Монстр

Когда я просыпаюсь, то обнаруживаю себя в собственных покоях, в которых проводил время с самого рождения (даже то, что я стал царем, не убедило меня оставить эту холодную комнату в дальнем крыле дворца), и облегченно вздыхаю. Рука непроизвольно тянется к груди - то ли в надежде, то ли в страхе – обнаружить там рану, оставленную вырвавшимся на свободу волком, и понять, что все-таки это был не сон, что все случилось взаправду: еще одна навсегда утерянная часть меня, и предательство Хель, и новая злоба, родившаяся на благодатной почве, удобренной ее словами. Сон… Только сон. Но могу ли я теперь поверить в это, ведь Хель настоящая. То, что я – проклятый ётун, тоже правда. То, что ребенок чужой крови (а не Тор!) – царь Асгарда, - сладчайшая из реальностей. Где же сон, где явь? Я поднимаюсь с постели, и ноги мои касаются чего-то мягкого и теплого. От неожиданности я отскакиваю в сторону и нелепо падаю на пол, оказываясь лицом к лицу с мирно поглядывающим на меня волком. Один Всеотец, значит, все же не сон?..  Недовольный тем, что по нему прошлись, огромный зверь вальяжно поднимается на мощные лапы и уходит прочь, укладываясь кучей возле дверей спальни, оставляя меня в растерянности, пытающимся совладать с собой. Страха нет, лишь усталое любопытство: что на этот раз станется с моей и так разодранной на части душой, а что – с давно и безнадежно рушащимся миром моего привычного восприятия. Со смирением, которое присуще любому загнанному усталостью пережитых эмоций существу, я, лишь с любопытством поглядывая на волка, устремляюсь в умывальню. Взгляд желтых глаз ножом воткнут между моих лопаток всю дорогу до другой комнаты. *** Волк преследует меня неотступно, хотя правильнее сказать сопровождает. Без отрыва на любую нужду, без усталости и желания спать. Покорно и смиренно. Слуги в ужасе отшатываются в стороны, едва завидев зверя, тенью скользящего в тени моей фигуры. И сейчас в зале, где обедаем я и мать, пока еще отсутствующая, только я и он: даже храбрые дворцовые стражники предпочли остаться снаружи. *** Когда входит Фригг, зверь на удивление резво вскакивает на лапы и устремляется по направлению к ней, вызывая во мне, нет, не панику, но желание разорвать его пополам ударом магии в случае, если он решит причинить вред этой женщине. Богиня пытается сдержать удивление, но не страх: за свою долгую жизнь она видела поистине ужасающие вещи, что ей волк? Покорно замерев, зверь дожидается, пока Фригг займет свое место, а после ложится у ее ног верным псом, что удивляет и меня и ее непомерно. Вот значит как… Сейчас, отстранившись от переживаний, я начинаю складывать в одну целостную картину все то, что происходит со мной - разрывы моего «я» на всех этих существ. Странно лишь то, что они не плод моего воображение, а вполне себе живые и материальные. Хотя насчет Хель я все еще не уверен, ведь о ее существовании не знает никто: никто ее не видит так, как видят Фенрира. Но сейчас главная мысль не об этом... Верный, преданный, смиренный. Зверь, чья мощная пасть с легкостью может разорвать любого из нас, нежным котенком подставляется под ласкающую ладонь Фригг, которая недоверчиво, но дружелюбно гладит его по загривку. Таким они жаждут меня видеть? Таким мечтает быть какая-то часть моей души – уже воплощенной - пусть смиренным и покойным, но любимым? Словно почувствовав перемены в моем настроении, волк настороженно оборачивает ко мне морду. И я вижу понимание и сочувствие в желтых глазах. *** Я убил Лафея. Кто скажет теперь мне, что враг я Асгарду, что не во благо асов правлю весь этот недолгий срок? Словно щенка братская рука отшвыривает меня в сторону, и голос, столь