Мой тайный друг, Я возьму тебя к реке. Мой тайный друг, Так мы сможем плавать вечно.
В тебя погрузившись, Испытать маленькую смерть... В этот раз нет кодового слова, Когда беспричинная, но ежедневная борьба Рождает мечты о погружении в сладкую любовь...*
— Тэ, смотри на меня. Слышишь? Не смей закрывать глаза, смотри на меня! — Чонгук зажимал кровоточащий порез двумя руками, и с каждой секундой ужас захлёстывал его всё плотнее. — Прошу тебя, останься со мной, — внутри всё скручивалось в тугую петлю, страх отравлял каждый вдох, распространяя по кровеносной системе тревогу. — Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя. Тэхён лежал на коленях Чонгука и боролся с наступающим безмятежным сном. Он цеплялся за каждое слово, ощущая, как силы покидают его, а тяжёлые веки закрываются, но было странно спокойно и тепло. В сильных и нежных руках, слушая такие отчаянные признания, ему было очень тепло. И лёгкая улыбка украсила треснувшие губы. «Я тоже, я тоже люблю тебя», — крутилось в гаснущем сознании. Жаль только, что ответить вслух он не мог. За рулём авто сидел личный телохранитель господина Чона, старательно следя за дорогой и ни в коем случае не слушая настойчивого голоса позади. Это он вызвался отвезти ребят в больницу. Хоть сначала и показался Чонгуку безликим, но позже всплыл в памяти незримой тенью около дяди. Верный своему боссу до мозга костей. Рядом с ним сидел взволнованный Хосок, настойчиво решивший никуда не отпускать ребят одних. Его всё ещё била нервная дрожь, и в голове прокручивались молниеносные события последних пятнадцати минут. Они подъехали к особняку за пару минут до напряжённой развязки. На входе грамотно сработали люди отца, обезоружив ничего не ожидающих охранников. Притворившись ещё одним гостем, Хосок заставил их открыть ворота, а дальше в считанные секунды несколько глухих ударов решили судьбу стычки. Ворвавшись в дом, они рассеялись по комнатам, но никого не обнаружили. Лохматые собаки в гостиной даже не подали голос при виде чужих людей, только заинтересованно подняли морды, принюхиваясь. Лабиринт из запутанных коридоров и красивых арок привёл к дубовой двери, ведущей в подвал. Тяжёлый замок был открыт, а снизу послышался отчаянный крик. Винтовая лестница заканчивалась небольшой комнатой, обставленной в лучшем стиле средневековой инквизиции. Сцена, развернувшаяся там, не могла никого оставить равнодушным. Заканчивая учёбу на медицинском, Хосок всё равно едва удержал в себе ужин, когда увидел разбитое лицо хозяина дома и Чонгука всего в крови. Он весь был покрыт алым цветом: его руки, живот с проколами, грудь и шея. Сложно было понять с первого взгляда, от его это ран или нет. Обнажённый Тэхён сполз по стене и полулежал, прикрываясь руками. В его боку торчали ножницы, погрузившись в тело на несколько сантиметров. Испуганное лицо бледнело, глаза начинали закатываться, дыхание стало поверхностным и частым. Теряя сознание, Тэ всё пытался позвать Чонгука, но тот его не слышал, как, впрочем, и прибывших спасителей. Пришлось оттащить обезумевшего в своём гневе парня, пока он не добил ничтожного садиста. Хосок кричал ему прямо в ухо, что всё хорошо, всё закончилось, больше им ничего не грозит. Понемногу Чонгук приходил в себя, расслабляясь. Отстранённо принял протянутую рубашку и стал осознавать, что творил последнюю минуту, пока Намджун не начал закутывать Тэхёна в своё пальто. Увидев кого-то возле Тэ, Чонгук снова сорвался. С того момента он не выпускал его из рук, оберегая собой, удерживал прикосновение, не переставая умолять не терять сознание. Поездка до больницы была быстрой и сумбурной. Хаотичные мысли перебивались одним лишь беспокойством. А затем появились люди в белых халатах, расцепили крепкую хватку Чонгука и отобрали Тэхёна, увозя его в операционную. Чонгуку лишь оставалось, как заведённому, наматывать круги, пока его самого не утащили на осмотр. Яркий свет резал глаза. Холодный металл