Тайна леса близь села Морозова

      Утро. Чёрное и невзрачное. Вроде бы такое обычное, но почему-то внутри всё свернулось трепетавшим чувством. Рядом лежит Иван. Он немного хмурится во сне, что вызывает у Гила кроткую улыбку, хочется обнять рядом лежащего Ваню. Именно Ваню, а не того порою строгого Ивана, который в последнее время просыпался в Страже, особенно тогда, когда Блюститель задерживался в Лесу или у Царицы. Альбинос уже две недели живёт здесь и, как ни странно, всё равно каждый раз скучает по супругу, когда тот вновь уходит в Лес. Ваня стал мрачным, часто думал о чём-то, но, стоило только Гилу подойти, прижаться или поцеловать его — Ванечка сразу же улыбался в ответ, так же тепло, как всегда… но всё равно, Гилберт почему-то чувствовал, что с его мужем происходит что-то неладное, плохое, что часто тревожит его… А ещё Иван часто злился. Нет, не на альбиноса — только на окружающих. Часто это замечал лишь Гил, который видел, как сжимаются бледные губы, как темнеет взгляд… Что же творится с Ваней?.. Думать об этом тяжело, ведь дело касается любимого, коего тревожит что-то ужасное, Гилберту при этих мыслях всегда хочется кому-нибудь врезать, желательно виновному, защитить своего мужа. Да, таков характер альбиноса, ничего тут не поделаешь. Учёба у него идёт прекрасно, даже самому удивительно, да только зачастую Франциску приходится пробуждать Гила ото сна, часто трясти за плечо, но ведь Гил не мог просто сказать, что его беспокоят чувства мужа? Плюс ко всему этому, окружающие просто не видят, что Иван умеет вообще чувствовать, наверное, они думают, что он непробиваемый чурбан… когда нет рядом альбиноса, конечно. Ваня считал, что его настоящие эмоции должны видеть только те, кому он доверяет, дарить же их он кому попало — не будет. Ещё чего. Хотя, одна из причин крылась глубже — он просто не мог иначе. Гилберт, его сердце, это как катализатор для его эмоций, без него Иван чисто физически не сможет выдавить из себя чёртову улыбку. Хоть и надо.       Гилберта из размышлений вырвал глубокий вздох Ивана, что опять хмурился. Альбинос, глядя на его нездорово-бледное лицо, почему-то тоже вздохнул. Даже во сне ему не было покоя… Внезапный порыв, и Гил прижимает к себе Ивана за голову, зарывается пальцами в мягкие волосы, — тот утыкается носом ему в грудь, глубоко выдыхая и не открывая глаз. Не менее бледные руки сводятся за спиной Гилберта, чуточку сжимая поясницу и лопатки. Тепло. Ивану всегда нравилось тепло. Ему осточертел этот липкий и холодный снег, он скучал по лету, солнышку, что могло бы дарить свои яркие лучики, обжигать замёрзшую кожу лица… но признаться в этом опасно. Да и глупо.       Он любил Гилберта за это. Не только за характер, внешность, но и за то, что тот рядом, такой уже быстро полюбившийся… и тёплый. Да, он может накричать, но и обнять когда надо, стукнуть вовремя может, подзатыльник прописать, а ещё… с ним можно быть собой. Настоящим. Можно дарить настоящие эмоции, реальные, можно быть тем, кем Иван был давным-давно… наверное, это хорошо, что Ваня отдал своё сердце за бессмертие. Да, он много раз жалел, но… Ведь тогда бы он не встретил этого хриплоголосого петушка.       