён. Чонгук резко вышел и подхватил парня на руки, понёс его в комнату. Хотел закончить их первый раз лицом к лицу, на блядских чёрных шёлковых простынях эпатажного хозяина спальни. Тэхён морщился от резкой боли, когда горячий член снова скользил внутрь, но тут же менялся в лице, подхваченный пагубным экстазом. Его острые коготки вонзались в широкие плечи, полосовали Чонгуку мускулистую спину, возвращая толику боли, признавая принятое наслаждение. — Скажи, что ты мой, что принадлежишь мне. — Чонгуку мало видеть, как их тела соединяются, он хотел услышать, что за этими изгибами ему принадлежат и мысли, и сердце. — Скажи, — более низким голосом, чем обычно он приказывал, выходя из Тэхёна, а затем резко вторгаясь назад, — скажи. Сомнений больше не оставалось, отброшенные маски явили скрытую, непознанную доселе истину. Осознание себя в конечном итоге достигло каждого, подтверждая ранее заданные вопросы феерическими оргазмами. Вот так, когда Чонгук держит свою широкою ладонь на деликатной шее, не позволяя двинуться, и самоотверженно имеет податливого Тэхёна, вот так должно быть. Вот так идеально. — Я твой.