ножниц прикоснулся к телу, и Тэхён вынырнул от вспышки страха из своего небытия, но лишь на мгновение, чтобы потом погрузиться под общим наркозом в долгожданную тишину. С него срезали окровавленные ремешки и чем-то обрабатывали кожу. Ощущения холода и тепла одновременно немного отвлекали от пульсирующей боли. Засыпая, он видел встревоженное лицо Чонгука перед закрытыми веками и слышал его повторяющееся «люблю», поэтому под монотонный счёт анестезиолога парень мягко улыбался. В частной клинике никого не смутили странные наряды, никто не задавал лишних вопросов о ранах и обстоятельствах их получения, даже когда Чонгука заставили снять рубашку и показались шесть серебряных колец, ни врач, ни медсестра не подали виду. Разве что на секунду возникла неловкая пауза, когда прозвучал естественный вопрос. — Их нужно снять или оставить? — Ватный тампон, пропитанный обеззараживающей жидкостью, холодил кожу у левого соска. — Этот оставьте, а остальные снимите. — В местах прокола кожу нещадно жгло, когда кольца вытаскивали из тела, а затем накладывали мазь и пластырь. Над сердцем на левой груди Чонгук решил оставить блестящее напоминание о пережитом. Как символ того, что он должен стать сильнее. Ничьи ранения не были смертельными. Они выбрались, выжили, почти уцелели. Сжившись с этой мыслью, Чонгук смотрел сквозь прозрачное окошко в двери на спящего Тэхёна и обещал вернуться, до того как он придёт в себя. Оставались ещё нерешённые проблемы. И дядя — одна из них. «Господи, что скажут родители». — Молодой господин, нам пора ехать. Вы и так пробыли здесь слишком долго, — Чонгук удивлённо обернулся на голос. За спиной стоял всё тот же мужчина в строгом чёрном костюме. Гук огляделся, собираясь с силами. В конце коридора мелькал Хосок, рядом с ним более спокойно сидел Юнги, Намджуна видно не было. Кажется, он уехал, как только услышал, что операция прошла успешно. Парень тяжело вздохнул и бросил ещё один прощальный взгляд в палату: «Я скоро вернусь, обещаю».***
Никогда прежде поход в гости к родственникам не казался таким пугающим. По дороге пришлось сделать остановку в магазине. Внешний вид Чонгука был настолько шокирующим, что он остался ждать в салоне автомобиля, пока его сопровождающий отправился за покупками. Чёрные классические брюки, белая футболка и мягкий тёмно-синий пиджак — довольно стильный выбор для человека, чей вид варьируется разве что в цвете белья и носков, не предавая извечный строгий костюм охраны. Белая футболка была не самым удачным выбором: она просвечивала, сквозь тонкую ткань виднелись очертания шести квадратных пластырей. Лучше было бы подобрать что-то более скрывающее, но на это уже не хватало времени. До дома Чонов оставалась какая-то пара кварталов, сердце грохотало где-то в пятках, руки тряслись мелкой дрожью и холодный пот липко притягивал одежду к спине. Несмотря на то, что на часах восемь утра, на улице уже было много людей. Пятница — рабочий день, логично, что народ спешил на работу, пробежку, отвезти детей в садик или школу. Пятница, сегодня третий день, как Чонгук должен был быть рабом Тэхёна. Всего третий день с момента, как он вытащил карту с изображением оков, а такое ощущение, будто прошла целая жизнь. Знакомый высокий забор появился в окне единственным видом, скорость начала снижаться, пока авто бесшумно не остановилось возле металлических ворот. Время пришло. На деревянных, негнущихся ногах Чонгук переступил порог и оказался в светлой прихожей. После пережитого ужаса в тёмном подвале, отпускающего шока в белых стенах больницы, домашняя и уютная атмосфера знакомого дома больно кольнула в сердце. Будто этот прекрасный и тёплый мир для него теперь чужой. Разуваясь, парень нагнулся и ойкнул, забыв про раны. В одном месте пластырь пропитался кровью и алое пятнышко прошло сквозь материал футболки. Пришлось сильнее закутаться в пиджак. — Проходите в кабинет, господин Чон ожидает вас, — охранник слегка