От такой мысли Иван тихо засмеялся Гилу в грудь. «Петушок», конечно, это заметил и тоже усмехнулся, поглаживая приятные на ощупь светлые волосы, даже не зная, кем его сейчас обозвали. Ваня тот ещё, пардон, засранец, — вот что часто шепталось в голове у Гилберта, так что они, кажется, квиты. Гладить Ваню было приятно, ведь в эти моменты он готов был заурчать, приятно ёжился, иногда улыбался. Ивану нравилось так просыпаться. Это не те жаркие ночи, которые они проводили, нет. Бывают моменты, когда кроме этих нежных прикосновений ничего не нужно. Даже слов.       Но время жестокая тётка, бежит и не спрашивает. Пора вставать, а надежда всё же есть, что сейчас ещё ночь, и можно ещё поваляться с любимым, просто так… Но вставать, чёрт возьми, надо. Первый пробуждается, хоть и нехотя, Иван. Секундная уверенность сразу пропадает, стоит сесть на кровати. Он вновь падает на подушки рядом с Гилом, пользуясь секундой, целует его.       — Доброе утро, — тихо говорит он. Попытка улыбнуться не увенчалась успехом — Иван зевает и прикрывает глаза. Гилберт немного дёрнул его за плечо, тоже сонно и не разлепляя глаза, говорит заспанным и хриплым голосом:       — Доброе… просыпайся, Вань, раньше ты меня с петухами будил, так что давай, не наглей…- Тишина в ответ, кажется, что Иван вновь уснул. Гил немного раздражённо пинает его и шипит: — Вставааай, Лежебока…       — Не лежебока я…- почти обиженно проворчал Ваня, — ты тоже лежишь…       — Я-то тебя бужу… вставай, Вань, харе бока отлёживать…- Гилберт хмурится, но не открывает глаз. Он чувствовал прохладное дыхание на своём лице, как Иван ложится ближе и, забравшись под одеяло, целует грудь альбиносу, руками проходясь по пояснице.       — Ваня, прекрати, — Гилберт хотел отцепить от себя мужа, да только через пару мгновений сам понимает, что ему самому не охота вставать, да и эти знакомы руки слишком уж опытные и знают все самые чувствительные места на бледном теле Гила.- Засранец, чё ты творишь?       Это звучало бы грозно, если бы не интонация — хитрая, даже выжидающая. Ваня понимает это, как согласие, он нагло продолжает поглаживать бока супруга, целовать его соски, оставлять засосы на белой шее… Гил уж пакостно хихикнул, тихонько и с вызовом огрев рукой Ивана, который довольно урчал, заставляя Гила вздрогнуть от роя мурашек, что резко прошлись по его телу. Дальше Ваня подмял его под себя, ощущая новый удар по заднице от любимого — да, именно, он сделал это для приличия, чтобы в следующую секунду со спокойной совестью снова прижать к себе чуть замёрзшие губы, этот язык такой прохладный, руки тоже, ощущается такой контраст…       Но их прервали. Отвлекаться на Франциска, что пришёл позвать Гила откушать завтрак, не хотелось, ибо сейчас, под Ваней, у Гилберта просто крышу сносило, да и Иван отвлекаться не хотел…       — Ваше Благородие, — громко пропел француз, — пора вставать; сегодня ваша «любимая» математика…       Почему-то после этих слов Гилу вдвое больше не хотелось вставать…       — Гилберт, прошу… у нас много дел; да и Страж, наверное, скоро уйдёт… может, вы ещё успеете его догнать у выхода… Ваня в унисон паскудно хихикнул прямо в губы Гилу, но, как не соблазнял и не прижимал альбинос его к себе, Иван всё же оторвался от него. Шёпот:       — Как бы мне не хотелось вставать, но надо, милый…- с какой-то обидой говорит он.- Я буду ждать Вечера, любимый…       Прощальный поцелуй, и он вновь уходит… и сразу как-то на душе тоскливо…