ненавистный, сколь долгожданный, наконец произносит слова: слова обвинения, слова ненависти, слова тоски и гнева. Но разве я не сделал все, что мог, для того, чтобы сделать его – лишь отсроченное – правление более светлым? Навел порядок в Асгарде, лишил Тора проблем вне его? Разве не рад брат должен быть, что все спокойно теперь в мире, где он будет править?! Так восхвали мой подвиг, Тор! А затем ответь, по нраву ли тебе, что твой брат - убийца? Что для тебя – вместо тебя – обагрил он свои руки кровью своего отца? Король умер. Да здравствует король? Я убил чудовище и сам стал им. Стал тем, кого ненавижу. И, окончательно, погрузив в безумие, воцарилась дикая, чужая кровь в моем сердце, наполненном жесточайшей ненавистью к этой крови. *** Я чувствую, что меня разрывает на части. Волк обращается в тень прямо на глазах, словно истончаясь, и мечется, мечется вокруг в дикой звериной пляске, загоняющей жертву. Что во мне хочет убить эта верная душа? Что - все еще - пытается сделать? Ненависть к крови, текущей в моих венах, можно уничтожить, и я устремляюсь к Радужному мосту в отчаянной попытке убить всех тех, кто обрек меня на одиночество и отчаяние в мире асов, оставив погибать младенцем на исходе той войны. Убийца, чудовище... Что ты пытаешься спасти в том гиблом мире, Тор? Испокон веков вы истребляли ётунов, так дай мне шанс уничтожить всю память о них – и о своем позоре. Дай убить. Но брат не оставляет мне этого шанса. А Один не оставляет мне шанса вовсе. Но ненависть к крови, текущей в моих венах, все еще можно уничтожить. И я устремляюсь к краю Радужного моста в отчаянной попытке. На этот раз самоубийства. В глазах темнеет от страха, на миг отрезая мое сознание от происходящего вокруг, выбрасывая меня в мир, где, на сколько хватает глаз, лишь ледяной простор с проносящимся по нему холодным ветром, выдувающим вместе с теплом из моего сердца мысли, чувства. Боль. Под ладонью, едва коснувшись мокрым холодным носом на прощание, проскальзывает серая тень. Зверь срывается с обрыва, устремляясь от меня прочь. Преданный, но свободный. Я отпускаю жезл, и тело мое падает с моста в пустоту бесконечного пространства. Я сжимаюсь зародышем в ожидании скорой гибели, прижимая руки к груди, в которой все еще бьется сердце и горит от боли душа, разодранная на части. Но все мои мысли не о боли, которую я ощущаю, заживо сжигаемый мертвым воздухом космоса, а о Фенрире. О том, как лучшая часть меня все равно оказалась ненужной ни одному из них. Беги, убегай туда, в снега. Не ручная тварь, дикий зверь... Как мог подумать ты, что примут тебя, перестав опасаться хоть на миг: даже дарящие ласку руки отвергли тебя, когда страх пересилил нежность! Мой мысленный взор устремляется туда, где снежная равнина уходит в небес. По ней черной точкой, то и дело валясь на снег, оставляя за собой кровавые следы, стелется серая тень. Частица моей души, отвергнутая несправедливо. За что? Никто не даст мне ответ. Каждый знает, что это правильно – бояться чужака, пусть и воспитанного как один из своих. Опасаться так, на всякий случай. Бояться заранее, скрупулезно накапливая этот страх, чтобы потом сказать: «Мы знали, что так и будет!» и снять с себя всю ответственность, растоптав проросшие к чужому ребенку непрочные чувства. Никто не оставил себе пространства для ошибки, а мне возможности жить без предначертанной кем-то судьбы. Возможно, они бы ошиблись. Никто не может знать наверняка.  Сердце замирает, в последний раз наполненное болью, и прекращает биться уже навсегда. А где-то далеко тишину погребальной музыкой прорезает разносящийся - ввысь и в небо - пронзительный, тоскливый волчий вой.