поклонился и двинулся в противоположную сторону, скрываясь за дверью в дальней части особняка, ведущую к прислуге. Тройной стук по дубовой монолитной двери, тихий скрип ручки при повороте и шаг в бездну. Испуганный ребёнок, напортачивший и идущий на наказание, только в этот раз проступки вовсе не детские. — Здравствуйте, — Чонгук услышал, как за ним захлопнулась дверь и скрипнуло кресло, когда с него поднялись. Но он не видел этого, потому что стоял, согнувшись в поклоне параллельно полу. Шаги приближались, пока не показались носки тёмно-коричневых туфель. Смотреть дяде в глаза было жутко и стыдно. Как только парень выпрямился, лицо тут же обожгло звонкой пощёчиной. Удар оказался настолько сильным, что в голове зазвенело, а в глазах закружились огоньки. Чонгук стоял, зажмурившись, ожидая ещё одной оплеухи. Но больше его никто не бил. Выплеснув каплю злости, дядя отвернулся и направился за свой стол, тяжело опускаясь в кресло. Милое приветствие. — Сядь где-нибудь, — Чонгук огляделся, в поисках стула, но такого не обнаружилось. Можно было бы сесть на диванчик возле журнального столика, но он стоял слишком далеко, в противоположном конце просторного кабинета. Условия, словно специально, подталкивали его к тому, чтобы позорно опустив голову, стоять перед дядей на коленях. Парень недолго думая прошёл несколько метров и со стуком опустился на колени. Он был готов выслушать любое порицание, принять любое наказание, но единственное, что его беспокоило в данный момент, знают ли отец с матерью о его поступках. — Вчера вечером мне звонил твой отец, — словно читая мысли, дядя начал разговор с самого волнующего. Чонгук весь внутренне сжался, молясь лишь об одном: «Пусть всё останется втайне от них». Обычно молодые люди думают так же о плохих оценках, прогулах или мелких правонарушениях, прося не рассказывать родителям. Но его буйная юность оказалась слишком нетривиальной и даже жестокой. — Спрашивал, как у тебя дела, жаловался, что ты совсем перестал звонить им с матерью. — И что вы им сказали? — проталкивая удушающий ком в горле, Чонгук смог высказать горящий на языке вопрос, но взгляд от пола отрывать так и не стал, отчаянно цепляясь за подол пиджака. Он видел, как на руках трескается свежая корка засохшей крови, сбитые костяшки выглядели ужасно. — Уверил их, что ты очень занят важными делами в университете, поэтому совсем не было свободного времени, — на этих словах Чонгук произвольно вздёрнул подбородок и уставился удивлёнными глазами, на говорящего невозможное родственника. — Ты хочешь спросить, почему я так сказал? Я объясню тебе. Мужчина сложил руки в замок и на минуту склонил голову, опираясь о них лбом. Он выглядел очень уставшим и даже больным. Всегда идеально уложенные волосы выбились седыми прядями на висках, на волевом подбородке показалась сероватая щетина, у глаз залегли тени. Он вздохнул, видимо, собираясь с мыслями, и начал говорить. Вводя Чонгука в шок каждым своим словом. — Я не хотел допустить, чтобы мой брат пережил такое же адское разочарование, как и я. Пусть лучше он будет жить в святом неведении, чем проклянёт себя и своего сына. По крайней мере, всё, что зависело от меня, я сделал. Впредь, ответственность за всё будет лежать на твоих плечах. Но знай, моё доверие и уважение ты потерял, — не выдержав прямого осуждающего взгляда, Чонгук снова уткнулся в пол, внимательно слушая. Его шея и уши горели, чувство вины проедало насквозь. — У меня были великолепные планы для Хосока. Я всё продумал, устроил так, что ему нужно лишь следовать по указанному пути, и его жизнь была бы преисполнена успехом. Но он ломал всё раз за разом, неблагодарно рушил предоставленные ему возможности. Но теперь я вижу, что в нём никогда и не было нужных личностных качеств, он всё равно не смог бы пройти этот путь правильно. Поэтому я сдался, пусть делает, что хочет. Пусть живёт, прогнивая, только там, где бы я этого не видел, — сейчас перед