***

      Каждое утро Иван рано уходил, а Гил, торопясь, всё же успевал его провожать… но сегодня вышло иначе. Ивана к себе вызвала Царица. Судя по её строгому лицу, разговор серьёзный.       — Сын мой, — не успевает Страж зайти, как Царица перешла к делу.- Сын, пора. Он достаточно повзрослел, чтобы усваивать более серьёзные знания.       — Вы имеете в виду?..       — Да. Магия. Знаешь, я всё ещё расстроена, что ты не послушал меня; забрав я его сердце и эмоции, как ты, кстати, наотрез не захотел, магия бы у Гилберта была бы могущественнее…       — Царица, вы же понимаете, почему я так не сделал…       — К сожалению, да. Не хотел совершать вторично ошибки. Но разве ты жалеешь?       — Нет, — бездушно говорит он; конечно, это была ложь, Иван много раз жалел о том, что отдал чувства. Хотя бы сейчас они ему не мешают нагло лгать.       — Иван, понимаешь, он не может просто сидеть во Дворце; Я понимаю, что его обучают несколько учителей, что, кстати, он хорошо идёт в науках, его разум уже скоро будет соответствовать внешности, но… понимаешь, он не может вечно жить взаперти. Я даже сомневаюсь, что ты осмелишься его выпустить… но он тоже должен вносить свою лепту.       — Матушка, — попытка на эмоцию, — я, правда, понимаю, что ему здесь душно, но я не могу иначе; ведь он может вспомнить… и этот жестокий мир…       — Иван, сегодня ты в последний раз идёшь в лес, после, будь добр, заниматься с Гилбертом магией; вскоре он будет помогать тебе.       Страж уже смиренно хочет уйти, как, услышав следующие слова, замирает на месте.       — Тем более, если он захочет уйти в свой мир — его право. Найдёшь себе другую… Страж бы разозлился, если бы не понимал, перед кем он стоит.

***

      — Почему, милый, ты отвергаешь мою заботу? — запыхавшийся Франциск бегал за своим Господином, пытаясь надеть на него новый (сделанный французом) камзол.       — Я не маленький, ксе, — парень же ловко ускользал от рук Ведьмака, так же бегая по своей комнате — было ясно, что он не сдастся.- Руки есть, я и без слуг могу…       — Но это моя работа…       — А я не хочу, может…- он тяжело дышал после бега. Сам же парень умудрился забраться на стол, — принимать её, Франциск.       — Но почему же, милый?!       — Ты мой друг.       — Значит, я не могу теперь о тебе заботиться?       — Можешь, но не выполнять «работу»…- чуть ли не задыхаясь, парень сел на столе, — и хватит мне помогать надевать эту рубаху, я не маленький! Сам могу.       — Ох, — француз тоже сел рядом, потирая переносицу, — как вы быстро взрослеете…       Как ни странно на Гила очень резко подействовала та сцена, когда Франциск рассказывал о трудностях всех крепостных во Дворце. С тех пор он стал каждый раз со всеми здороваться, обращаться на «ты», и всякий раз отказываться от неискренней помощи. Надо же! Что делает с человеком исповедь несчастного… со временем, Гилберта перестали считать «маменьким сынком», его начали даже уважать, а за некоторую заботу и неравнодушие — любить.       Так, он начал больше времени проводить с тем самым Фели из столовой, так же, как и с Франциском. Не было и дня без их громких разговоров за чашкой чая. Впрочем, никто не жаловался больше на крики альбиноса, если ему, например, не понравится очередная попытка «выполнения работы». Во Дворце воцарились относительный порядок и спокойствие…