Чонгуком сидел не строгий и консервативный политик, не лидер одной из крупнейших партий, а уставший и оскорблённый отец, и от этого чувство вины заполняло юное сердце сильнее, чем если бы ему угрожали и упрекали в чём-то. Сможет ли он как-то загладить свои ошибки и поступки брата? Хоть чем-то отплатить за то, что их вырастили, кормили и одевали, дали им образование? — Мне так жаль, простите меня, простите меня, — он повторял эти слова, глотая слёзы, и кланялся, с каждым разом ударяясь лбом о деревянный пол. — Прекрати и слушай дальше, — дядя взмахнул рукой, указывая на стилизованный символ, висящий на стене, — представители нашей семьи занимали правящие позиции в партии с самого её создания. Именно поэтому её символика так схожа с гербом нашего рода. Я не могу смириться с тем, что при моей жизни эта традиция исчезнет. Раз уж в вашем поколении только два мальчика, то я должен просить тебя занять место Хосока в моих планах. Пока я собираюсь просить по-хорошему. Чонгук с детства слушал все эти истории о том, как важно для них всегда быть победителями, сильными и волевыми лидерами. Изучение истории рода тесно смешивалось с политикой и обрастало почти мифическими и легендарными историями о великих предках, вершивших долю страны своими действиями. Будучи младшим, Чонгук никогда не задумывался всерьёз о таком будущем для себя. Он верил, что сможет заниматься тем, чем захочет, потому что ответственность на себе ещё с ранних лет тащил Хосок. И вот теперь жизнь снова делала головокружительный пируэт, и всё летело с ног на голову. Станет ли согласие мёртвой петлёй, что в будущем затянется на его шее удавкой, или же наоборот, отказ потянет за собой лавину сокрушительных проблем. Непривычно спокойный и доброжелательно настроенный дядя мог снова вернуться к ярости, и тогда точно полетят головы. — Мне жаль, что я потерял ваши доверие и уважение. И я удивлён, что несмотря на это, вы предлагаете мне взобраться на такую высоту, — дядя слушал, внимательно следя за мимикой и невольными жестами. Читал взволнованного племянника, как открытую книгу. Он видел сомнения и колебания. — Я должен подумать. — Хорошо, у тебя есть время до конца недели. Я буду надеяться, что ты примешь правильное решение. Какое-то время за тобой будут присматривать, в целях безопасности. А теперь можешь быть свободен, — лёгкий взмах руки в сторону двери отчётливо говорил, что пришло время убираться. Сцепив зубы, чтобы не шипеть от тупой боли, Чонгук поднялся, распрямив ноги. Он снова низко поклонился и направился к двери. Когда уже отполированная годами ручка оказалась в руках, за спиной прозвучал ещё один холодный и расчётливый комментарий: — Я слышал твой друг, начинающий актёр, сильно пострадал. Надеюсь, с ним всё будет хорошо. В будущем. Сложно было не заметить прозрачности намёка. Чонгук не ответил, лишь молча кивнул головой и покинул кабинет, держась за бешено бьющееся сердце. Физически его не убили, но на уровне эмоций и чувств он был полностью опустошён. Слишком велик натиск на одного в столь нежном возрасте. Он только осознал себя, как мужчину, а на него уже хотят взвалить столько всего. Хотелось по-детски спрятаться, убежать от неприятностей, а не бороться с ними лицом к лицу. Время на часах показывало, что уже девять, и Тэхён, скорее всего, должен был уже проснуться. Быстрым шагом Чонгук направился к выходу, стараясь быть тихим и незаметным, но возле ворот его уже ждала машина и неизменный водитель. — Мы будем часто видеться, можешь называть меня секретарём Паком, — Гук удивлённо поднял бровь, усаживаясь на пассажирское сиденье. «Ничего себе секретари у нас».***
В палате мерно пищал кардиомонитор. Если прислушаться, можно было услышать целую мелодию: частый бит сердца, равномерный шум крови в ушах, далёкие переливы голосов и ритмичный звук капельницы. Тэхён проснулся, но глаза пока не открывал. Рядом никого не было, а желания осмотреться не возникало, поэтому он продолжал считать капли, представляя, где сейчас Чонгук и чем он занят. Дверь на колёсиках с тихим скрипом отъехала и по несдержанным шагам, точнее даже стремительному бегу, можно было не глядя сказать, кого принесло сюда. Тэхён улыбнулся, чувствуя, как пересохшая губа снова лопнула, и жутким хрипом прошептал: — Гук-и. — Тэ, ты очнулся? — Чонгук присел на край больничной койки и аккуратно прикоснулся к дрожащим ресницам. Тэхён открыл глаза, но тут же зажмурился, потирая пальцами веки. — Чёртовы линзы, их нужно было давно снять, — он пытался на ощупь сделать это самостоятельно, но Чонгук остановил бессмысленные действия, мягко отводя его руки в сторону. Склонился низко, почти касаясь вздымающейся груди. Так близко, что на лице ощущалось чужое дыхание. Точным движением он забрал давно высохшие кусочки цветного пластика и только тогда прикоснулся мягким поцелуем к истерзанным губам. Столько нежности было в этом жесте. Всепоглощающая, безмерная нежность. И радость. — Я пришёл, — тихий выдох прямо в губы с лёгкой улыбкой. — Я вижу, — Тэхён прикрыл глаза и снова прижался в поцелуе. То, что он жив, он понял лишь тогда, когда они оказались рядом. Ощущение его тепла дарило защищённость и разливалось по жилам согревающей радостью. Всё закончилось. Всё действительно закончилось. — Как ты? — снова сев ровно, Чон взял Тэхёна за руку, внимательно осматривая каждый миллиметр видимой из-под одеяла кожи. — Меня будто катком переехало, и пить хочу адски, — не дожидаясь просьбы, Чонгук поднялся, чтобы принести воды. У него ещё оставался день рабства, добровольного и желанного. Так что он будет исполнять все прихоти и приказы, иногда угадывая их наперёд. Тэхён всё ещё чувствовал себя сонным и медлительным, тело ныло и болело. Но по поводу произошедшего никаких эмоций не возникало. Мозг будто отгородился от воспоминаний, не стирая их, но и не допуская погружения в пережитое заново. Словно Тэхён не сам был там, а лишь видел всё со стороны. Отрицание. — Где ты был? — холодная вода показалась самой вкусной и желанной вещью на всём белом свете. — Ездил к отцу Хосока. Это его люди приехали за нами вчера, — Чонгук боялся подходить к этому вопросу, его голос дрогнул, потому что он не знал, к чему всё это ведёт их. — Знаю. Если бы не они, ты бы убил того гада? — Наверное. — А что с ним теперь? — Не уверен, но секретарь Пак сказал, что в будущем у того типа будет меньше способов получить удовольствие, — Тэ задумался на секунду, а потом скривился. Но он был рад, это заслуженное наказание. Чонгук вдруг понял, что очень долго не спал. Он был так измотан, что когда адреналин покинул тело, парень начал отключаться. Он так и уснул, сидя рядом, держа руки в замке. Тэхён хотел бы его уложить рядом и накрыть одеялом, но с дыркой в животе такое не проделать. Поэтому он просто трепетно гладил по спутанным волосам спящего Гук-и. Его сбитые кулаки и коричневатое пятно высохшей крови на груди запускали так долго блокированные кадры. Перед глазами снова замелькал уродливый шрам, когда мужчина прижимался, вдавливая Тэ в кресло. Тело отозвалось дрожью отвращения, когда вспомнились грубые руки и та агония, которую приносили жёсткие толчки. А затем ужас, когда острое лезвие вошло в живот, быстро и неотвратимо. На глазах выступили слёзы злости. Руки сжимались в кулаки и хотелось кричать, так громко и оглушительно, что в груди клокотало. Тэхён хотел бы вернуться и добить тварь, не надеясь на кого-то другого. Агрессия.***