***

      — Я могу обучить тебя этому ремеслу, если хотите, Гилберт…- Франц сегодня был более весёлым, чем обычно — это неудивительно, ведь в его ученике проснулась тяга к искусству. Когда Гилберт принёс ему свой рисунок, француз был в восторге.- Ведь искусство, это, милый, самое главное! И всё нужно развивать, если есть даже самая маленькая искорка! Гилберт вполуха слушал гувернёра (как в последнее время называл его Фели), проходясь кистью по бумаге. Когда до него дошёл смысл сказанного, он едва слышно ответил:       — Не, Великие рисуют только тогда, когда хотят…- важно изрёк альбинос. Секунду помолчав, он продолжил: — У тебя нет случайно зелёно-синей краски?       — Глубоко-изумрудной? — уточнил портной, — ох, есть, да только далеко лежит, на верхней полке…       — Можно? — невинно произносит Гилберт.- Мне бы хотелось подправить рисунок, ты мне вчера не дал жёлтого, чтобы сделать зелёный… один только красный и синий…       — Ох, не знал, что вас зацепит рисунок, дорогой мой Господин, — Франциск полез за стулом в шкафчик (зачем он там стоял — загадка), поднеся его к огромному шкафу напротив. На коем валялась всякая ненужная бумага, он спросил: — Но… зачем же вам зелёный?.. ведь ваш рисунок вышел очень оригинальным — каштановые волосы и красные глазки…       Несколько секунд Гилберт сидел неподвижно, с укором глядя на свой рисунок, а после, подумав, сказал: «Не знаю, просто мне хочется, прям не в мочь сделать её глаза зелёными — мне прям приспичило, я чувствую, если этого не сделаю я умру…»       — Ох, понимаю, понимаю — с вдохновением не шутят, опасная это штука…- между тем, портной уже спускался с довольно-таки шаткого стульчика; в руках он держал несколько скляночек с красками, в том числе и зелёные. Он отложил их в сторону, подальше от Гилберта.- Но рисовать мы будем чуть позже, если вы не против…       И он не был против — ведь воспоминания о том самом французе, что стоял перед ним на коленях, никуда не ушли. Почему-то это вызывало у него одновременно жалось и некую ответственность за своих слуг, которых, впрочем, считал друзьями…       — Конечно, я не против, я прям горю желанием получать новые знания…- он закатил глаза, откладывая в сторону свой рисунок, когда Ведьмак вручил ему огромную книгу и листы для писанины. Франциск улыбнулся ответу.

***

      Он ждал Ивана с нетерпением. Внезапное желание, приготовленная целая речь… Гил хотел поговорить. Серьёзно. Но, как только входная дверь скрипнула, вся «речь» сразу забылась. Страж был явно измучен и чем-то подавлен (несомненно, разговор с Царицей его подкосил). Когда Ваня увидел знакомые алые глаза, он лишь измученно, но расслабленно улыбается. Наконец-то он дома. Он сразу тянется к Гилберту, хочет обнять его, но тот опередил его — секундное молчанье, и альбинос сказал:       — Во Дворце мне душно… но не из-за того, что мало места…- начал тихо парень — Иванова улыбка сразу пропала.- Им плохо; я ненавижу, когда им плохо. Они не заслуживают…       — Кто?       — Они, крепостные. Почему мы не можем это исправить?.. они же не обязаны…       — Нет, такова их ноша, Гил, — прервал его Страж.- Вряд ли Мара захочет что-либо менять… тем более, подумай сам, ведь все они сами ввязались в эти долги. Они здесь, из-за договоров. Их никто не просил ввязываться в это.       — Но… разве мы не можем это исправить?.. они так обращаются со мной, будто я «барин».       — Это в порядке вещей. Мы выше их. Поэтому, к нам испытывают уважение…       — Они испытывают страх, — вдруг выплюнул альбинос.- Нельзя же так.       — Ты сам понимаешь, что по-другому не получится. Не думай об этом, любимый… в том, что они сейчас крепостные, виноваты они сами. А теперь пора спать, Гил. Только, прошу тебя, послушай, не говори об этом с Мореной; она не поймёт тебя.       Гилберт не знал, как мириться с этим. Он хотел возразить, но тут Иван, прижавшись плотнее, обнимает его и говорит:       — Завтра я не пойду в Лес. Понимаешь?       Сначала Гил недоумевает, почему это сказано грустно.       — Это же хорошо; мы будем вместе, рядом, — он улыбнулся. Но Ваня не собирался улыбаться.       — С завтрашнего дня я буду обучать тебя магии, любимый.       На это альбинос радуется, даже шутит, что скоро переплюнет Ивана в магии… да только вот Иван не знает, чему тут радоваться… возможно, он скоро потеряется своего любимого, который начал вспоминать разные картинки, сценки, конечно, рассказывает их Ивану, который делает вид, что это всего лишь воображение альбиноса; а сердце его (образно говоря) кровью обливалось от горя.       И в голове звучала одна лишь мысль: Скоро наступит конец….