К вечеру Чонгук проснулся, потирая затёкшую шею. Он спал в неудобной позе, но ни разу не просыпался. Таким уставшим и измотанным был. Придя в себя, он тут же осознал, что ел тоже давным-давно. Поэтому радостно помчался в буфет, пополнять запас полезных веществ в организме, обещая вернуться буквально через минуту. Когда за ним захлопнулась дверь, Тэ продолжал улыбаться. Они впервые вот так вели себя друг с другом. Просто и открыто говоря о чём-то, а не страдая и трахаясь. Им ещё столько всего нужно обсудить, попробовать. Они должны сходить на свидание! От таких мыслей щёки зажглись румянцем, и где-то внутри надломилась одна струна боли, заменяемая надеждой. Тихий стук прервал его витание в грёзах. В палату заглянул мужчина в тёмном костюме, и Тэхён вспомнил, где видел его раньше. Пульс тут же ускорился и плохое предчувствие пробралось под кожу вместе со сквозняком. — Простите, но я должен вам кое-что передать, — охранник бросил быстрый взгляд в коридор и зашёл. Его лицо не выражало ровным счётом никаких эмоций. «Передать? О нет, нет-нет-нет, только не это. Он собирается мне угрожать или...» — спокойствие Тэхёна, как его едва собранное воедино сердце, снова начало осыпаться мраморной крошкой. Парень испуганно подобрал колени и начал медленно двигаться к изголовью кровати. Страх противно лип, затормаживал разум, туманил мысли. Но мужчина просто стоял у входа, не двигаясь ближе. Он поднял руки, демонстрируя свою безопасность. — Господин просто просил сообщить следующее: «Если вы так глупы, что готовы цепляться за него любой ценой, тогда оставайтесь рядом незримой тенью. Невидимой для всех, кроме своего хозяина», — мужчина опустил руки, поклонился и собрался покинуть комнату. Но, обернувшись, он тихо добавил. — Я бы на вашем месте так не поступал. Незачем губить свою жизнь из-за юношеской любви. Скрип колёсиков снова царапнул слух, и Тэ остался один. Он старательно пытался принять то, что только что услышал. Но смысл ускользал от него. «Цепляться за него? Незримой тенью? Хозяина?», — в голове роились сотни мыслей, одна другой острее. Ему позволяли остаться при Чонгуке. Позволяли, как какому-то жалкому созданию, предмету даже, а не человеку. Прятаться от мира, обходясь лишь их связью? Это шутка такая? Если да, то слишком жестокая. Тэхён превратился в комок боли, скрутившись под одеялом, пропуская сквозь себя волны безысходности, пытаясь разобраться в себе. Он знал с самого начала, что всё не будет просто. Знал, что будут преграды, попытки их разлучить, но не думал, что это догонит их так быстро. Поэтому просто шёл по течению, отбросив сомнения. И как только они вылезли из очередной ямы, небеса снова рухнули. Это происходило не впервые, не давая привыкнуть, раз за разом стремительный подъём сменялся резким падением. Крылья не успевали окрепнуть, как их снова опаляли жестокие обстоятельства. Любовь — это чудесно, она движет миром, она — всё. Особенно сейчас, когда они пережили вместе нечто, сотрясающее до глубины души. Их нельзя разлучать, ведь они — словно один человек, разделённый надвое. Нет в этом мире кого-то более важного и особенного, кто смог бы так же понять и почувствовать. Но разве это не перебор? Бросить свою жизнь под ноги другому, только чтобы быть рядом его тенью, слепо следовать за ним, даже не существуя, как отдельный человек. Отказаться от себя, от любимого занятия — игры. Нет! Тэхён не может жить без этого. Ему нужны взгляды, восхищение и одобрение, зависть и восторг. Он создан для этого. Он живёт чужими эмоциями и, вызывая их, чувствует, что жив. Как же он может умереть внутри, чтобы внешне жить с любимым? Будет ли он нужен ему таким?***
Чонгук возвращался летящей походкой, держа в руках бело-голубой, словно небо, надувной шарик. Их раздавали на первом этаже всем желающим. Он только залил в себя тарелку весьма подозрительной каши, но её вкус не имел никакого значения, всё казалось лучше и ярче уже оттого, что ноги несут в палату, где сидит улыбающийся Тэхён. Вылетая из-за поворота парень резко притормозил, увидев, что кто-то выходит из их палаты. Издалека было видно, что это высокий мужчина, и Чон даже подумал, что это мог быть отец Тэхёна. Но затем он узнал охранника и, нахмурившись, решительно пошёл за ним. — Что вы ему сказали? — догнав чёрную тень уже на лестничной площадке, Чонгук крикнул ему вдогонку. — То, что должен был. Вы можете оставить его при себе, если уж таковы ваши вкусы. Господин не будет вмешиваться в вашу интимную жизнь, оставляя подобные пороки на вашей совести. Власть имущим свойственны и не такие грехи, но учтите, что в случае раскрытия правды, последствия будут очень трагичными. Сейчас определённые круги и так кишат своеобразными слухами из-за расторженной помолвки Хосока. Обиженная сторона будет подливать масла в огонь, целясь по имиджу партии. Поэтому ожидается, что на свет выльется много компромата. Не добавляйте и вы грязного белья, иначе вас уберут, как гниющий корень, спасая само растение. Избитые пальцы разжались, пропуская тоненькую ленточку, и к потолку поднялся небесно голубой шарик, с оглушительным хлопком взрываясь от встречи с острой неровностью отделки. Вместе с ним лопнули розовые мечты, обещания и тысячи невысказанных признаний. В палату Чонгук вернулся бледным, едва переставляя ноги. Тэхён тоже перестал сиять улыбкой и теперь пребывал в фрустрации. Скомканный разговор спотыкался на болезненных моментах, которых хотелось бы избежать. Слишком свежи рубцы, чтобы тыкать в них пальцем. Тэхён торговался с самим собой, взвешивая чаши весов, ждал, когда Чон снова повторит ему те слова, что звучали в машине. Если бы он только попытался удержать его, если бы попросил, то скорее всего убедил бы. Тэхён слаб перед ним. Всегда был. А Чонгук боялся теперь произносить те самые слова, потому что не знал, имеет ли на это право. Если согласится на предложение дяди, а он, скорее всего, так и поступит, то этим убережёт Тэ от лишней опасности, но вместе с тем и потеряет его. Они не смогут быть вместе под прицелом журналистов. Актёр и политик. Шумный скандал получился бы. — Тэ, я... — выпуская холодные пальцы из своей руки, Чонгук встал и отошёл на шаг назад. Он видел, что красный лак облез на длинных ногтях, некоторые из них были даже сломаны. Так же, как и их будущее сломается, если они будут держаться сейчас друг за друга. Он не смеет подвергать Тэхёна новым опасностям. Не сейчас, когда не в состоянии сделать что-либо, чтобы сберечь своё самое ценное. Возможно, позже, если его не забудут, если смогут дождаться. Тэхён чувствовал, что его отталкивают. Страх потерять себя смешивался с леденящим ужасом потерять Чонгука, и он не знал, что делать. Отпускать или держать крепче. Его безбожно рвало на части, кромсало и уничтожало. Он видел, как сложно давались слова, чувствовал, как они застревали в горле острыми ножами. — Не нужно. Я всё понял, — швы расходились, связь, насильно разрезаемая острыми словами, выпускала жизнь из открытых ран, убивала. — Нет, ты не понял. Я не хочу тебя терять. Не хочу. — Чонгук отступал, совершая маленькие, незначительные шаги, но каждый из них отдалял их друг от друга. — Я лишь прошу подождать, пока я стану сильнее. Тогда я смогу попросить тебя быть рядом. — Но я могу быть рядом сейчас! Твой дядя... его человек. В общем, не важно. Они сказали, что я могу быть рядом, скрываясь, но я могу быть с тобой, они позволили! Я сделаю всё, только не уходи! — Тэхён срывался на истерику, он тянулся следом, не обращая внимания на порванные швы. Торги. — И ты будешь рад такой жизни? Тебе этого будет достаточно? — Чонгук хотел подойти ближе, обнять и не выпускать из рук. Сердце, сердце... Его больше не было, мёртвый орган, качающий кровь, обгоревшая глыба, не способная выдержать столько боли. Боли от вида печали на его лице. — Не знаю, не уверен, — Тэхён ослаб, осел. Его протянутые руки опустились, а по лицу стекали горячие слёзы. — Тогда поверь в меня и просто подожди. Он верил, он отпускал. Чонгук выбежал из палаты, пронёсся по коридору, минуя людей, мебель, этажи и повороты. Он бежал, пока не покинул больницу, её территорию. И даже выбившись из сил, он продолжал бежать, чтобы не дать себе шанса вернуться.***
Когда после выписки больного палата опустела, на стене возле окна медсестра нашла выцарапанную надпись. «Я буду ждать вечно».